Стригольники. Русские гуманисты XIV столетия - Борис Александрович Рыбаков

столетия (до татарского нашествия).

А.Д. Седельникову и К.П. Попову принадлежит первенство в отыскании глубоких корней стригольничества, в расширении хронологических рамок поиска истоков этого движения. А.Д. Седельников обращал внимание на интереснейший «Трифоновский сборник» 1380-х годов и сопоставлял стригольничество с движением в верхах тверского общества начала XIV в. и с позднейшими псковско-новгородскими делами[88].

Н.П. Попов продолжил разыскания А.Д. Седельникова, обратив пристальное внимание на «Златую Цепь» (рукописи, написанные на новгородско-псковском диалекте, называют сборник «Златая Чепь») и на «Старший Измарагд» XIV в., относя первый к раннестригольнической литературе и усматривая в нем влияние французско-ломбардских вальденсов[89].

«Златую Чепь» цитирует Ефрем, осуждая тех «врагов-игуменов», которые лютовали против Авраамия Смоленского[90]. Пышное название сборника толковалось тогда так: «… якоже бо кто носит на выи [на шее] цепь златую — красит вы. Тако и сию книгу приникаяй красит измарагд, сиречь ум»[91].

В «Златой Чепи» есть нападки на институт монашества:

Мнози бо в пустынях и в горах, мысляще мирьская — погибоша и мнози в градех с женами и детими живуще — спасошася[92].

Кредо, составителя «Златой Чепи» выражено в сочинении «Поучение правыя веры».

Попом и простьцем держати пост и поклон и милостини и пенье нелицемерное втайне, идеже не видить никтоже, не слышишь, но токмо един бог. В малей церкви, еже есть келья своя, ти ту есть лепо!* А в велицей церкви пети и кланятися до земи — то есть не все за ся, но господня часть за ся, ано все — за кристьяны и за князя.* Вернии бо человецы в своей клети бога моляще, кланяються за кристьяны и за князя[93].

Н.П. Попов сделал очень важное наблюдение: середина текста (отмечено знаками *) представляет собою палимпсест, т. е. вторичную надпись на месте соскобленного или смытого с пергамена текста[94]. Между основным текстом и переправленным текстом мы видим резкое различие: основной текст явно направлен против участия в общем церковном богослужении. Молиться следует в своем доме (точнее, в своей комнате, «в клети»), в своей келье; свидетелем «поклона» будет только один бог. Это «малая церковь».

Написанное по смытому тексту допускает молитву в «великой церкви», но там следует молиться не только за себя, но и за князя и всех христиан. Последняя часть допускает, что молитва за князя и всех христиан может производиться «верными человеками» и в своем дому.

Общий смысл этих рекомендаций в том, что свои личные, интимные пожелания верный человек может изложить богу без посредников, у себя дома. В стригольническое время мы увидим (см. главу 4) рисунки, изображающие этих «верных людей» XIV в., которые как бы отходят от церкви, внутри которой находится Вельзевул; двое мужчин, покинувшие церковь, поднимают к небу маленькие модели «своих клетей», свою малую церковь[95].

Рукопись «Златой Чепи», изученная Н.П. Поповым, имеет еще одну, чисто внешнюю черту сходства с Фроловской псалтирью: и там и здесь важные для писца тезисы выделены более крупными киноварными или красочными инициалами. В «Златой Чепи» таким «знаком внимания» отмечен текст «Слова некоего христолюбца»:

… рече господь: мнози пастуси просмрадиша виноград мой… Пастуси суть попове и книжници, а виноград [сад] — вера, а сущии в винограде человеци в вере и погибають [в чем повинны] лихии пастухы и учители безумными[96].

Биограф и ученик Авраамия Смоленского, Ефрем, хорошо знал «Златую Чепь»; содержание статей, образующих этот сборник, раскрывает перед нами напряженную обстановку и смело выраженное недовольство «лихими пастухами» — духовенством. Как выход предлагается «малая церковь», свое жилище, где можно обратиться к богу без посредства «безумных учителей». Можно понять «врагов-игуменов» и «рыкающих» иереев, что они взъярились на Авраамия, в руках учеников которого находилась (а может быть и создавалась?) подобная литература.

Дополнительные данные о причинах игуменского гнева на Авраамия и его современников мы получаем ретроспективно из источника рубежа XIII–XIV вв. Таким источником является превосходно изученный А.И. Клибановым так называемый «Трифоновский сборник» 1380-х годов, псковского происхождения[97]. Связь содержания сборника со стригольничеством отмечал еще А.Д. Седельников, но А.И. Клибанову удалось расслоить этот пестрый по составу источник на несколько хронологических слоев. Выяснилось, что автор интереснейшего антицерковного «Слова о лживых учителях» (1274–1312) опирался на сочинение, относящееся к первой четверти XIII в., т. е. к той же самой предмонгольской поре, что и первый, бунтарский период деятельности Авраамия. Это сочинение — «Предъсловие честнаго покаяния». Автор «Слова о лживых учителях», которого А.И. Клибанов убедительно считает составителем всего Трифоновского сборника (с. 34), полагал себя как бы наследником того, кто написал «Предъсловие» и почтительно представил его читателям:

Обретохом уже святыя книгы и, разгнувше, обрящем в них путь спасения, путь вечныя жизни… Сему же пути начало — святых отець поучение и предъсловие честнаго покаяния…

Аще ли кто и свят есть [посвящен в сан], а по тому пути не потечеть, ему же [доброму пути] начало и предсловье честнаго покаяния (не слышаньемь токмо, но и деломь творения) и будет тако: отиметься от него святость [сан] и дасться тому; кто по тому пути пойдет, вьсприем учение и предъсловие честнаго покаяния…[98]

Этому же составителю принадлежит по мысли того же исследователя и послесловие к «Предъсловию честнаго покаяния»:

Ведети [знать] подобает, яко предъисловию честного покаяния не подобаеть несмышлену попови държати. То добре умеющ — тоже учити, а не умеяй учити не притчи на покаяние…[99]

Судя по этим словам, речь идет о каком-то особом обряде, перед которым «добре умеющий учить» пастырь должен произнести какую-то нестандартную, требующую специальной учености проповедь. Каяться в грехах требуется «с плачем и покаянием в умилении до исхода душа своя. То же по силе, а не через силу…» Неспособный к поучениям «несмышленый» священник не должен даже приходить на процедуру честного покаяния.

Если «Предъсловие» было вступительной проповедью пастыря перед исповедью его слушателей, то это был вместе с тем и экзамен пастырю. Всем собравшимся и слушающим проповедника становился ясен уровень подготовленности, книжной начитанности того, кто решился выступить перед ними с речью.

Автор хорошей проповеди, предваряющей одно из главных христианских таинств, становился уже не просто передатчиком перечня грехов богу и ответного отпущения грехов, а искоренителем зла, предстателем перед богом за своих прихожан или за тех людей, которые независимо от парафиальных границ собрались к этому хорошему проповеднику. Духовенство, естественно, было серьезно обеспокоено такой непрошеной конкуренцией.

По всей вероятности, обозначение «Предъсловие честнаго покаяния» и