Немцы в городе - Алексей Оутерицкий

– А если мне не выписали? – сказал я.

– Да не дергайся ты. Одолжу тебе какой червонец, и дело с концом.

– Спасибо, – сказал я.

– Пока не за что… – сказал Викентьич. – Ага, кассирша пришла.

За решеткой появилась женщина лет тридцати пяти, в темном пиджаке. Она посмотрела сквозь стекло, оценивая количество собравшихся, затем открыла в общем большом окне небольшое квадратное окошечко.

До нас стояло человек десять. Первым был наш, слесарь из инструментальщиков, имени которого я не знал. Он склонился к окошечку, сказал фамилию, и кассирша сунула ему журнал выдачи. Слесарь, ознакомившись с суммой, стал расписываться шариковой ручкой, привязанной веревочкой к подоконнику. Полминуты, и слесарь, на ходу пряча деньги в карман спецовки, отошел, подмигнув нам с Викентьичем, а к окошечку склонилась женщина в забрызганном краской комбинезоне.

– Быстро тут, – сказал я.

Викентьич усмехнулся.

– Не накаркай.

– А что может произойти.

– Что может? К примеру, начнет кто-нибудь права качать, что ему неправильно насчитали, вот что может. Тут некоторые и по пять минут препираются, пока их не прогонят взашей.

– Так здесь же касса, здесь же просто выдают, а таким в бухгалтерию надо разбираться идти.

Викентьич опять усмехнулся, хлопнул меня по плечу.

– Молодец, соображаешь… Только вот некоторым, кому показалось, что им маловато начислили, это порой трудно бывает объяснить. Представь, человек уже все спланировал, все до копейки рассчитал, сколько жене отдаст, сколько себе в заначку оставит… уже договорился с корешами после работы за рюмочкой посидеть, а тут такой облом.

Я обернулся и в самом конце очереди увидел здоровенного сварщика и патлатого слесаря. Патлатый прислонил к стене лом, в ногах сварщика стояла кувалда с длинной, примерно метровой, ручкой. Я ткнул Викентьича локтем.

– Смотри.

Он тоже обернулся и поманил наших пальцем. Они так и подошли со своими ломом и кувалдой.

– Вы чего с инструментом? – спросил Викентьич.

– Сергеич велел столовку отремонтировать. Иначе эти… ну, столовские… обещали у руководства фабрики бучу поднять. Ну, а мы сначала за зарплатой, конечно. Столовая подождет.

– Ну а сюда-то с инструментом зачем.

– А куда его, – сказал сварщик. – Сам знаешь, у нас на фабрике только оставь где-нибудь что-нибудь на минутку. Моментом попрут.

– Так вам без очереди бы надо… – Викентьич обернулся и наткнулся на взгляд невысокой сухой тетки с лицом скандалистки.

– Даже не мечтайте, – процедила она сквозь поджатые губы. – Если пустите их сюда, сами сразу отправляйтесь на их место, в конец очереди.

Викентьич, кажется, хотел ответить в таком же тоне, но не рискнул. Видно было, что он откровенно не хочет с этой теткой связываться. Он перевел взгляд на стоящего за ней мужика лет тридцати в костюме, но тот, не говоря ни слова, отрицательно покачал головой.

– Вот такой на нашей фабрике отзывчивый народ… – пробормотал Викентьич и развел руками. – Увы, ребята. Мне бы тоже в цех побыстрей.

– Да ладно, – сказал сварной, – нам не особо-то к спеху. Деньги получим, а там как получится. Сергеич сказал, если сегодня не успеем, завтра докончить можно. Он так со столовскими договорился. Главное, до завтрашнего обеда порядок там навести, а то весь график им сорвем. У них же продукты… сроки годности там, и все такое.

– А ведь все с тебя началось. – Викентьич хохотнул и ткнул сварного кулаком в бок. – Ты как с подноса перед кассой рубать начал, так всех сразу и прорвало… Мы с Саней видели. Правда, тезка?

– А то, – сказал я.

Сварной со смущенным видом подхватил с пола кувалду.

– Да ну вас. Серега, пошли…

Пока мы базарили, очередь продвинулась и сейчас перед нами оставалось всего три человека. Я уже начал прикидывать, как действовать, если деньги на меня все-таки не выписали. Стоит отпрашиваться у Викентьича, чтобы сбегать в отдел кадров еще разок, или это бесполезно. Наверное, бесполезно, потому что и в этом случае денег мне сегодня все равно не получить. Пока то да се, пока в бухгалтерии все рассчитают…

– Сейчас, тезка, получишь первую в своей трудовой жизни зарплату, – весело сказал Викентьич, и тут что-то началось. Я не понял, что, но почувствовал, что все вокруг изменилось. Работяги все так же стояли в очереди. Из кассы все так же пел Лещенко. В общем, ничего вроде не произошло, но все стало как-то не так. Звуки вдруг стали совсем тихими, а все вокруг раздвоилось. Но это длилось не дольше секунды, а потом все стало как обычно. Потом…

Потом тетка сзади, та самая, что отказала Викентьичу в просьбе приютить наших в очереди, вдруг визгливо закричала:

– Да можно там, в конце концов, побыстрее или нет! Мне деньги нужны!

– А другим как будто не нужны! – заорал мужик в костюме, за ней, который тоже проигнорировал просьбу Викентьича.

И в следующий миг заорала вся толпа разом, и так же разом рванула к окну, разрушив очередь, толкаясь и отпихивая друг друга, чтобы пролезть вперед.

– Деньги давай! – орала ткачиха, пытаясь за волосы оттащить в сторону мешающего ей мужика в малярной робе.

– Деньги! – рычал сварной, прорвавшись к нам с Викентьичем за счет своей нехилой, за центнер, массы.

– Деньги!

– Деньги!

– Деньги! – кричали все вразнобой.

– Деньги! – кричал Викентьич.

– Деньги! – кричал я, с радостью обнаружив, что мой возросший вес позволяет мне расталкивать народ не хуже, чем здоровяку сварному. – Я их честно заработал, можете спросить у кадровика!

– Тихо, я сказала! – заорала за стеклом кассирша. – Быстро заткнулись все, кому говорят!

Все неожиданно послушались. На несколько секунд воцарилась такая тишина, что опять стало слышно, как из кассы поет Лещенко: «Прощай и ничего не обещай, и ничего не говори… а чтоб понять мою печаль, в пустое небо па-а-асма-а-атри-и-и»…

– Денег, говорите, захотелось? – прокричала кассирша.

Она поднялась и только сейчас я смог получше ее разглядеть. Довольно миловидная, только слегка рыхловатая, с лишним весом. И у нее оказались золотые зубы, кажется, два или три, из верхних, левее центральных резцов.

Тетка отодвинула от окна узкий столик, на котором вела учетные записи, переставила на его место табуретку, на которой только что сидела, тут же запросто, как профессиональная гимнастка, одним прыжком вскочила на нее без помощи рук, и я увидел, что на ней темный, с юбкой, костюм.

– Вот вам деньги! – выкрикнула тетка, поворачиваясь к нам задом и задирая юбку.

А чтобы мы могли лучше все разглядеть, нагнулась, выпятив здоровенную, всю в мелких и крупных бугорках и ямочках, задницу. На ней были большие трусы с желтоватым, как у той ткачихи, застиранным пятном, ровно по центру, ближе к промежности.

– Во! Видали! – Она смачно шлепнула себя ладонью и задница заколыхалась мелкой рябью быстро прокатившихся по ней волн. – Получите и распишитесь!

«Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды; но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты»…

– Это что за хуйня такая! – заорал наш сварной, расталкивая разинувших рты работяг. – Да подвиньтесь вы, кому сказано!

Он размахнулся и так долбанул кувалдой в окно, что осколки стекла брызнули во все стороны, а в следующий миг железная колотушка саданула прямо по одной из центральных арматурин решетки и та затрещала, подалась назад, а сверху посыпалась штукатурка. В меня угодило несколько стеклянных брызг, кажется, рассекло кожу на лбу и левую щеку, но мне было не до таких мелочей. Тетку словно взрывной волной скинуло с табуретки – наверное, не устояла от неожиданности. Она неуклюже брякнулась на пол и так и осталась лежать с задранной юбкой, глядя на нас бессмысленными глазами.

– Серега, чего рот раззявил! Держи, чтобы не амортизировало.

К решетке подскочил слесарь, растолкал двух-трех бездельников, просунул лом между прутьями, уперся им в стену, подвигал туда-сюда.

– Готов!

Сварной размахнулся и с такой силой шибанул по решетке, что та с треском вырвалась из бетонного обрамления и провалилась внутрь, зависнув на единственной устоявшей, выгнувшейся арматурине. Наверное, в отличие от остальных, она была приварена к чему-то металлическому в стене.

– Деньги давай!

В образовавшийся проем ломанулись, конечно, все разом и, конечно, только помешали друг другу. Возникла куча-мала и около полуминуты народ молча мутузил друг друга, нанося удары, царапаясь, лягаясь и вырывая подставившимся волосы. Дрались молча, слышалось только пыхтенье и звуки затрещин. Я свалил кого-то ударом правой, но больше размахнуться мне не дали; более того, у меня выдрали здоровенный клок волос, дали сзади чем-то острым по голове, а потом чьи-то растопыренные пальцы с длинными, крашеными перламутром ногтями смазали по правой щеке и я почувствовал, как по ней потекло что-то липкое.