Где сидит фазан - Макс Неволошин

в розлив. Супруги разбегались и мирились дважды. Раз — официально, другой — просто так. Глупо тратиться на развод, всё одно потом сходиться.

Мало-помалу жизнь устаканилась, перебрались в Сидней. Оперный театр напоминал глубокий вдох. Шум океана в панцире моллюска. Геометрия моста отрывалась от действительности. Мускулисто и уверенно гудели корабли. Даже небоскрёбы казались родными. Саша устроилась бизнес-аналитиком в Energy Pacific. Тёма шоферил на автобусе, мечтал переучиться на дальнобойщика. Вечерами на студии у приятеля записывал третий альбом. Халтурить в ресторанах по-прежнему брезговал, однако звали уже нечасто. Саша этого не понимала, лёгкие ведь деньги. Ну да, жрут, пьют, звенят бокалами. Можно потерпеть часок-другой. Но муж был твёрд: «я своё в кабаках отыграл». Купили участок в ипотеку, начали строить дом. С госсубсидией выходило терпимо. И дом будет новый — отдельная радость. Свежий, не пропахший чужим.

Саша вновь заговорила о ребёнке. Муж реагировал кисло.

— У нас проблем что ли мало, Саш? Дом закончить, переехать, выплатить заём. Отдохнуть где-нибудь по-человечески. В круиз смотаться хоть разок. На острова. В Европу…

— Проблемы будут всегда. А у меня возраст.

— Да ладно, возраст! Нормальный юный возраст. Вообще я не понимаю. Нам плохо что ли вдвоём? Можно кошку завести.

— Без ребёнка семья какая-то не… неполноценная.

— О, фак! Оставь этот замшелый, архаический бред.

— При чём тут замшелый, Артём? Я просто хочу быть мамой, как все. Женщины так устроены. Для них в этом есть особый смысл. Представь, какая симпатичная у нас вышла бы дочь. На тебя похожая. И на меня. Мы бы её научили…

— Мы с тобой не как все. Мы — отдельные, другие. А во-вторых, ребёнок — это огромная инвестиция с непредсказуемым финалом. Он забирает уйму времени, нервов, денег, сил. Бессонные ночи. Болезни. Ты знаешь расценки в детсадах? В хороших, не цветных? Пол моей зарплаты. Короче, двадцать лет мы горбатимся, отказываем себе в удовольствиях, путешествиях, хобби. Питаемся китайской лапшой. Ездим на консервной банке. А потом это существо вырастает и шлёт тебя на хер. Потому что ты — лузер, не купила ему новый смартфон, говоришь с акцентом. И это не самый плохой вариант. Через одного ведь жрут колёса.

— Не преувеличивай. Миллионы семей воспитывают нормальных…

— Я преувеличиваю? Ха! Покатайся на сто третьем вечерком. В пятницу или субботу. Полный автобус тинейджеров — на дискотеки едут или обратно. Все под кайфом, орут, глаза чёрные, стеклянные. И пивные банки летают по салону. Два раза полицию вызывал.

Саша бросила предохраняться. Думала: если что, скажу, таблетку забыла принять. А родится дочь, Тёма её обязательно полюбит. Так часто бывает у мужчин, она слышала. Прошёл год — и ничего. Саша записалась на обследование. Детородные органы были в порядке. «Но, — улыбнулась врач, — тянуть не стоит. Вы не девочка, сами понимаете. И мужа надо бы посмотреть».

— Это ещё зачем?! — возмутился Тёма. — С какого бодуна мне там позориться? Я здоров. И потом, ты же пьёшь эти… таблетки.

Саша покачала головой. Совершила попытку заплакать.

— Ну, блин… — выдохнул муж, — и давно?

— Полгода.

— Да… Упряма ты, мать. И скрывала ведь… — он поморщился, махнул рукой, — ладно, делай как хочешь. Только в больничку я не пойду. Со мной всё нормально. И полгода ещё не срок.

— Откуда ты знаешь, что нормально?

— Знаю. От меня по молодости залетела одна… Поклонница. Это до тебя было, при царе Горохе.

— И?

— Аборт, кажется, сделала. Я особо не вникал.

Между тем ей стукнуло тридцать, и сразу, без всякого перерыва — тридцать пять. Или семь. Время летело, точно издеваясь. Саша тихо наблюдала, как исчезает её жизнь, обваливается по краям, будто льдина весной. Повсюду чёрный холод и вода, и нет спасения. А в центре трепыхается, как заяц, одинокая душа. Саша помнила истерику, которую закатила, увидев своё фото в выпускном альбоме. «Из-за губ не видно переносицы», чёлка кривая. Трагедия, катастрофа, впору самоубиться. Прошло двадцать лет. Вопрос губ, чёлок и фотографий давно слетел с повестки дня. Загадка, которая мучила её теперь, — где? Где, чёрт возьми, где эти годы между ней тогда и сейчас? Куда провалились, спрятались, исчезли?

«Если данный момент — в числителе, а прошедшие — в знаменателе…» Эту песенку Тёма спел ей в день знакомства. Вряд ли его собственный инсайт, прочитал либо услышал, теория не новая. Субъективная длительность времени есть дробь, отношение условной единицы к прожитым годам. Год для пятилетнего человека — одна пятая его жизни. Двадцать процентов. А для пятидесятилетнего всего два. То есть. То есть. Чтобы притормозить время, надо либо уменьшить знаменатель (здравствуй, дедушка Альцгеймер). Либо увеличить числитель. Удлинить сегодняшний день, текущий месяц, год. У Тёмы для этого были его песни. Его стихи и музыка. У неё будет её ребёнок.

Когда Саша обретала цель, препятствия лишь добавляли азарта. Цель — главное, остального не существует. Пусть в «остальное» угодил твой муж. Удивительно, — думала она, запуская ноут, — даже стараясь быть как все, я иду маргинальным путём. Бороться, похоже, глупо. Когда это началось? Пальцы тем временем набирали «Как зачать ребёнка без…». «Мужчины», — подсказал Гугл. Затем «овуляции» и, наконец, «участия мужа». Чуть помедлив, она кликнула третью строку.

* * *

В детстве многим хочется скорее повзрослеть. Взрослость манит размахом жеста, соблазнами ошибок, прищуром света из-под двери, томительной иллюзией свободы. А когда за этой дверью надают по шее, люди просятся обратно. Однако многим — это значит — не всем. Саша рано догадалась, что она из «не всех». Взрослеть ей не хотелось совершенно. Когда твои годы измеряются однозначными числами, взросление — почти синоним насилия. Взять хотя бы детский садик. Там постоянно заставляли что-то делать, например, есть. Саша откусывала кусочек творожной запеканки и жевала его весь завтрак. Но ещё хуже — варёный лук в супе… бэ. А главное — масса шумных, тупых, посторонних детей.

Однажды, вернувшись с прогулки, она не смогла развязать шубку. Тесемка была сырая, а руки замёрзли. «Сама», — бросила воспитательница на ходу. Саша осталась в пустом коридоре. Хотелось плакать, но это означило бы — как все. Ах, так, — подумалось, — ну ладно. И она поехала домой.

Номер троллейбуса она помнила и дорогу более-менее. Ехала долго. Какие-то люди