Люди сороковых годов - Алексей Писемский

И скрылась из вида долина Гарана,

И млечной утварью свет божий,

декламировал он, почему-то воображая, что слова "долина Гарана" и "млечная утварь" обрисовывают его чувства.

- Вы знаете, этот господин сослан? - говорил Павел.

- Да, знаю! - отвечала Мари.

- И знаете, за какое стихотворение?

- Гм! Гм! - подтвердила Мари.

- Шутка недурная-с! - подхватил Павел.

Мари ничего на это не сказала и только улыбнулась, но Павел, к удовольствию своему, заметил, что взгляд ее выражал одобрение. "Черт знает, как она умна!" - восхищался он ею мысленно.

Когда Мари была уже очень равнодушна с Павлом, он старался принять тон разочарованного.

Что мне в них

Я молод был;

Но цветов

С тех брегов

Не срывал,

Венков не вил

В скучной молодости!

читал он, кивая с грустью в такт головою и сам в эти минуты действительно искреннейшим образом страдал.

Однажды он с некоторою краскою в лице и с блистающими глазами принес Мари какой-то, года два уже вышедший, номер журнала, в котором отыскал стихотворение к N.N.

- О жрица неги! - начал он читать, явно разумея под этой жрицей Мари,

О жрица неги, счастлив тот,

Кого на одр твой прихотливый

С закатом солнца позовет

Твой взор то нежный, то стыдливый!

Кто на взволнованных красах

Минутой счастья жизнь обманет

И в утро с ложа неги встанет

С приметной томностью в очах!

Мари на это стихотворение не сделала ни довольного, ни недовольного вида, даже не сконфузилась ничего, а прослушала как бы самую обыкновенную вещь.

Вскоре после того Павел сделался болен, и ему не велели выходить из дому. Скука им овладела до неистовства - и главное оттого, что он не мог видаться с Мари. Оставаясь почти целые дни один-одинешенек, он передумал и перемечтал обо всем; наконец, чтобы чем-нибудь себя занять, вздумал сочинять повесть и для этого сшил себе толстую тетрадь и прямо на ней написал заглавие своему произведению: "Чугунное кольцо". Героем своей повести он вывел казака, по фамилии Ятвас. В фамилии этой Павел хотел намекнуть на молодцеватую наружность казака, которою он как бы говорил: я вас, и, чтобы замаскировать это, вставил букву "т". Ятвас этот влюбился в губернском городе в одну даму и ее влюбил в самого себя. В конце повести у них произошло рандеву в беседке на губернском бульваре. Дама призналась Ятвасу в любви и хотела подарить ему на память чугунное кольцо, но по этому кольцу Ятвас узнает, что это была родная сестра его, с которой он расстался еще в детстве: обоюдный ужас и - после того казак уезжает на Кавказ, и там его убивают, а дама постригается в монахини. Рвение Павла в этом случае до того дошло, что он эту повесть тотчас же сам переписал, и как только по выздоровлении пошел к Имплевым, то захватил с собой и произведение свое. Есперу Иванычу сказать об нем он побоялся, но Мари признался, даже и дал ей прочесть свое творение.

- Главное тут, кузина, - говорил он, - мне надобен дневник женщины, и я никак не могу подделаться под женский тон: напишите, пожалуйста, мне этот дневник!

- Хорошо, - сказала Мари и немного улыбнулась.

Когда Вихров через несколько дней пришел к ним, она встретила его с прежней полуулыбкой.

- Ты все тут о любви пишешь, - сказала она, не глядя на него.

- Да, - отвечал он, напротив, уставляя на нее глаза свои.

Дневником, который Мари написала для его повести, Павел остался совершенно доволен: во-первых, дневник написан был прекрасным, правильным языком, и потом дышал любовью к казаку Ятвасу. Придя домой, Павел сейчас же вписал в свою повесть дневник этот, а черновой, и особенно те места в нем, где были написаны слова: "о, я люблю тебя, люблю!", он несколько раз целовал и потом далеко-далеко спрятал сию драгоценную для него рукопись.

Касательно дальнейшей судьбы своего творения Павел тоже советовался с Мари.

- Я вот, как приеду в Москву, поступлю в университет, сейчас же напечатаю.

- Погодил бы немножко, ты молод еще очень! - возражала та.

- Но я не то, что сам напечатаю, а отнесу ее к какому-нибудь книгопродавцу, - объяснил Павел, - что ж, тот не убьет же меня за это: понравится ему - возьмет он, а не понравится - откажется! Печатаются повести гораздо хуже моей.

- И то правда! - согласилась Мари.

Покуда герой мой плавал таким образом в счастии любви, приискивая только способ, каким бы высказать ее Мари, - в доме Имплевых приготовлялось для него не совсем приятное событие. Между Еспером Иванычем и княгинею несколько времени уже шла переписка: княгиня, с видневшимися следами слез на каждом письме, умоляла его переселиться для лечения в Москву, где и доктора лучше, и она сама будет иметь счастье быть при нем. Есперу Иванычу тоже хотелось: ему, может быть, даже думалось, что один вид и присутствие до сих пор еще любимой женщины оживят его. Анна Гавриловна также не имела ничего против этого: привыкшая исполнять малейшее желание своего идола, она в этом случае заботилась только о том, как его - такого слабого - довезти до Москвы. Наконец Еспер Иваныч призвал Мари и велел написать к княгине, что он переезжает в Москву. Мари приняла это известие с неописанным восторгом; как бы помешанная от радости, она начала целовать руки у отца, начала целовать Анну Гавриловну.

- Да что же вы, матушка барышня, прежде-то не сказали, что вам так хочется в Москву? - проговорила та.

- Не смела, Анна Гавриловна: я думала, что век уж здесь стану жить.

- Да что же у вас, жених, что ли, там какой есть, который вам нравится?

- Все есть, там блаженство! - проговорила Мари и, закрыв себе лицо руками, убежала.

- Надо скорей же ехать! - проговорил Еспер Иваныч, взглянув значительно на Анну Гавриловну.

- Да! - отвечала та в некотором раздумье и тотчас же пошла сделать некоторые предварительные распоряжения к отъезду.

Первая об этом решении узнала Фатеева, приехавшая к Имплевым ранее Павла. Известие это, кажется, очень смутило ее. Она несколько времени ходила по комнате.

- Я, в таком случае, сама перееду в деревню, - проговорила она, садясь около Мари и стряхивая с платья пыль.

Мари посмотрела на нее.

- А муж разве пустит? - спросила она.

- Вероятно! - отвечала Фатеева, как-то судорожно передернув плечами. Он здесь, ко всем для меня удовольствиям, возлюбленную еще завел... Все же при мне немножко неловко... Сам мне даже как-то раз говорил, чтобы я ехала в деревню.

- Что ж ты будешь там одна в глуши делать? - спросила ее Мари с участием.

- Умирать себе потихоньку; по крайней мере, там никто не будет меня мучить и терзать, - отвечала m-me Фатеева, закидывая голову назад.

Мари смотрела на нее с участием.

- А Постен тоже переедет в деревню? - спросила она, но таким тихим голосом, что ее едва можно было слышать.

- Вероятно! - отвечала с мелькнувшей на губах ее улыбкой Фатеева. - На днях как-то вздумал пикник для меня делать... Весь beau monde здешний был приглашен - дрянь ужасная все!

Проговоря это, m-me Фатеева закрыла глаза, как бы затем, чтобы не увидели в них, что в душе у ней происходит.

- Право, - начала она, опять передернув судорожно плечами, - я в таком теперь душевном состоянии, что на все готова решиться!

Мари ничего на это не сказала и потупила только глаза. Вскоре пришел Павел; Мари по крайней мере с полчаса не говорила ему о своем переезде.

- Ты знаешь, - начала, наконец, она, - мы переезжаем в Москву! - Голос ее при этом был неровен, и на щеках выступил румянец.

- А я-то как же? - воскликнул наивно Павел.

- Ты сам скоро переедешь в Москву, - поспешила ему сказать Мари; румянец уже распространился во всю щеку.

- А вы также уезжаете? - отнесся Павел к Фатеевой.

- Я уезжаю в деревню, - отвечала она; выражение лица ее в эту минуту было какое-то могильное.

- Совсем уж один останусь! - проговорил Павел и сделался так печален, что Мари, кажется, не в состоянии была его видеть и беспрестанно нарочно обращалась к Фатеевой, но той тоже было, по-видимому, не до разговоров. Павел, посидев немного, сухо раскланялся и ушел.

- Совсем молодой человек в отчаянии! - проговорила m-me Фатеева.

Мари держала глаза опущенными в землю.

- Это на вашей душе грех! - прибавила Фатеева.

- Ей-богу, я ни в чем тут не виновата! - возразила Мари серьезно. - Как же я должна была поступить?

- Не знаю, - сказала Фатеева.

Мари задумалась.

Павел от огорчения в продолжение двух дней не был даже у Имплевых. Рассудок, впрочем, говорил ему, что это даже хорошо, что Мари переезжает в Москву, потому что, когда он сделается студентом и сам станет жить в Москве, так уж не будет расставаться с ней; но, как бы то ни было, им овладело нестерпимое желание узнать от Мари что-нибудь определенное об ее чувствах к себе. Для этой цели он приготовил письмо, которое решился лично передать ей.