Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое - Поль Кюглер

Ибо слова приходят к нам уже в виде фонетических скоплений, полные значения, ангелами, которые учат уши слышать, руки писать, а сердце реагировать.

Рассмотрим, например, роль фонетического воображения в следующем случае травматического невроза:

У одной из пациенток Мадам Сечехей (Sechehaye) психотические реакции появились через двадцать лет после испытанной ею травмы. По решению суда у нее отняли дочь. Подобно своему супругу, умершему в тюрьме мучеником за «свободу», она была радикальным «борцом за мир». Она страдала от политических преследований, одним из проявлений которых, возможно, и было вышеупомянутое судебное решение. Она впала в состояние депрессии, однако вскоре выздоровела после посещения публичной библиотеки в своем родном городе. Это повторялось восемь раз в течение девятилетнего периода. Эта публичная библиотека стала символом ее исцеления; она переживала целительное воздействие посещений как волшебство, причина которого оставалась для нее непонятной. Лечащий врач мог объяснять целительный эффект «библиотеки» как замену «хорошей матери», которой у нее никогда не было, но которой ей очень недоставало. В процессе анализа она научилась переносить образ хорошей матери с «библиотеки» на женщину-терапевта; и с помощью такого переноса была снята болезненная фиксация на «библиотеке», и пациентка смогла работать и устанавливать нормальные человеческие отношения. [10]

Навязчивая идея пациентки была связана с библиотекой, с понятием, которое обычно не вызывает желаний, и в основе этиологии такой фиксации лежат бессознательные ассоциации значений, базирующиеся на звуковых аналогиях. На бессознательном уровне пациентка бессознательно идентифицировала отсутствующую «хорошую мать» и «утраченного ребенка» с «библиотекой» и в дальнейшем перенесла эту идентификацию на своего аналитика, что позволило успешно завершить курс терапии. Однако по какой причине у этой женщины, «борца за свободу», возникла такая ассоциация? Быть может, существует некая глубинная структура, позволяющая соединять в воображении такие отличные друг от друга понятия, как хорошая мать, свобода, ребенок и библиотека?

Тасс-Тинеманн дал подробный анализ психолингвистических мотивов, присутствующих в данной истории болезни, и предположил, что ассоциации пациентки были бессознательно структурированы «лежащим в их основании фонетическим комплексом «liberty» (свобода) и «library» (библиотека), с одной стороны, и латинским словом «liberi» (дети), с другой».

Словесный комплекс послужил в качестве основной структуры, к которой были привязаны индивидуальные фантазии пациентки. «Liberty» для пациентки означало «Libera» в первоначальном значении щедрой, кормящей матери, а «library» (библиотека) имело для нее значения храма просвещения и «liberty» (свободы). Пациентка говорит: «В библиотеке находится моя дочь; там я вновь нашла «ребенка» моего духа, которого никто не может у меня отнять». Она идентифицировала слово «libri» («книги») и «liberi» («дети»). [11]

Ранее, в Главе IV, мы заметили, что Фрейд описывал весьма похожий пример, связанный с «ролью, которую буква играет в структурировании симптома». В истории болезни человека-крысы мы увидели, как Фрейд установил, что навязчивые идеи пациента были связаны по лингвистическим линиям фонетических ассоциаций: «Ratten» (крысы), Raten (оплата в рассрочку), Spielratte (игрок), heiraten (жениться) и Rathaus (ратуша). В каждом случае говорит не пациент; в нем и через него говорит язык, и клинические симптомы, фактически, сама природа пациента, переплелись с психическими явлениями, демонстрирующими структуру языка. «Пациент превратился в субстанцию, подчиняющуюся формальной структуре языка». [12]

Перенос играет важную роль в каждом случае воссоединения пациентов с бессознательными измерениями их психики. Для женщины, являвшейся «борцом за свободу», значения «хорошей матери» и утраченного «ребенка» были бессознательными и, соответственно, проецировались на аспекты материального мира. «Стремление пациентки к «библиотеке» являлось стремлением к воссоединению с определенными бессознательными измерениями ее психики». Фиксация явилась следствием переживания ею своих бессознательных значений, излучаемых объектом, расположенным во внешнем мире, в качестве дискурса желаний (эроса). Наша пациентка – «борец за свободу» – действовала под воздействием природных побуждений своей души. В нашем конкретном случае это воздействие передавалось не через образы сновидений или телесные симптомы, а через промежуточный объект: библиотеку. Но являлась ли она действительным исходным объектом (object of reference), генерирующим желание, или она была сигнификатором объекта – его фонетическим паттерном? Мы здесь осуществляем дифференциацию между действительным исходным объектом (библиотекой или крысой) и сигнификатором объекта (звуковым паттерном «library» или «Ratte»). [13] «Было ли желание пациента направлено в сторону бессознательных значений, излучаемых исходным объектом или же в сторону обусловленных полисемией фонетических паттернов (сигнификаторов)»?

Решением является само решение

Для получения ответа на заданный вопрос мы обратимся к практике алхимии. Первые алхимики были глубоко вовлечены в процесс переноса на весьма конкретном уровне. Путем проецирования на материю они научились высвобождать «спящую», «находящуюся в плену» часть своей психики. Алхимическое преобразование, «большое деяние» («magnum opus»), сопровождалось высвобождением тех аспектов личности, которые бессознательно проецировались на материальный мир.

Алхимические преобразования начинались с «первичной материи» (prima materia). Истинная сущность «первичной материи» рассматривалась многими в качестве наиболее знаменитой тайны алхимии. В своем «Алхимическом Лексиконе» Руланд (Ruhland) приводит более пятидесяти синонимов понятия «первичной материи». [14] Тайна, окружавшая ее истинную сущность, была обусловлена тем фактом, что «первичная материя» представляла неизвестную субстанцию в мироздании, которая несла проекцию содержаний бессознательной психики самого алхимика. Фантазийное содержание проекции получило наименование «души мира» (anima mundi); в то время как «первичная материя» являлась субстанцией, которая несла спроецированные содержания. А поэтому невозможно выделить конкретную субстанцию, общую для всех алхимиков. В своем тексте об алхимии Хогеланде (Hoghelande) пишет:

Они сравнивали «первичную материю» со всевозможными объектами, с мужчинами и женщинами, чудовищными гермафродитами, небом и землей, телом и духом, хаосом, микрокосмом и неразличимой массой; первичная материя содержит в себе все цвета и все металлы, в мире не существует ничего другого более удивительного, ибо она производит себя, зачинает себя и порождает себя». [15]

«Первичная материя функционирует как сигнификатор (образ) в мире, на который, или через который, проецируется бессознательное сигнифицируемое (значение)».

Через серию операций, выполненных на «первичной материи», например, на соли, сере или свинце, алхимик в действительности работал над своей собственной соленой горечью, серной воспламеняемостью или свинцовой подавленностью. Посредством конкретных физических образов алхимик одновременно работал над «душой в материи» и над «материей в своей душе». Ибо, хотя дело начиналось с субстанций природы с помощью алхимических операций фиксации, конденсации, сублимации, итерации [16] и так далее, эти природные субстанции (внешние исходные объекты) преобразовывались в психические субстанции (внутренние исходные объекты): фантазийные образы. «Первичная материя», психические «материалы», над которыми они работали, преобразовывались в «золотое» понимание (aurea apprehensio). Смысл извлекался из материи; интегрировались бессознательные содержания, проецировавшиеся на объекты их деятельности.

Однако что же в действительности происходит в процессе «извлечения проекции» или «видения насквозь»[6] («seeing through»)? К этому вопросу можно подойти с позиций лингвистики, рассмотрев акустическое соответствие этого понятия: «сквозного слышания» («hearing through»). Каким образом слово в прямом смысле приобретает метафорическое значение? Какой лингвистический процесс протекает у нашего пациента, когда он «слышит» в фонетическом резонансе сигнификаторов «Ratte» и «library» их бессознательные смысловые содержания?

Поэтика души

Теперь мы можем приступить к получению ответов на эти вопросы, связывая воедино нити рассуждений, описанных в главах III и IV. В третьей главе нами были рассмотрены оси двух основных направлений в языке: метонимического и метафорического. В случае преобладания метонимического направления слова выстраиваются в линейные цепочки в соответствии с законами грамматики и синтаксиса. При этом свойственная словам полисемия сужается до однозначности. С другой стороны, в случае преобладания в языке метафорического направления слова ассоциируются отчасти с аналогией, причем не синтаксической, а фонетической или смысловой.