Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

год встречать. Там вся молодежь собралась.

– Еще успеем, мама. Давай вдвоем посидим.

Но мать усидела лишь одну минутку.

– Ты отдохни, сынок, а я на стол соберу, скоро двенадцать.

И ушла в кухню. Саша принялся рассматривать семейные фотографии, висевшие на стенах. Вот его дедушка Семен, таежный охотник, который в одиночку ходил на медведя. На его груди – два Георгиевских креста. Вот его отец Яков, его бабушки, тети, сестры, племянницы – вся родня собралась здесь, на фотографиях, развешанных на потемневших бревенчатых стенах отчего дома.

– Какой же ты стал красивый, сынок, тебя прямо не узнать, – приговаривала мать на кухне, – еще вчера был маленький, мужичок с ноготок, а сегодня вымахал – мужик мужиком… Вот говорят – чудес не бывает… А я тебе так скажу – в декабре я просила у Пресвятой Богородицы встречи с тобой, и вот тебе – пожалуйста – сынок приехал…

– Предрассудки, мама, – снисходительно сказал Саша, – это не Богородица, а я выполнил твою просьбу…

– Нет, сынок, это Она тебя привела…

Саша не стал спорить. Кто его знает, может, это и есть та самая неведомая сила, которая подняла его в дорогу? Может, мамины слова через сотни километров дошли до его сердца, и произошла удивительная встреча.

– Ты не веришь?

– Верю, мама, верю.

– Схожу, позову твоих сестер. Вот радости-то будет!

– Да что ты, мама, я и сам сбегаю.

– Увидят тебя там, не отпустят. А я хочу, чтобы мы встретили Новый год всей семьей. Когда еще такое счастье выпадет?

* * *

Он остался один. «Может, это сон? – думал Саша. – Нет, не похоже на сон. Я дома. Какое же это счастье!» Всё здесь было просто и уютно. Вот старый деревянный сундук, мама рассказывала, что он гораздо старше ее и принадлежал ее родителям. Иногда на сундук стелили матрас, и Саша спал на нем. У стены стоит старая железная кровать, накрытая лоскутным одеялом, он его помнит с раннего детства. Маленькие сестренки спали на ней «валетом». Кровать украшена полоской ткани с вышивкой и кружевами, на подушках наволочки, тоже с вышивкой.

Рядом с кроватью у окна, где висят простенькие ситцевые занавески, по-хозяйски расположился комод. Но центром дома всегда был телевизор. Вместо тумбы под него приспособлена столешница старинной швейной машинки фирмы «Зингер» с ножным приводом.

Пол утеплен домоткаными дорожками.

Саша заглянул на кухню. И здесь все было по-прежнему. У стола почетное место занимал двухстворчатый буфет. За стеклом буфета – простенькая посуда. В красном углу икона Богородицы, под ней горящая лампадка. Рядом с большой русской печью – полка для кастрюль и чугунов. Все здесь как-то тепло, радостно, целесообразно. Тихо, только слышно, как тикает старый будильник да поскрипывают половицы.

И запахи здесь родные. В кухне пахло свежим хлебом, диким таежным чесноком-черемшой и вареными яйцами. В зале благоухала герань. Возле маминой кровати чувствовался легкий запах духов «Красная Москва».

Саша сел на стул, закрыл глаза и, не желая того, уснул…

* * *

Время в родной деревне пролетело быстро. Сашу окружали любимые люди: соседи, родственники, друзья по школе. Дни были короткими, не успеешь встретиться, поговорить, попить чаю за праздничным столом, и солнце, плавно минуя середину дня, быстро скатывается за Красный Яр. И снова вечер.

Любимая деревня поразила Сашу. Она была обречена, ей уготовили незаслуженно раннюю смерть. Когда человек болеет неизлечимой болезнью, а затем уходит навсегда – это естественно. А вот когда умирает деревня у всех на глазах – это трагично и больно. Скоро здесь будет море. Закончат строить плотину, сделают подпор воды, и всё. В каждом доме об этом говорят. Одни радуются, что переедут в город и будут жить в благоустроенных домах, другие, в основном старики, горюют.

Уже год на полях, окружавших деревню, ничего не сеяли. Саша помнил, что вокруг деревни всегда росли рожь и пшеница. Стебли высокие, упругие, высокие до плеч. Ходить по полю было категорически запрещено, дети с раннего возраста знали, что совершить «потраву» – большой грех. Святотатство. К концу лета приезжали комбайны, оставляя после себя коротенькую жесткую стерню и величественные скирды.

В каждом доме держали корову, свинью, кур, иногда коз, уток, гусей. О собаках не было и речи – половина деревенских мужиков – охотники. Кошки плодились бессистемно и не принадлежали никому – их кормили все, а жили они там, где захочется. Сейчас все стало другим. Вокруг деревенских полей визжат пилы, деревья с шумом падают вниз. То, что оберегали веками, как естественную защиту от ветра, рубят под корень. На деревенской улице появились «дырки», это дома вместе с хозяевами переехали на новое место.

Молодежь уезжает в город, многие предприятия закрылись, работы нет. Все живут ожиданием новой жизни. А пока ждут, спиваются с тоски.

В деревне остался один из Сашиных одноклассников, Вовка Анисимов. Работал он на лесоповале. Уже в конце своего импровизированного отпуска Саша дождался его приезда из леса. Рубка шла вахтовым методом. Вовка оставался таким же, как и прежде, – высоким, симпатичным, всегда с улыбкой. Встретив Сашу, тут же предложил «по граммульке», а когда тот замахал руками, сказал со смехом:

– Главное – предложить. Я тоже не пью. – Подумал и добавил: – один.

– Ну, рассказывай, как ты тут?

– А ты не видишь?

– Вижу.

– Так чего рассказывать?

– Про жизнь.

Вовка молчал, смотрел по сторонам, потом нехотя ответил:

– Ты знаешь, в деревню часто приезжают наши одноклассники. И все спрашивают «про жизнь». Хотя сами видят, какая вокруг жизнь. От такой жизни и разбежалась молодежь. Большинство. А я вот не сумел уехать, не решился. Родителей не могу бросить. Ты же видел их…

– Да ладно, чего ты. Я же не об этом спрашиваю.

– А о чем?

– Ну, как твои личные планы? Куда после затопления собираешься?

– Личные планы в тумане. Валька моя уже умотала отсюда, и даже меня в известность не поставила. В армию меня не берут, нашли плоскостопие. Пока работаю, а там видно будет… Ты лучше о себе расскажи, – сказал Вовка.

– Да тоже нечего рассказывать. Учился в техникуме, работал мастером на стройке, сейчас ухожу в армию.

– Вот и поговорили. Видишь, Саня, сколько не виделись, а поговорить не о чем. Пойдем на улицу, чего мы дома торчим.

…Они остановились на угоре. Вокруг, на окружающих деревню сопках, ставших похожими на лысые старческие головы, деревьев уже не стало. Спилили. Не пропадать же добру.

– Много еще леса осталось?

– Много. Но под воду уйдет еще больше.

– Как это?

– Не подобраться к нему. Сейчас пытаемся, но не можем отдельные десятины свалить.

– И что будет?

– Ничего не будет. Останется в воде.

– Но он же сгниет!

– Конечно. Ты знаешь, Саня, больше всего мне жалко наши сенокосные поляны. Помнишь, пацанами ездили на сенокос? Сейчас все тягачами изуродовано, в лесу завалы спиленных деревьев, которые должны всплыть по идее. Но они не всплывут.

– Почему?

– Намокнут и не