Каникула (Дело о тайном обществе) - Артур Крупенин

– Но ты же полицейский!

– Вот именно. Не стану же я ловить сам себя?

Рассмеявшись, Делия пошла к холодильнику за десертом. Посмотрев на ее неуклюжую походку, Рохас подумал, что утверждение о том, что беременность красит женщину, является сильным преувеличением. Кажется, Господь в интересах безопасности будущего потомства сделал все возможное, чтобы на несколько месяцев лишить женщину всякой привлекательности и отвадить от ее лона алчущих ласки мужчин. И, надо сказать, эта стратегия блестяще работает. Такое пузо отвратит любого, даже родного мужа.

Первый брак инспектора не дал детей. Женившись вторично, Рохас безумно хотел ребенка, но он не меньше хотел и того, чтобы его обожаемая Делия не утратила при этом своих женских прелестей, так вскруживших ему голову в свое время.

Еще раз взглянув на Делию и ее некогда шикарную фигуру, которую беременность сделала карикатурной, Рохас допил последний глоток вина в бокале и загадал про себя желание о том, чтобы после родов все встало на свои места.

Глава 17

Паладин Господа

Несмотря на растворенные настежь окна, в комнате было совершенно нечем дышать. Ансельмо Бальбоа зажег лампу, надел очки и принялся читать, время от времени обмахиваясь свежим выпуском «Ла-Гасеты». Однако уже через пятнадцать минут оплавленные жарой мозги наотрез отказались воспринимать рассуждения Блаженного Августина.

Отложив книгу, священник включил радио. Комнату заполнили звуки джаза. По окончании композиции ведущий принялся расспрашивать музыкантов в студии о том, как и почему каждый из них, изначально будучи мультиинструменталистом, в итоге выбрал тот инструмент, на котором теперь играет в коллективе.

Любопытно, что почти все объяснили свой выбор вынужденной необходимостью: «группе позарез был нужен басист», «кому-то же нужно играть на флейте», «мы подумали, что без кларнета звучит не так богато, вот мне и пришлось».

Услышанное навело Бальбоа на размышления. Он вспомнил о том, как когда-то выбирал свой собственный жизненный путь. А точнее, о том, как путь выбрал его. Об этом выборе Бальбоа никогда не жалел, хотя по своей натуре и был типичный homo dubitans – человек сомневающийся. Он всю жизнь ставил под сомнение все и вся, кроме Бога, – правильно ли он поступил, те ли слова сказал.

Более того, священник был совершенно уверен, что кроме семи смертных грехов существует и восьмой, ничуть не менее ужасный – самоуверенность. Самые большие несчастия, постигшие людской род, всякий раз случались после того, как какой-нибудь всеми уважаемый человек с важным видом изрекал: «Слушайте меня, я знаю, что нужно делать». Именно так были развязаны все без исключения войны, стерты с лица земли города и целые цивилизации, забыты славнейшие из героев, потеряны величайшие из созданных людьми ценностей.

«Я знаю, как надо» – самый короткий путь к катастрофе. Возьмите судьбу любого великого творца. Уверовав, что знает об искусстве все, он в ту же секунду перестает быть художником. Будь на то воля Бальбоа, фразу «я знаю» повсеместно заменили бы на «я полагаю». Ибо, только помня о своем незнании, можно узнать больше остальных.

Поэтому девизом Ансельмо Бальбоа всегда было сократовское: «Я знаю только то, что ничего не знаю». И этот подход не единожды помогал священнику разобраться в самых сложных делах. Но головоломка, которую ему предстояло разгадать на этот раз, казалась неразрешимой.

* * *

В поисках развлечений Глеб один за другим переключал телеканалы, пока наконец не попал на испанскую экранизацию «Собаки на сене». Фильм заставил его задуматься. Во-первых, Глеб получил любопытную возможность примерить на себя слова Дианы, сказанные ею в порыве борьбы с собственным чувством к Теодоро: Yo quiero по querer[22]. Фраза пришлась впору, будто сшита точно по мерке – лучше и не скажешь. Да и его внутренние переживания последних дней в целом весьма вписывались в сюжет «Собаки на сене», где ревность была основным движителем интриги.

Во-вторых, Глеб обожал отечественную телепостановку этой пьесы и с замиранием сердца сравнивал оригинал Лопе де Вега с переводом Михаила Лозинского, который местами помнил наизусть. К своему огромному разочарованию, он не обнаружил в киноверсии своего любимого места, где Диана винит в сердечной боли свои глаза, что «изливали свет на недостойный их предмет».

Вспомнив, что видел собрание Лопе де Вега в кабинете Рамона, Глеб оторвался от просмотра и принялся искать цитату в книге. Тут его ожидало еще одно открытие.

Quien mira mal, Ноге bien[23], – в духе плутовского романа наставлял читателя великий испанец, всего лишь порицая невнимательность. «Кто мало видел, много плачет», – куда глубже философствовал в ответ Лозинский, и это был редчайший в истории литературы случай, когда перевод, пожалуй, превосходил блещущий талантом оригинал.

Глеб принялся переключать каналы дальше и наткнулся на комедийный сериал. Пяти минут было достаточно, чтобы понять, что уровень юмора ничем не отличался от того, чем потчуют телезрителя родные каналы. Надо сказать, что у Глеба уже давно зрела своя теория на этот счет.

Всякий знает, что первое, с чего начинает будущий литератор – будь то сценарист, драматург, прозаик или поэт, – это с прочтения «Поэтики» Аристотеля. В своем бессмертном трактате древнегреческий мыслитель оставил потомкам идеальные рецепты драматургии, с помощью которых автор овладевает вниманием аудитории и держит ее в напряжении до самой последней сцены или страницы.

Абсолютное большинство по-настоящему великих писателей неотступно следовали советам Аристотеля и стали кумирами миллионов. Однако в этой истории всемирного читательского успеха было одно большое «но» – «Поэтика» изначально состояла из двух самостоятельных частей, первая из которых была целиком и полностью посвящена исключительно драме. А вот со второй частью вышла неувязочка – она бесследно пропала. А посвящена исчезнувшая часть трактата была, ясное дело, не чему-нибудь, а комедии.

В итоге вот уже двадцать три века подряд человечество в отсутствие толковых подсказок со стороны гения, как в случае с драмой, мыкается в потемках, снова и снова изобретая велосипед. И судя по фрагменту только что просмотренного сериала, поиски верного рецепта далеки от завершения.

Упорство, как известно, бывает вознаграждено. Продолжив щелкать кнопками, Глеб в конце концов натолкнулся на лихо сделанное кино, рассказывавшее душещипательную историю времен гражданской войны. На сей раз авторы фильма с «Поэтикой» Аристотеля были знакомы явно не понаслышке.

Растроганный фильмом Глеб даже встал с дивана и долго смотрел на висящую на стене фотографию родителей Гонсалеса-старшего, пытаясь по выражению их лиц понять, какая судьба выпала на их долю.

Оторвавшись от портрета и еще раз пересмотрев коллекцию семейных фотографий, Глеб вспомнил чью-то мысль о том, что «перебрать старые фотографии – прекрасный способ прибраться в прошлом». И на первый взгляд могло показаться, что Рамон Гонсалес содержал свое прошлое в идеальном порядке. Разумеется, за исключением последних дней жизни.

Приблизив нос почти вплотную к стеклу, Глеб уставился на одну из фотографий Рамона. Что с тобой случилось? От кого ты сбежал в Москву? Кто расправился с тобой столь зверским образом? Для верности Глеб положил обе ладони на раму и закрыл глаза в надежде подсмотреть какой-нибудь образ, что пролил бы свет на события последних недель. Несмотря на все усилия, сосредоточиться не удалось, и застекленный Рамон так и не захотел делиться своими тайнами.

* * *

Изнывая от духоты и совсем отчаявшись уснуть, Бальбоа подсел к растворенному окну. В его памяти всплыло одно далекое лето, столь же жаркое, как и нынешнее. Лето, изменившее его судьбу.

Дело было во время учебы в Саламанке. Юный Ансельмо всегда мечтал поступить в этот старейший университет Испании, чьи аудитории, казалось, еще помнили учившихся здесь знаменитостей: от умнейшего Унамуно и хитрющего Мазарини до безжалостного Кортеса.

Университетский девиз гласил: Quod natura non dat, Sal-mantica non prxstat – «Что не дано природой, Саламанкой не восполнишь». По этому поводу декан богословского факультета доктор Гальярдо дежурно шутил: Quod natura dat, Salmantica non privat – «Что дано природой, Саламанкой не испортишь». Так он давал понять студентам, что истина Божия познается скорее сердцем, нежели чем головой. Собственно, с декана-то все и началось, а точнее, с одного очень неприятного случая.

В одно прекрасное утро в студенческом общежитии произошло чрезвычайное происшествие – покончил с собой один из студентов по имени Марио Бетанкур – повесился на бельевой веревке. Труп сняли, а вот веревку отвязать так и не смогли – пришлось резать.

– Гляди, узлов-то понавертел, – удивлялся вызванный деканом полицейский.