Нора Галь: Воспоминания. Статьи. Стихи. Письма. Библиография. - Нора Галь

        Как бороться с муравьями?

        Ни собаки, ни роботы этого не знают. И тогда мудрый Дженкинс вновь пытается прибегнуть к помощи человека. На Земле сохранился последний город людей – Женева. Когда-то там жили остатки рода людского. Застой, отсутствие цели и смысла жизни измельчили людей, они развлекались всякими «хобби», а потом стали погружаться в искусственный сон на сотни и тысячи лет, заказывали себе приятные сновидения, а пеклись о них роботы. Чтобы оградить от влияния людей, всегда пагубного, новую цивилизацию, один из последних хозяев Дженкинса Джон Уэбстер навеки отделил Город от остального мира. Он пустил в ход защитное устройство еще ХХ века, когда люди боялись нападения: накрыл город огромным непроницаемым колпаком, уничтожил планы и записи, чтобы никто никогда вновь его не открыл, а сам тоже погрузился в бесконечный сон. Но Дженкинс разыскивает старого хозяина, будит и спрашивает совета. И получает истинно человеческий ответ: муравьев надо отравить!

        Последний из Уэбстеров вновь засыпает. А робот, за десять тысяч лет служения людям и собакам обретший завидную мудрость, решает задачу. Решает более по-человечески, чем способен решить человек. Отравить? Уничтожить жизнь – хотя бы и чужую, непонятную? После того, как на Земле пять тысяч лет никто никого не убивал? Нет. Лучше потерять Землю – извечный, родной и любимый дом, родной мир. Но не воскрешать убийство и войну.

        И, как мы узнали из вступления к этой последней легенде, та Земля, какую унаследовали от людей собаки и роботы, перешла во владение муравьев. Теперь, через тысячи лет, это – смежный, но закрытый мир, где навек остались Город и иные свидетельства того, что человек не просто миф. О нем говорят только легенды. Зато легендарными, непостижимыми стали и самые слова – убийство и война...

        Книга Саймака сложна и многослойна, но, на мой взгляд, по-настоящему увлекательна. Французский писатель-фантаст Верн во вступлении к книге рассказов дает рецепт фантастики и включает в ее «ингредиенты» 49% абракадабры. Шутка шуткой, а какой-то процент абракадабры найдется и у Саймака. Но немало здесь и такого, что по-настоящему будоражит чувство и мысль.[68]

21/VIII 

4. Агата Кристи «Скорбный кипарис»

        Я отнюдь не принадлежу к числу заклятых врагов детектива вообще и Агаты Кристи в частности. Почтенная леди очень умеет писать – язык у нее отличный, сюжет построен мастерски и не так бессмысленно кровав, как у несчетных ее коллег. У нас уже перевели и напечатали ее роман о «десятке негритят», наказанных каждый в меру своей бесчеловечности, – и, думаю, хорошо сделали. Тут жестокость не просто ради жестокости, логика – не только сыщицкая, следопытская, но еще и человеческая, и справедливость торжествует в смысле много более широком, чем это обычно в детективе.

        Перевели и напечатали еще два романа той же Кристи – послабее, побледнее, но, в общем, и это не беда. И вот предполагается переводить и печатать еще одну очередную историю про убийство из-за наследства – «Скорбный кипарис». Смысл истории узок, общественного звучания никакого, человеческих чувств и мыслей на грош – преобладает пустопорожний сантимент. Под конец все герои сколько-нибудь благородного происхождения оказываются благородными и невинными если не в помыслах, то в делах своих.

        Впрочем, книжица вроде бы и не вредная, ни какой-либо патологии, ни политической реакционности в ней нет. Быть может, читатель и на сей раз будет с любопытством следить за хитросплетениями сюжета и гадать, кто же виноват; быть может, даже обрадуется, когда логика премудрого мсье Пуаро и добродетель восторжествуют.

        Нет, кажется, теперь уже никому не надо объяснять, что было бы глупым ханжеством отвергать вообще всякий детектив. Но, кажется, уже стало ясно и то, что «по части детектива» начинается перегиб. Товарищи издатели и редакторы, видно, увлеклись соображениями занимательности, а заодно – что греха таить! – и заботой о тиражах. А читатель радуется увлекательному чтению и не всегда отличает его от чтива.

        Но, право, не худо бы как-то направлять и воспитывать читательский вкус, а не просто (из коммерческих ли соображений, по наивности или по лености мысли) потрафлять вкусу дурному, мещанскому, либо неразвитому и невоспитанному. И совсем это не безвредно, что печатаются без разбору роман за романом Агаты Кристи (у нее ведь их больше полусотни) и иже с нею. Совсем не безвредно, что тиражи изданий, которые этим занимаются, подскакивают до семизначных цифр, а издательствам не хватает бумаги не только на «скучную» классику, но и на вполне современные и по-настоящему увлекательные книги.[69]

19/XII-65. 

5. О переводе романа Дж.Лондона «Мартин Иден» 

(собр.соч. т.7, М., 1961, изд. «Правда»)

        В этом переводе нет главного – верности подлиннику. Речь, мысли, чувства, даже движения героев, интонация автора, а тем самым и его отношение к людям, их характеры – всё на три четверти неверно: упущено, смазано, подчас искажено. Остается костяк, схема действия и ярлыки: этот внешне груб, но душевно тонок, та – с виду хрупкая, изящная, утонченная, а по сути сухая, поверхностная мещанка, мелкая душонка. Это вытекает из сюжета – тут уж с автором ничего не поделаешь, но текстом перевода никак не показано, а только декларировано.

        Как могло случиться такое? Чтобы это объяснить, поневоле приходится хотя бы коротко воскресить «историю вопроса».

        Общеизвестно: Джека Лондона в нашей стране хорошо знают и любят. Первые собрания его сочинений выходили по-русски еще при жизни автора, начиная с 1910 года! Давно и хорошо нам знаком, печатался много раз не только в собраниях сочинений, но и отдельно, по меньшей мере в пяти разных переводах, «Мартин Иден» – лучшая, самая зрелая книга Дж.Лондона. Книга во многом автобиографическая, судьба человека «из низов», пробивающегося к высотам культуры и творчества, судьба большого художника в мире, враждебном искусству.

        Судьба эта не могла не волновать – и читателя, даже самого неискушенного, подчас очень юного, хватали за сердце эти страницы, трудный путь героя, страстная воля к победе... и мало кто замечал, какими словами всё это передано по-русски.

        В начале 50-х гг. для 8-томного собрания сочинений из всех прежних переводов был выбран перевод С.Заяицкого (насколько знаю, первый послереволюционный – 20-е гг.). Но еще раньше стало ясно, что и он нуждается в серьезных исправлениях, а переводчика давно не было в живых. Редактировала роман для отдельного издания в конце 40-х и для 8-томника Е.Д.Калашникова. Я, в ту пору еще начинающая, хорошо помню, как отзывалась Евгения Давыдовна о том переводе: в сущности, всё надо бы переписать заново! Но это – задача непосильная, не может и не должен никакой редактор переделать каждую строку большого романа!

        На своем теперь уже немалом опыте я убедилась: такие вот старые переводы как правило полны кальки, пропусков, отсебятины, грубых ошибок – и если даже в чем-то талантливы, если есть в них блестки находок, в целом они все равно безнадежно устарели и практически неисправимы. Грубые ошибки можно убрать, можно заменить десяток слов и переделать десяток фраз на каждой странице – работа каторжная, неблагодарная, все равно будут торчать колом другие неверные слова, бросятся в глаза другие корявые фразы, ибо не отвечает ни подлиннику, ни требованиям русского языка вся словесная ткань, весь текст, устарел самый принцип перевода.

        Именно это произошло и с переводом «Мартина Идена».

        Когда в 1961 г. приложением к «Огоньку» вышло новое собр.соч. Лондона, ни на титуле романа, ни в оглавлении уже не названы были не только переводчик, но и редактор. Сейчас я перечитала книгу, поминутно сравнивая с подлинником, – и на полях русского текста мне не хватает места для замечаний и поправок. Уж не говоря о том, что почти 30 лет назад редактор, повторяю, не мог переписать весь роман заново, – за десятилетия неизмеримо возросли наши требования к художественному переводу, определились какие-то принципы, установлены какие-то истины – и уже невозможно мириться с тем, что в переводе всего лишь кое-как передан ход сюжета.

        Упрекать переводчика, умершего в 1930 г., нелепо, но и сохранять его ошибки больше, чем через полвека, невозможно. И уж вовсе это недопустимо в «Мартине Идене» – книге, где речь персонажей и особенно главного героя, каждое его слово важны стократ, книге о превращении неотесанного, но умственно и душевно на редкость одаренного парня в талантливого писателя. Если этот рост, это постепенное преображение в переводе не показаны и неощутимы, книга по крайней мере наполовину теряет смысл. Остается сюжетный ход и некая декларация – вот, мол, был малограмотный, а стал сильно культурный...