Ради жизни на земле-86 (сборник) - Михаил Ильин

— Кляузы, склоки…

— Они не имеют ничего общего с настоящей борьбой. Мы будем бороться по принципиальному вопросу и на деловой основе. Первый аргумент — наш готовый проект, потом — опытный образец, потом сравнительные испытания в самых жестких условиях. Мы будем доказывать свою правоту не словами, а делами. Вот это и есть настоящая борьба.

— На такую борьбу я, конечно, согласен, Михаил Ильич, — сказал повеселевший конструктор. — И сделаю все, что смогу.

— Ну вот и отлично. Значит — будем делать новый танк?

— Будем, Михаил Ильич, — с готовностью, твердо сказал Метелин.

Через несколько дней в СКВ состоялось совещание, на котором конструкторы единодушно высказались за разработку встречного инициативного проекта танка А-30. Все как один заявили, что отказываются от выходных дней и отпусков. Техническим руководителем проекта главный конструктор назначил Александра Метелина.

Глава пятая. Гвадалахара, Гвадалахара…

По дороге на службу майор Сурин старался не думать о предстоящих служебных делах. Он предпочитал поразмышлять о чем-нибудь более приятном — о женщинах, например. Вспоминал частенько тех из них, в которых когда-то влюблялся или мог бы влюбиться (таких было больше). Забавно было также думать как о живых, так сказать во плоти и крови, о красавицах, никогда не существовавших, созданных творческим воображением гениев, мысленно даже беседовать с Татьяной Лариной, например, или с Наташей Ростовой. Мысли эти в сутолоке утренних будней, в вагоне трамвая или метро были легки и безгрешны, отвлекали от житейской суеты, настраивали на лирический лад.

Спутницы по трамваю и метро обычно не привлекали внимания Сурина. Они косяком лезли в вагоны, спеша занять место, толпились и нередко скандалили. В большинстве почему-то средних лет, полные, с сумками, явно невыспавшиеся, озабоченные и хмурые. Мелькнет среди них иногда бледное личико с темными выразительными глазами, может быть такими же, как у Наташи Ростовой, но именно только мелькнет. Присмотревшись, убеждаешься — типичное не то…

От станции метро «Парк культуры» до служебного корпуса наркомата Сурин шел обычно пешком по набережной Москвы-реки. Смотрел на мутную воду, плескавшуюся в бетонных берегах, на еще не по-весеннему голые деревья парка на том берегу. Здесь мысли его невольно обращались к предстоящим скучным служебным делам.

Работа в аппарате не нравилась Сурину. Изо дня в день — за канцелярским столом, как чиновник, перекладываешь бумаги, сочиняешь отношения вверх или указания вниз, но, конечно, не от своего имени, а за подписью начальника. Не по душе Сурину эта писанина. Правда, грозный для многих сослуживцев начальник комкор Салов (отнюдь не отличающийся кротким нравом), лично к нему, Сурину, относится неплохо. Все-таки вместе были в Испании, так сказать, боевые товарищи. Не в одной передряге побывали под знойным испанским небом… Комкор суров, но в вопросах товарищества у него свои понятия. Уверен был майор, что Салов при случае в беде его не оставит и в обиду не даст. А вот на просьбы перевести в войска командиром полка или, на худой конец, батальона отвечает решительным отказом. Тут, как говорится, нашла коса на камень… Заклинило намертво, и просвета не видно.

Поднявшись в лифте к себе на шестой этаж, Сурин увидел у своего рабочего стола адъютанта комкора красавца Пашу Щеглова.

— Товарищ майор, — нервно сказал Паша. — Вас вызывает комкор. Настроение — средней лютости.

Что ж, это бывает. По утрам у Салова настроение частенько неважное. Сурин положил портфель, достал расческу, не спеша поправил прическу; одернул гимнастерку. Спешка спешкой, а к начальству надо являться в подобающем виде, подтянутым и спокойным. Посмотрел на сапоги — блестят.

— Пошли.

— Кто-то ему позвонил, — пытался Паша сориентировать Сурина по дороге. — Что-то насчет Особого завода.

Спустились по лестнице на второй этаж. Вот и просторная, устланная коврами приемная начальника Главного управления. Налево — массивная, обитая черной кожей двойная дверь в кабинет. Сурин постучал, открыл двери, четко, по-строевому вошел, остановился, щелкнув каблуками, в трех шагах от покрытого зеленым сукном стола, за которым сидел Салов.

— Здравия желаю, товарищ комкор!

Салов сидит насупившись, на широкой груди — звездочка Героя Советского Союза, ордена. Впечатляет. Взгляд небольших серых глаз сумрачен, суров.

— Ты за что деньги получаешь?

Ну нет, так дело не пойдет. С ним, Суриным, в таком тоне разговор не получится.

— За службу, товарищ комкор, — сказал Сурин, твердо глядя в хмурое лицо комкора. — За службу, согласно уставу, каждое пятнадцатое число получаю положенное денежное содержание.

Салов приподнял голову, посмотрел удивленно, что-то, видимо, заметил во взгляде Сурина, сказал ворчливо, но уже не столь сурово:

— Ни к черту твоя служба не годится. Ты направленец по объекту А-20, а о безобразиях на заводе не докладываешь. Я узнаю о них не от тебя, а со стороны. Разве это порядок?

— Разрешите узнать, о каких безобразиях идет речь?

Салов не ответил. Крепко был чем-то недоволен, но чем?

Потом хмуро спросил:

— Кто такой этот Кошкин?

— Главный конструктор Особого завода, руководитель проекта А-20.

— Знаю, что главный… Ты доложи, откуда он взялся, что за человек, биографию его доложи.

— Тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения. Член партии с девятнадцатого года. Воевал в гражданскую. Учился в Коммунистическом университете имени Свердлова, был на партийной работе в Вятке. В тридцать четвертом году окончил Ленинградский политехнический институт в счет парттысячи. Работал заместителем главного конструктора ОКМО в Ленинграде. В октябре тридцать седьмого года назначен на Особый завод.

— Ты с ним лично встречался?

— Да, конечно, когда ездил на завод.

— Ну и каково твое личное впечатление?

— Умный человек. Очень энергичен, принципиален. Твердо взял в руки все дело. Словом, крупная фигура, настоящий главный конструктор.

— Анархист он, твой Кошкин, — жестко сказал Салов. — Или авантюрист, что еще хуже. Вместо того чтобы выполнять наше задание, затеял проект какого-то своего танка. Откуда он родом?

Вопрос показался странным Сурину, но не был случайным. Салова удивило совпадение биографии Кошкина с его собственной. Правда, Салов был на год постарше. Но в партию тоже вступил в девятнадцатом. Воевал в гражданскую. Родом Салов был из костромской деревеньки Вонюх. А Кошкин?

— Из какой-то деревни Ярославской области. Название не помню, товарищ комкор.

— Во-во, так я и знал, — удовлетворенно сказал Салов. — Сосед-ярославец. Ярославские мужики — продувной народ. Ты знаешь, Сурин, куда они в прежние времена уходили на заработки? В Питер — половыми в трактиры или лакеями в рестораны. Обсчитать, обобрать какого-нибудь купчишку, да еще чаевые за усердие получить — это, брат, надо уметь. И в Москве в ресторанах, бывало, почти каждый лакей — ярославский мужик.

— Кошкин до революции был учеником кондитера в Москве. И его отец — рабочий-кондитер.

— Во-во, умели выбирать. Пирожные делать — это тебе не молотом бить. Сладкая жизнь. С ярославским мужиком, Сурин, держи ухо востро. Обведет вокруг пальца, и ты же его будешь благодарить. Но со мной такой номер не пройдет. Мы, костромичи, тоже не лыком шиты.

Салов развеселился, сидел, посмеиваясь и потирая ладонью крепкую, наголо бритую голову.

Потом уже спокойно, тоном деловых указаний сказал:

— Поезжай на Особый сегодня же. Разберись на месте, что там у них происходит. Возможно, какое-то недоразумение. Но если и в самом деле своевольничают, от моего имени предупреди: задание, утвержденное правительством, должно быть выполнено точно и в срок. Никаких отступлений от утвержденных ТТХ мы не потерпим. Лично Кошкина предупреди: головой отвечает, в случае чего положит партийный билет… Не в бирюльки играем… С огнем шутить не советую. Ясно?

Вас понял, товарищ комкор! — сказал Сурин, по-уставному вытягиваясь и прищелкнув каблуками. — Разрешите идти?

— Постой, Ваня… — Салов добродушно улыбнулся и неожиданно подмигнул. — Ты как — холостякуешь все? Не женился?

Нет, Дмитрий Павлович. Невесту никак не найду.

— Не прибедняйся… Знаем, как вы плохо в шашки играете… Жениться пора.

Чувствовалось, что Салов был когда-то не только командиром, но и комиссаром бригады. Хотел, видимо, несколько загладить командирскую суровость комиссарской душевностью.

— Ты вот все в войска рвешься, — продолжал он, помолчав. — Вообще-то я тебя понимаю. Сам бы с радостью принял корпус. Но сейчас у нас действительно важнейшая задача — обеспечить армию новыми танками. А там я и сам попрошусь в строй… А тебе, так и быть, дам в своем корпусе бригаду. Подходит?