Третий рейх: символы злодейства. История нацизма в Германии. 1933-1945 - Йонас Лессер

Во время Первой мировой войны Чемберлен был одним из наиболее ярых пангерманистов и утверждал, что Германия всегда была истинной родиной свободы, что политическая свобода Великобритании есть ложь, «демократическая тирания». Он активно переписывался с кайзером, а в 1923 году приветствовал Гитлера такими словами: «То, что Германия породила Гитлера в годину своих самых тяжких испытаний, доказывает, что нация еще жива».

Профессор Фёрстер говорит о «несравненном духовном величии евреев», которые поклонялись одному, и только одному Богу и молили его построить на земле Его храм, построить как можно скорее, уже в наше время. Несомненно, еврейство было высшим центром монотеизма в мире. Все другие народы отделили Бога от мира, и только евреи ощущали его в реалиях жизни. Германский национализм предал все великие немецкие традиции, и это предательство стало не меньшим несчастьем для немцев, чем для евреев. Х.С. Чемберлен возвышал арийскую расу, не видя однобокости арийцев, которые отделили метафизическое и сверхъестественное от физического, и в этом была трагедия арийцев. В Германии возвышенный идеализм привел к безбожному обожествлению власти. Расизм национал-социалистов был подготовлен австрийским антисемитизмом. Но еврейский дух не только видел Бога за каждым явлением жизни, но также видел его и в судьбе евреев, в тайной связи между виной и несчастьем нации.

Теодор Хеккер записал в дневнике в 1941 году: «Ницше, Вагнер и Чемберлен – главные подстрекатели современной немецкой ментальности. Они виновники всех подвигов и злодеяний». Многие немцы теперь пытаются обелить этих людей.

10. Мания величия и раболепие: обожествление государства

Мы уже видели, как Лютер побуждал немцев к послушанию и покорности и как укрепились эти черты немецкого характера при Бисмарке. Многие образованные немцы не любили цитировать пассажи из революционного «Вильгельма Телля», но зато с удовольствием вспоминали две строки из неоконченного «Деметриуса»: «Что такое большинство? Большинство – это безумие. Разум всегда был лишь у немногих». В пьесе Шиллера эти слова вложены в уста феодального князя XVI века.

Мы уже упоминали, что думал Гете о немцах и британцах. С ним не соглашался его современник философ Фихте. Мания величия немцев начинается с Фихте. Именно он сказал немцам, что они – Urvolk (народ-прародитель), «парадигма нации», в которой изначально посеяно зерно человеческого совершенства. Если вы погибнете, то погибнет и все человечество. Только немцы говорят на «настоящем, живом» языке, несравнимом с языками других народов. Духовная воспитанность немцев проявляется и в их повседневной жизни. Это при том, что у других наций дух и жизнь отделены друг от друга. Гете говорил нечто совершенно противоположное: «Немецкая нация руководится духом торжества чувственности, абсолютно мне чуждым. Их искусство и философия носят абстрактный характер, отделенные от жизни и естественных источников, которые одни и питают искусство и философию».

Австриец Гуго фон Гофмансталь говорил то же самое сто лет спустя, сравнивая немцев с французами. Французская литература, говорил он, отличается ясностью изложения, приятной трезвостью и дисциплинированным мышлением. Французское мышление всегда прямо связано с реальностью; нет ничего в реальности политической жизни нации, что не нашло бы своего выражения в литературе. Этого нельзя сказать о Германии. У немцев отсутствует духовная традиция; то, что когда-то было достигнуто в литературе, уже не работает, ибо в общественной жизни Германии невозможно найти следов влияния Гете. Немецкая литература создавалась исключительно титанами не от мира сего, изгоями, драмы которых набиты их собственным эго, романы «открывают космические таинства» и больше похожи на волшебные сказки, теогонию и исповедь, упрятанные под одну обложку. Немецкая наука исполнена высокомерия и тоже оторвана от жизни. Не она служит людям, а люди служат ей. В глазах латинских народов немцы всегда были непроходимыми тугодумами. Гофмансталь говорил об ожидаемых переменах, надеясь, что жизнь станет духом, а дух – жизнью. Но когда он в 1927 году говорил это, выступая в Мюнхенском университете, миллионы немцев уже с восторгом приветствовали Гитлера.

Фихте сказал немцам, что только они знают, что значит в духовном плане «настоящая серьезность», в то время как остальные увлеклись гениальной, но бесцельной игрой. Один из многочисленных последователей Фихте, Фриц Блей, писал в 1897 году: «Нет сомнения, что мы – лучшие в мире солдаты и что мы сохранили европейскую культуру. Мы – самая одаренная нация во всех областях науки и искусства! Мы – лучшие моряки и даже лучшие купцы. Самоуничижением нашей народности мы позволили Франции, Риму, Англии, славянам и гуннам опорочить германский дух. Разве вы не видите, что все несчастья нашей истории – это результат нашей фатальной любви к космополитическим химерам, нашей аскезы, приверженности международному социализму и космополитизму?»

Томас Манн возражает против этой мании величия в романе «Доктор Фаустус», в истории немецкой гордыни, за которой последовало унижение: «Величайшее немецкое суеверие – это мысль о том, что за пределами Германии существует лишь красивый танец, а все серьезное творится только внутри Германии». Ганс Гримм, немецкий безумец номер один, утверждает, что гитлеровская идея расы господ, нордической крови и ее возрождения имели такое же значение и тот же смысл, что и идеи Фихте, выраженные им в обращении к немецкой нации. В этом Гримм совершенно прав. В Третьем рейхе Фихте восхваляли за то, что он назвал немецкий народ Urvolk, за то, что он рассуждал об истории с расовой точки зрения, и за то, что изобрел термин «народный» (völkisch). «Экономика закрытого государства» импонировала гитлеровцам, потому что Фихте назвал автаркическое государство идеальным, ибо только оно может обеспечить «настоящий порядок». Люди, находящие такой порядок «утомительным, подавляющим, педантичным», должны эмигрировать, и государство, по мнению Фихте, ничего от этого не потеряет. Такое экономически закрытое государство сохранит особый образ жизни, учреждения и нравственность нации и очень скоро достигнет высочайшей степени национального достоинства. Это будет совершенно другая, новая нация.

Еще одним предтечей Гитлера в каком-то смысле можно считать писателя Э.М. Арндта. Взять, к примеру, его фразу, в которой он выражает надежду на то, что «другой великий тиран или воодушевленный высокими идеями генерал, покоряя и уничтожая несогласных, выкует из германской нации единое целое». Арндта хвалили, как «расового пророка, ставшего первым немцем, который считал историю европейских наций историей крови». Именно так. В 1848 году Арндт говорил об «омерзительном и ядовитом еврейском гуманизме, ибо за ним прячется вся слабость и все убожество искалеченных человеческих душ».

Немецкая мания величия все больше насаждалась в Германии с середины XIX века. Великий австрийский драматург Франц Грильпарцер говорил о немцах, что они нравились ему, пока были скромны, но теперь – с тех пор, как они стали чрезмерно себя восхвалять, – он изменил свое отношение. Но немцы не так велики, как они о себе думают, а австрийцы не так малозначительны, как кажутся. Везде в мире глупыми бывают только глупцы, но в Германии поглупели и умные. Выражением высокомерия стала строка «Германия, Германия превыше всего». Поначалу она была всего лишь выражением естественной и невинной любви к отечеству, но вскоре приобрела иной, зловещий смысл. Немцы начали говорить о себе как о нации поэтов и мыслителей; их поэзия была величайшей в мире, музыка – самой проникновенной; Великобритания – это, естественно, страна без музыки. Карл Гиллебранд, писатель-гуманист, продолжатель традиций Гете, с негодованием говорил о «дьявольском высокомерии немецких ученых» и порицал соотечественников, вещавших о немецкой верности, немецкой честности, немецкой искренности, немецкой совестливости, немецкой основательности и немецкой глубине чувства так, словно все это было монополией одних только немцев. Фихте говорил: «Иметь твердый характер и быть немцем – это, несомненно, одно и то же». Даже Рихард Вагнер ужасался глупым речам и безвкусным песенкам, в которых немцы убеждали себя в своей «особенности». Либерал Юлиус Фребель писал в 1858 году: «Какая еще нация, кроме немецкой, непрестанно твердит о немецкой силе, немецкой любви, немецкой верности, немецкой серьезности, немецкой песне, немецком вине, немецкой глубине, немецкой тщательности, немецком трудолюбии, немецких женщинах, немецких девушках и немецких мужчинах?»

Когда Остин Чемберлен учился в Германии, он слышал, как профессор Трейчке в своих лекциях говорил, что Германия стоит на более высокой ступени развития, нежели другие нации. В письме домой 31 октября 1887 года Чемберлен писал, что такой профессор, конечно, станет популярным и привлечет большую аудиторию. Молодой Чемберлен считал это опасным. Сын бельгийского историка Пиронно, учившийся в Германии в период между двумя мировыми войнами, писал домой: «Германия стала опасной для мира из-за царящего здесь культа силы, самовосхваления и презрения к другим нациям». Гуго фон Гофмансталь назвал немцев людьми, предающимися самообману, высокомерию, школярскому начетничеству; каждый из них, говорил он, является носителем частицы власти, но мужествен он только с виду; действует он только по приказу; он склонен к предрассудкам и не способен поставить себя на место иностранца; у него нет чувства истории. Гельмут фон Мольтке, представитель христианского меньшинства Пруссии, ставший впоследствии одной из жертв гитлеровского режима, сказал перед казнью, что всегда боролся против узости мышления, высокомерия, нетерпимости, этого тяжкого немецкого наследия, воплотившегося в национал-социалистическом государстве.