Итоги № 37 (2013) - Итоги Итоги

— Вначале это был не ансамбль, а религиозная секта по прослушиванию Beatles и Rolling Stones. Нам было вообще не важно, умеет человек играть или нет. Люди менялись раз в месяц. С Кавагое мы играли лет десять до того времени, когда группа уже действительно стала «Машиной времени». Почему люди расходятся? А почему разводятся муж и жена? Они съедают всю свою любовь, а раздражение с годами накапливается… У Сережки был очень тяжелый характер. Я не могу сказать, что я в этом смысле подарок, но он был абсолютный самурай в плане непримиримости и несговорчивости. Все время приходилось с ним соглашаться, так как дружба была дороже. Иногда в итоге получалось что-то интересное, а иногда черт знает что. Он был очень ревнив. Его напрягало то, что мне как лидеру начинают уделять больше внимания. Я пробовал ему объяснить: «Сергей, это потому, что я песни сочиняю и я же их пою. И стою на краю сцены». А он сидел за барабанами и считал, что внимание должно распределяться поровну.

— Он пытался писать песни?

— Пытался. И получалось у него это совершенно ужасно. Тяжело было говорить человеку: «У тебя ужасная песня». А он считал, что они хороши, это копилось… В общем, в какой-то момент мы поняли, что сыграли уже все, что могли сыграть вместе.

— Это еще до легализации?

— Да, причем нас к тому времени уже достало это бесконечное «вязалово». У меня постоянно слушался телефон. Это было очень противно. С одной стороны, бог с ним, пусть слушают, но если я снимал трубку, а товарищ на том конце мешкал, то соединения не происходило. Знакомый физик-диссидент научил меня, как с этим бороться. Надо было кусок электропровода присоединить одним концом к клемме телефона, а другим вставить в розетку. Телефон издавал страшный звук, и у них там все вырубалось. В один прекрасный день мой телефон оглох и онемел. Я вызвал мастера, он поковырялся в аппарате, потом ушел на лестницу, вернулся ошарашенный и спрашивает: «У тебя врагов нет?» Оказывается, в подъезде из общего пучка проводов вырезали огромный кусок моего — под три метра. Телефон замолчал уже надолго. Тем самым мне дали понять: «Не шали, мальчик, не надо, не порти нам аппаратуру!» Но и слушать после этого перестали.

— В конце концов вы не выдержали и решили легализоваться?

— Да, мы хотели иметь нормальную крышу над головой, чтобы менты от нас отстали. На глазах у нас был «Ленком» с группой «Аракс». Театр с приходом Марка Захарова гремел по всей Москве (он и придумал взять в театр группу). И я чуть было не пошел туда.

— Что же остановило?

— Я колебался. Понимал, что будет трудно играть в двух группах. К тому же надо было уходить из архитектурного. Отец меня не уговаривал, хотя я и видел, что он переживает. А мама сказала: «Только через мой труп. Вот сейчас я тут умру». И я решил, что не пойду в «Аракс». Как раз в этот момент к нам неофициально был приставлен товарищ Лазарев из горкома. Мы пришли к нему на прием, когда у нас арестовали всю аппаратуру, это был 1978-й. Вдруг меня взяли прямо с занятий, привезли к нам в клуб, свинтили и опечатали аппаратуру. Это было уже за гранью. Я позвонил критику Леше Баташеву, и он сказал: «Надо писать в ЦК. Пиши! Что вы такого сделали?» И написали завотделом пропаганды и агитации ЦК. Через неделю меня пригласили в горком партии на прием. Там сидел товарищ Лазарев, очень интеллигентный и хорошо одетый человек. Я думал, нас будут топтать. А он говорит: «Нет, ну конечно, милиция перестаралась, перегнула палку. Аппаратуру вам сегодня же вернут и извинятся. А вообще давайте поговорим с вами о вашем будущем. Потому что вы яркие, талантливые люди. И вы не поверите, но я ваш поклонник. Но уже пора как-то определяться». — «С чем?» — «С идеологическими убеждениями. Вы взрослый человек и должны понимать, что у советской власти есть враги. Например, Солженицын, Галич. Мы их уважаем. Они сильные, талантливые люди, но мы с ними общаемся как с врагами. Если вы в их стане, мы будем и с вами разговаривать как с врагами. А если в нашем, давайте разбираться, о чем вы поете, почему о вас говорит иностранное радио, что о вас пишут. Может, вы уехать хотите? Тогда давайте поговорим об этом».

Я не хотел уезжать.

— Никто не хотел уезжать тогда?

— Нет. Когда Игорь Саульский вдруг уехал, он, хоть и играл с нами, все держал в полной тайне. Потому что было ясно: ляпнешь что-нибудь, и все может накрыться. Он нас позвал на проводы, когда в квартире было пусто: ни занавесок, ни мебели, ни книг, все уже было продано, роздано, а наутро он улетал. На нас это произвело тяжелейшее впечатление. Было ясно, что мы никогда в жизни не увидимся. И я Лазареву сказал: «Уезжать не хочу. Но здорово было бы нам в театр на работу поступить». Он ответил: «Прекрасная идея. Попробуйте». Мы ходили на Таганку, в другие места. Потом был гастрольный Театр комедии. Мы встретились с режиссером Мочаловым, который заявил, что ему очень нужна группа. Лазарев сказал: «Я поддерживаю!» Сейчас я понимаю, что он просто свалил нас под другое ведомство от греха подальше. Но помог. Нас вообще не волновало, какой это театр. Главное — мы стали считаться профессиональными артистами.

— И как вам показалась новая жизнь?

— Мы участвовали в шекспировской комедии «Виндзорские насмешницы» и должны были тихонько чего-то тренькать в глубине зала на пределе слышимости. В грубых шерстяных шарфах, что как бы создавало атмосферу XVI века. Правда, сдача спектакля худсовету Росконцерта и Минкультуры прошла на раз. А на афишах значилось: «Ансамбль «Машина времени» — очень крупно. А дальше еле видно — «В спектакле Московского театра комедии «Виндзорские насмешницы» по пьесе У. Шекспира». Пипл ломанулся на спектакль, надеясь услышать если не «Поворот», то хотя бы «Солнечный остров». Тщетно. Наконец в городе Воскресенске после первого отделения мы кожей почувствовали, что артистов театра сейчас будут бить. Режиссер тоже это почувствовал. И слезно попросил «сыграть небольшой концерт». Второе отделение спектакля отменили, пришлось играть свои песни на дистрофическом аппарате. Пронесло. А потом нас пригласили в Росконцерт. В Росконцерте поняли: «Машину времени» надо срочно забирать под себя, коль скоро они уже артисты. Под самую Олимпиаду началась либеральная неразбериха, нам быстро сделали тарификацию, и мы поехали на гастроли.

— Ставками-то не обидели?

— Высшая ставка в вокально-инструментальном жанре, к которому мы относились, составляла 10 рублей за выход. Это были поразительные порядки. Вокальные ставки могли составлять и 14, и 16 рублей. А вот игра и пение вместе — 10. Что касается этого самого «выхода», это еще более смешно. Конферансье, выходивший нас объявлять, за 2 минуты работы отрабатывал свою разговорную ставку в 17 рублей. А потом мы пахали целый концерт.

— Это правда, что вас крутили по радио под Олимпиаду?

— Была такая станция Radio Moscow World Service, которая вещала на английском языке. Заведовал там репертуаром наш хороший приятель. Органы почему-то решили, что никто из граждан не будет это радио слушать, раз оно на английском. Там были новости и музыка. Но это радио звучало у всех таксистов, поскольку там была «Машина». Так продолжалось год. Потом нашего приятеля выгнали, но раскрутка получилась бешеная. Больше того, многие думали, что если радио на английском, значит, это нас на Би-би-си крутят или еще где-то на «голосах». Это еще больше поднимало наши акции. И в итоге вышло лучше, чем если бы нас крутанули на Би-би-си.

— А с «Мелодией» как складывались отношения? Говорят, вначале вам отказали в записи, а потом выпустили бутлег.

— Там многие к нам хорошо относились, даже сотрудники КГБ. Поэтому в надежде на то, что проскочит, нас записывали. «Приезжайте, есть четыре смены». Мы приезжали, и это было счастье. Но потом худсовет все это дело рубил. А когда случилась перестройка и они поняли, что все можно, то решили наверстать упущенное. В 87-м году, не спросив нас, слепили из этих записей диск под названием «В добрый час». Мне позвонили и сказали: «Беда! В ГУМе из-за пластинки «Машины времени» людей убивают». Я подумал: «Да будет врать-то». Пока на следующий день не увидел — не поверил. Записи были вполне кондиционные, но я бы их не так компоновал, не так бы назвал диск. Но плюсы перевесили минусы, я был страшно рад. Потому что до этого вышла только одна пластинка в Америке под названием «Охотники за удачей», которую тоже выпустили без нашего ведома.

— Кто?

— Kismet Records, такая пиратская компания, она и Высоцкого выпускала.

— Об этом сразу узнали органы?

— Почти. Приходил гэбэшник в Росконцерт, долго выяснял, как же это произошло. Я ему объяснил, что мне очень не нравится эта история, потому что нас не спросили, к тому же записи очень плохого качества (это была правда), неизвестно, где они их взяли. И деньги, наверное, не заплатят. Он говорит: «Во-во. Они-то там, наверное, миллионы заработали. Пишите!» — «Что писать?» — «Как вы возмущены». — «Куда?» — «В агентство авторских прав!» (Оно тогда называлось ВААП.) Я написал, что мы возмущены. Честно. Уж очень погано звучало. На этом все заглохло. А потом оказалось, что ВААП, используя наше заявление, подало в суд и отсудило у компании довольно много денег. А нам ни хрена не заплатили, мы об этом даже не знали.