До второго потопа - Дмитрий Дивеевский

Да, советские машины превосходили немецкие. Только у немцев их было много, а у нас пока маловато.

Седьмого числа был зачитан приказ о наступлении. Стоя в ряду артиллеристов и слушая сиплый голос командира полка, Булай ощущал, как в душе его растет тревожное напряжение. Завтра начнется… После ужина он в который раз проверил состояние казенников и прицельных приборов орудий, приказал расчетам ложиться отдыхать и прилег сам в своей командирской землянке, выкопанной бойцами на скорую руку. Дневная усталость взяла свое и он заснул. Но словно разбуженный чьей-то холодной рукой, проснулся задолго до рассвета. И уже не мог вернуться в сон. Тревожное ожидание забрало душу в свои руки. Полежав с открытыми глазами, Булай поднялся, вышел из землянки и закурил. Ночь еще властвовала над миром. В небе мерцали кристаллики мелких зимних звезд, передовую окутала тишина. Не поднимались вверх даже осветительные ракеты, которые немцы в обычное время жгли бессчетное количество. Мир будто сжался перед началом новой кровавой схватки. Севка облокотился на бруствер и смотрел на едва видные силуэты холмов и зарослей кустарников на стороне врага. За кустарником едва угадывались развалины деревни Ножкино. Там, впереди несла подо льдом свои воды Волга. Впервые он увидел эту великую воду лет десяти от роду, когда батя взял его с собой в Нижний покупать сельхозинвентарь. Они стояли тогда на откосе рядом с Кремлем и любовались открывшимися видами. Был жаркий летний день. Под бездонным бирюзовым небом неспешно катила свои воды Волга, а по ней шли белые суда, покрикивая низкими голосами гудков. И было что-то могучее, что-то родное в этом движении. Мальчишка ощущал себя окруженным незримой любовью всего сущего, которое дарит ему эту красоту. Позже Севка пару раз ездил рыбачить со своими друзьями-студентами в окрестности Лыскова, расположенного не так далеко от техникума, где он учился. Ночевки на берегу Волги с костром и песнями остались в его памяти теплой и жизнерадостной картиной.

И вот теперь его Волгу захватили пришельцы. Они обуглили землю вокруг нее, сожгли человеческое жилье и убивали, убивали, убивали…. Они исключили его, Севку, его отца и мать, весь русский род из списков достойных быть на Земле. Страшные картины принесенной врагом беды всплывали в памяти парня. «Гады, гады, проклятые – тяжело ворочалась в его голове мысль – карать вас, карать беспощадно» и чувство ненависти камнем давило грудь.

Еще в темноте заняли боевые позиции. Ровно в шесть в зенит с шипением пошли три сигнальные ракеты, и линия фронта окрасилась вспышками выстрелов, белые сполохи озарили темные низкие облака. Севкина батарея вела огонь по укреплениям в редком кустарнике вдоль реки. Булай давал команды, как на учениях и так увлекся, что забыл, что это совсем не учения. Но потом в грудь словно толкнуло – ведь это война. Стреляли недолго, всего пять минут, экономили снаряды. Канонада затихла и в атаку пошли штурмовые группы с танками впереди. За танками перебежками, быстро растворяясь в темноте, двигалась пехота. Булай получил приказ перенести огонь на укрепления на правом берегу, откуда заливисто трещали крупнокалиберные пулеметы и бухали укрытые в капонирах пушки. Немецкие доты обнаружили себя огнем, и Севка приказал выцеливать их по трассерам, рассекавшим темноту.

А танки уже приближались к первой линии немцев. Мощный рык КВ впечатлял. Их было всего несколько среди двух десятков тридцатьчетверок, но внимание всех было приковано именно к ним. Эти многотонные гиганты катили к позициям врага с таким неодолимым напором, что казалось, нет на свете сил, способных их остановить. Иногда от их брони отлетали искры, высеченные снарядами немецких противотанковых пушек. Но они не замедляя хода, достигли немецких окопов и начали раскатывать их, давая возможность пехоте подтянуться. Немцы сопротивлялись зло и цепко. Они забрасывали танки гранатами и подожгли три машины. Но танкисты сделали свое дело – первая цепь пехоты дошла до окопов и обрушилась в них. Началась рукопашная схватка. Потом подоспела еще одна волна и через несколько минут рукопашная стала затихать. Танки выкатились на лед Волги, и это было неожиданностью для врага. Он не ожидал, что многотонные машины пойдут по речному льду, и противотанковых орудий у него здесь было негусто. Сама природа помогала советским танкистам, единственный раз, за всю войну сковав реку метровым слоем льда. Танки быстро преодолели подъем и начали штурм второй полосы укреплений. Здесь немцы закопались глубоко в землю, загородились четырьмя рядами колючки и минными ловушками. Потери танков росли. В рассветной мгле было видно, что несколько машин осталось на минном поле. Но остальные подмяли колючку и начали утюжить окопы вместе с пулеметными гнездами. В воздухе стоял адский грохот. Следовавшая за танками пехота, оставляя на льду десятки убитых, приблизилась ко второй линии и по танковым следам устремилась через колючку к окопам. Немцы сопротивлялись с крайним ожесточением. Они шли в контратаки в местах прорывов советских солдат. Поле боя густо усеялось убитыми, но все новые цепи пехоты поднимались по склону. Наконец сопротивление немцев стало ослабевать и приобрело очаговый характер. Танки ушли вглубь, а Булай получил приказ перебазироваться на правый берег и обеспечить их прикрытие на той стороне. Когда артиллеристы перетащили на лошадях орудия через Волгу и поднялись по круче, перед ними открылась панорама встречного боя. Наши танки вырвались на оперативный простор, увлекая за собой пехоту, но тут из отдаленного перелеска по ним ударила артиллерия, и выкатило несколько десятков Т-3 и Т-4. За ними рядами шла пехота с автоматами наперевес. Уже рассветало, и видимость позволяла рассмотреть противника. Булай не отрываясь смотрел в бинокль на врагов, которых видел впервые в жизни. Они шли во весь рост, будто на прогулке, даже весело. Немцы чувствовали себя хозяевами этой земли, всем видом демонстрируя презрение к смерти, и к тем, кто наводит на них прицелы своего оружия. «Похоже, панцергренадеры» – подумал Севка с нарастающей ненавистью в душе – ишь, расшагались…» Он слышал об этих танковых гвардейцах, отличавшихся особой отвагой и выучкой. Немцы организовали контратаку по всем правилам военного искусства. Их артиллерия образовала вал взрывов, накрывая советские машины. На поле загорелось еще несколько советских танков. Затем огневой вал переместился на пехоту, и она залегла. В дополнение ко всему в просветлевшем небе появились бомбардировщики Ю-87, которые с невыносимым воем сирен начали пикировать на залегшую пехоту. За всем этим валом огня немецкая армада продолжала свое неспешное, но неумолимое движение. Севка разглядывал маленькие коробочки танков, вылезавшие из балок, низин и уже вплотную накативших на немногочисленные советские машины. Они охватывали русских в клещи. «Как тараканы» – думал он, ощущая в себе нервную дрожь.

Телефонист протянул Булаю трубку:

– Пятый, пятый – услышал он в ней дребезжащий голос комполка, – накрой пехоту, пехоту накрой, соколик. Сам наведешь?

– Наведу – ответил Булай, быстро просчитал наводку по движущимся цепям и дал команду наводчикам заряжать осколочными. Пристрелочный выстрел лег удачно, и он открыл беглую стрельбу. Орудие давало семь выстрелов в минуту – четыре орудия – двадцать восемь. Частокол взрывов вырос в массе наступавших немцев, они залегли и затем стали отбегать в перелесок. Мимо батареи с ревом прошло еще полтора десятка Т-34, видимо, резерв командира дивизии. Они на большой скорости помчались в гущу танкового боя. Немецкие танки развернулись, и оставив на поле несколько горящих машин, пустились в бегство. Булай уже было решил, что бой выигран, как неподалеку от батареи раздалась частая ружейная стрельба. В окопах второй линии немецкой обороны накопилось много недобитых фрицев, и, сконцентрировавшись на левом фланге, они пошли в рукопашную на оставшееся охранение, пытаясь отбить позиции. Начался ближний бой. Взвод охранения отбивался от нескольких десятков немцев.

– Батарея, карабины – крикнул Булай, выхватил свой наган и бросился в гущу драки. «Вот они, гады, вот они…» – звучали в его голове бессвязные слова. Его легкое, молодое тело, наполненное яростью, словно летело по воздуху, разинутый рот глотал воздух, глаза искали только одно – лицо врага. И он увидел его прямо перед собой – испачканное землей, лицо сорокалетнего ефрейтора, с холодно прищуренными глазами. Немец выдергивал штык винтовки из спины поверженного красноармейца, а взгляд его уже нашел Севку. Он вскинул винтовку и нажал на курок, но выстрела не последовало. И тогда ефрейтор взял винтовку наперевес и шагнул на встречу Булаю. Он не отводил своих серых глаз от глаз русского, и взгляд его излучал холодную силу смерти. Время словно остановилось для Севки. Окровавленный штык качался перед его глазами совсем близко, может быть, в двух шагах. Взгляд немца приближался, его всклоченные белесые волосы над стрижеными висками, твердо сомкнутый рот и заученные, сильные движения тела парализовали волю парня. Не знавший ни одной рукопашной схватки, ни разу не видевший такой неудержимой звериной ярости, он мгновенно ослаб в ногах и замер, как вкопанный, забыв про наган в своей руке. Немец сделал еще шаг вперед, надрывно заревел, оскалил зубы и Севка понял, что сейчас он вонзит в него штык. Словно кто-то подсек его под ноги, и он упал на спину, пропуская штык над собой. Одновременно Булай увидел свою руку с револьвером, которая вскинулась вверх и стреляет в немца, а затем почувствовал, что тот навалился на него всем телом и в глаза ему льется какая-то теплая жидкость. Севка вывернулся из под ефрейтора, и увидел, что пуля пробила тому переносицу, и из дыры бьет черная струя крови, залившая ему лицо. Горло парня исторгло крик ужаса и омерзения, его стало рвать.