Откровенные тетради - Анатолий Тоболяк

Кротов напомнил о себе неожиданным образом.

Обычно в сильные морозы, когда даже градусники зашкаливает, паровое отопление в нашем деревянном двухэтажном доме не обогревает квартиру, приходится раз в сутки топить печку. В нашей семье эта обязанность лежит на мне.

Как-то вечером, вывалив охапку дров на железный лист, я принялся привычно стружить сухое полено для растопки и вдруг ощутил, что в квартире необычно тепло. Как раз возвратилась из школы жена.

— Удивительное дело, — поделился я с ней открытием. — В печке сегодня нет надобности.

Мы потрогали трубы; они обжигали руку.

— Если это Кротов, — предположил я, — то он, кажется, действительно нашел свое призвание.

Жена посмотрела на меня осуждающе. Она болезненно переживала все, что так или иначе касалось Кати, и не видела повода для шуток.

— Пока ты ужин готовишь, схожу-ка я в котельную, поблагодарю истопника от имени жильцов.

— Лучше бы навестил девочку, — посоветовала жена. — Забыл о ней.

Я пообещал, что в субботу загляну в больницу.

Добросовестным истопником оказался в самом деле Кротов. Он сидел в одиночестве в слабо освещенном, жарком помещении котельной за грязным столом, перед кучей угля, наваленного на цементном полу, в шапке-ушанке, черном комбинезоне и в резиновых калошах, надетых поверх шерстяных носков. В топке котла сильно гудело пламя.

Некоторое время я наблюдал, как Кротов расставляет на столе длинной шеренгой костяшки домино и сбивает их щелчком. Он так был занят этим интересным делом, что не расслышал, как я спустился с железной лесенки и подошел к нему.

— Добрый вечер, Сергей Леонидович. — Он повернул голову и окинул меня равнодушным взглядом, словно я был рядовым посетителем котельной, а еще лучше — каким-то ведром с углем. Худое лицо его и руки были черны от въевшейся сажи.

— Благодарность пришел тебе высказать. От имени всех жильцов. Топишь ты отменно.

— Спасибо на добром слове, гражданин жилец. Премного вам благодарны. Стараемся, — протянул он высоким, злым голосом.

Я слегка смутился.

— Ну-ну, старайся. Посидеть у тебя тут можно?

— Испачкаетесь. У нас в чистом не ходят.

— Ладно, брось! — Я придвинул железный табурет, мазнул по нему пальцем, вынул платок и в одно мгновение превратил его в грязную тряпицу, затем утвердился на железяке.

Кротов пересыпал из ладони в ладонь костяшки домино.

— Ну, как Дела?

— Дела как сажа бела. Так мы, истопники, говорим.

— Трудно?

— Нам, истопникам, к трудностям не привыкать. Лопата — наш друг.

— Вижу, «козла» сам с собой забиваешь?

— Пасьянс раскладываю. Карты жизни. — Он пересыпал костяшки.

— Мог бы читать или писать. Все пользы больше.

— Нам, истопникам, грамота ни к чему.

— Хватит тебе… Работа как работа, не хуже других. Вспомни, Марк Твен разносчиком газет был, лоцманом, Лондон белье гладил в прачечной, твой любимый Фолкнер хлопок выращивал.

— Нам, истопникам, литература до фени.

— Вот заладил! Ты посменно?

— Так точно. В ночь работаем.

Он уходил от меня, ускользал, не подпускал к себе. Когда он успел, подобно водяному пауку, создать вокруг себя воздушный пузырь, через который не проникали мои слова?

В резиновых своих калошах Кротов прошлепал к ревущей топке. Из-под маленькой шапки с дурацким кожаным верхам торчали светлые пряди. Он распахнул кочергой дверцу, поплевал на ладони, вытащил из угольной кучи совковую лопату и — раз! раз! — принялся метать топливо в огненный зев… Вскоре на лбу его выступил пот. Он не разгибался. Раз! Раз! Топись, преисподняя! Мучайтесь, грешники! Раз-раз! Для вас лопатку, Юлия Павловна! Раз-раз! Для вас, Борис Антонович! Для вас. Прекрасная Дама!

— Уймись! — закричал я.

С грязным лицом, струйками пота на лбу Кротов вернулся к столу, сел и вытащил из комбинезона смятую пачку «Севера».

— Лихо работаешь, Сергей. Не надорвись.

Он сплюнул табачинку, прилипшую к языку.

— У меня пуп крепкий.

— И сколько, прости за любопытство, ты получаешь за эту адову работу?

— На водочку хватает.

— А Катю прокормить хватит? Об этом ты подумал?

Вот я и дождался. Глаза его сузились, на скулах под тонкой кожей напряглись желваки. Он начал задыхаться.

— Вы… зачем… сюда пришли? Что… вам… нужно?

Я встревожился.

— Спокойно, Сережа. Просто так зашел.

Он весь дрожал, ухватившись руками за стол.

— Просто так… зашли? А кто… вас… просил? Редакторский долг повелел?

— Да ты что, Сережа…

— Не нужно мне ваших утешений! Без них обойдусь! Что вы за мной ходите по пятам? Надоело!

Затылок у меня сразу отяжелел.

— Опротивело! — отчаянно выкрикнул Кротов.

Видит бог, я неисправим. Я не ушел. И только когда он закричал мне в лицо совсем уже дикое и несуразное: «Я знаю, почему вы ко мне пристаете! Вы за Катей ухлестываете!»— я встал, плохо видя окружающее, точно котельная вдруг заполнилась дымом, и — хвать, хвать за поручни — полез по железной лесенке вверх, на свежий воздух.

Труба котельной дымила в ясное морозное небо. Улица была пуста. Я пришел домой, сел не раздеваясь, на пол перед печкой и принялся, как слепец, толкать в нее дрова. Жена всплеснула руками.

— Ты чего это? Жарко ведь.

— А пусть знает! Пусть знает! Его теплом не воспользуюсь!

— Боря, что с тобой? Ты печку сломаешь.

— Верка! — закричал я. Вбежала дочь. — Выбирай себе жениха, — сказал я ей, — с железной вегетативной нервной системой. Чтобы был тупой, как пень, чтобы книг не читал, не писал, чтоб только на гармони брямкал. Поняла?

Она захлопала глазами.

— Бежи отсюда! — скомандовал я.

— Беги, — хладнокровно поправила жена.

— Все спать! — сказал я. — Буду топить, пока все не сожгу, потом сам туда залезу.

— Вера, дай папе брусничного сока.

— Керосину дайте. Запалю дом.

Они принялись хохотать. Я посидел перед печкой, как Будда со скрещенными ногами, встал и пошел. Куда? В котельную, конечно.

Кротов опять швырял уголь в топку. Я спустился с лесенки и встал перед ним.

— Слушай, Кротов, или мы опять с тобой крупно поссоримся и кто-нибудь кого-нибудь засунет в печку, или ты мне немедленно скажешь, где лежит твой чертов роман, а я пойду возьму его и почитаю.

— Нет!

— Тогда имей в виду, Кротов, я его выкраду.

— Не сможете. Его нет.

— Где же он?..

— Сжег.

— Когда?

— Сегодня.

— А черновик?

— Нет черновика!

— Тоже спалил?

— Спалил.

— Тут? — ткнул я рукой в топку.

— Тут!

— Так я и знал, Кротов, что ты дикий парень. Сердцем чуял: ты что-то умудрил… Теперь я засну спокойно. А ты можешь до конца жизни ворочать этой лопатой. Это легче и проще. Легче и проще.

Я пошел прочь.

— Кате не говорите! — прокричал он вслед.

Письмо Кротовым

«Уважаемые Анна Петровна и Леонид Иванович! Я обещал написать вам о Сергее и Кате, ничего не скрывая. Думаю, будет правильно, если я изложу факты, а вы их сами осмыслите. Мои комментарии излишни.

Восьмого декабря Сергей уволился из нашей редакции. Это произошло незадолго до моего приезда. Причина — не поладил с некоторыми членами коллектива.

Я предложил ему вернуться в редакцию. Сергей категорически отказался.

Через некоторое время у него появилась возможность получить работу в нашей местной газете. Он не захотел ею воспользоваться.

Десять дней назад Сергей стал работать кочегаром в местной котельной. Работа посменная — и днем и ночью.

Все это время — до позавчерашнего дня — Катя находилась в больнице. Она плохо переносит беременность и лежала, как выражаются медики, на сохранении. Сейчас ей лучше, ее выписали, и она уже приступила к работе.

Живут они по-прежнему в редакционном кабинете. Появилась надежда, что райисполком в ближайшие три-четыре месяца выделит для редакции квартиру. Тогда Катя, как наш штатный работник, ее непременно получит.

Знакомых у Сергея и Кати мало. Сергей их не ищет. (Вот и не удержался, высказал свое мнение.) Насколько мне известно, Сергей до последнего времени запоем писал повесть или роман. По его словам, он сжег рукопись. Сейчас он, кажется, ничего не пишет.

Вот такие факты.

Скоро наступит Новый год. Я собираюсь пригласить Сергея и Катю к себе домой, но не уверен, согласится ли Сергей.

Поздравляю вас с этим ясным и чистым праздником. Желаю вам хорошо его провести.

С большим удовольствием вспоминаю, как гостил у вас. Сколько уже окуней на вашем счету, Анна Петровна?

Всего доброго.

Воронин».

17

Катя узнала и без моей помощи.

Впервые я увидел ее после больницы вместе с Тоней Салаткиной. Был сумрачный, теплый и тихий денек. Они неторопливо шли в сторону редакции. Тоня Салаткина несла хозяйственную сумку. Катя прогуливалась налегке. Молоденькая медсестра с ее свежим скуластым лицом, ладной фигуркой в меховой шубке и нарядных унтиках бережно вела подругу под руку. Рядом с ней Катя выглядела измученной. Она пополнела и подурнела. На щеках появились некрасивые пятна, на лбу залегли морщинки, только глаза были такие же, как раньше, ясные, словно обточенные камешки янтаря.