Журнал «Вокруг Света» №11 за 1974 год - Вокруг Света

Ах, да не в этом дело... Плотность кометного хвоста не слишком отличается от разреженности вакуума. Можно найти вещества, которые горят без кислорода или содержат его в себе, можно поджечь их электроразрядом, можно сфокусировать на них лучи Солнца. Так или иначе это препятствие обойти удастся. Но за счет чего он создаст тягу, достаточно сильную, чтобы газы образовали шлейф? Только за счет воздуха, который нужен ему для дыхания и который он потеряет, если выйдет...

Хоть кричи, хоть бейся головой об стену, уравнение неумолимо. Нет у него резерва на все и вся. Или — или, будь все проклято!

Он не заметил, что кричит. Это бессовестно — так поманить его надеждой! Несправедливо! Чудовищно!

Но ведь он сам поманил себя надеждой. Так что же он кричит? С кем или чем спорит? С мировым порядком? С тем, что не может выйти... не выходя?

Быть может, соорудить тамбур, смастерить насос для откачки... Долго, ненадежно, сложно, и все лишь затем...

Затем, чтобы вынести горелку.

А зачем горелке быть снаружи?!

Олух и идиот, вот он кто такой. Нужно маленькое отверстие в стене. Крохотное. Сопло. Нужен регулятор, который через равные промежутки времени выбрасывал бы точно отмеренные порции... воды. Да, да! Щелчок воздуха, как пружина катапульты, выстрелит капельками, которые тут же испарятся и рассеются яркими кристалликами льда. Или даже не так — детский водяной пистолет, тогда и воздуха тратить не надо! Вот что ему нужно, но об этом после, после, он все успеет продумать и усовершенствовать как надо. Если правильно рассчитать (а законы природы теперь на его стороне!), то сияющий столб от выстрела к выстрелу будет расти и расти, потому что есть компрессор и, следовательно, можно получить приличное давление! А воды у него хватит, ведь ее запасы в системе были рассчитаны на троих.

И не надо никакого шикарного павлиньего хвоста. Существуют спектрографы и спектрограммы, которые ловят миллиардные доли примесей, а в обсерваториях сидят отнюдь не кретины. Просто в воду надо чего-нибудь добавить. Чего? Да хотя бы флюораминовой пасты, которой он пишет.

В хвосте кометы астрономы обнаружат следы чернил!

И это его спасет.

Женьшень меда Чайковского

Выпал, кружился снег, когда я получил грустную весть: в селе Кыэкен умер дед Чайковский...

С дедом я познакомился вот как. Некая старушка отправила в редакцию областной газеты посылочку, в которой нашли предмет, очень похожий на половинку сухой брюквы. К посылке было приложено коротенькое письмо, в котором говорилось, что в таежном селе Кыэкен проживает хороший человек Александр Миронович Чайковский, и человек этот знает места, где произрастает целебный корень женьшень. Чайковский — глубокий старик, ему восемьдесят шесть, собирается помирать, а перед смертью хотел бы указать места в тайге, где растут корешки. Корешки эти непростые: возвращают людям силу, разумение, миролюбие...

Казалось, отправительница посылки просто разыгрывает редакцию. Не помнится такого случая, чтобы женьшень вырастал толщиной с брюкву. Да и не водится он в Забайкалье. Уссурийская тайга. Дальний Восток — вот родина этого корня. И все же я большим вниманием разглядывал корнеплод. Он был удивительным и странным на вид. В его клетчатке угадывались следы млечного сока. На вкус корень немного сластил и отдавал жгучим перцем. Нет, это не брюква! Но что же тогда? Может быть, мужик-корень? Я давно увлекался изучением целебных кореньев. И даже собрал коллекцию тех, что растут у нас в восточносибирской тайге. Не было в этой коллекции только мужик-корня...

В тот же день я справил себе авиационный билет, вылетел на трескучем самолетике в поселок Вершино-Дарасунский, а оттуда на попутной машине — в село Нижний Стан, где располагался центр совхоза «Воскресеновский». До деда Чайковского было еще далеко: прятался Кыэкен в таежном углу, в стороне от больших дорог. Но и туда нашлась попутная машина — грузовик с уютной кабиной, окрашенной голубой краской. Вел машину шофер Иван, односельчанин деда Чайковского.

На закрайках леса, на лугах и полянах цвели яркие предосенние травы. Чертополох, мытник, брань-трава, лядвенец сбивались в радужные пятна и полосы. Среди них много было целебных растений. Пурпуровые цветы и листья чернокорня свисали, как собачьи языки. Мелькали золотые заклепки пижмы, сиреневый дымок руты, мечевидные листья аира. «Чернокорень хорош против укуса змей, — вспомнилась мне старая книга, — настойка аира веселит понурых и квелых, а рута изгоняет лихорадку, возбуждает аппетит...» Неудивительно, что дед Чайковский нашел среди этих трав особенной силы корень. Есть в тайге еще неизвестные науке растения.

Подъезжая к Кыэкену, мы встретили в поле косарей. Совхозный бригадир Миша Карпов попросил, чтобы я не задерживал грузовик. Деда Чайковского можно свозить на место, где растет трава-мурава, но по-быстрому, потому что вечером надо вывозить людей с покоса.

Косари иронично хмыкали: сколько еще лет вздорный кыэкенский старик будет баламутить людей? Машина, видишь ли, нужна ему в такую страдную пору! Толстый мужчина с лицом свекольного цвета сказал:

— Время девать старику некуда... Вот уже лет двадцать пять — тридцать возится со своими корнями. Во все двери стучит. Начал с нашего фельдшера, а закончил Советом Министров. Теперь вот, видать, по второму кругу пошел.

— Правда, правда, — заулыбалась розовощекая баба, — в Москву ящик корней направил.

Мало того, сообщили мне, Чайковский совсем обнищал с этим корнем. Избу запустил, огород. Бабка Наташа вся измучилась с ним. Нынче весной картошку ей запретил сажать: всю землю, говорит, весь огород корнем женьшень засею. Ладно, бригадир Миша Карпов вмешался: вспахал огород да помог раскидать картошку бабке Наташе. А без картошки как жить?

Сизолицый толстяк даже передразнил деда Чайковского:

— Заладил: «Корешок добра, корешок добра!» Если, мол, этим корешком людей поить, все добряками станут да умниками. Умник тоже нашелся!

Вдоль дороги снова запестрело разнотравье. Новенький грузовик взрыкивал на ухабах. Я спросил шофера Ивана, носит ли Чайковский бороду. Нет, совсем наоборот: бреется так чисто и гладко, что щеки у него всегда розовые, как у младенца. А в праздник еще и одеколоном на лицо и рубаху брызгает. На последние копейки купит пузырек, чтобы плыть в цветочном духу. Вот и сегодня старик наверняка побрызгался «Золотой осенью» или «Шипром». Брюки погладил, чистую рубаху надел с опояской — сообщили ему, что едет гость.

Мы перевалили хребтик и сразу увидели Кыэкен. Среди бревенчатых черных домов контрастно белела избушка Чайковского, обмазанная известью. Иван угадал: с тросточкой в руках, наряженный и гладко причесанный дед топтался возле калитки. Ему, наверное, думалось, что гость прибудет в «Волге», при галстуке, в нарядном костюме, а в нагрудном кармане гостя будет лежать документ, подтверждающий его высокую ученую степень. Но степени у меня не было, а одет я был в пыльную красную рубаху — в сумке среди фотокамер у меня лежала еще одна рубаха для смены.

— Ну что ж, пойдем чай пить, беседовать! — чистым и почти девическим голосом сказал Чайковский, потрогав концом тросточки узорчатую шину грузовика. — О мно-о-огом переговорить надо! До полуночи будем беседовать…

Надушенные и гладко выбритые щеки деда отливали румянцем, не верилось, что ему без малого девяносто лет. Весь он был нарядный и чистенький, сиял, как весенний ручей. Пришлось выложить деду, что машина у нас ненадолго и лучше прямо сейчас поехать на место, где растет корень.

— Тогда хоть чайку на дорогу выпьем! — подтолкнул меня к раскрытой калитке дед.

Двор Чайковского зарос цветами, дикой травой, огородной всячиной, а посреди двора стояло сооружение из соломы, похожее на копну, что ставят косари в лугах. Солому оплетали стебли повилики с цветами в форме правильных шестигранников.

— Иди-ка, иди-ка! — поманил пальцем Чайковский. — Вон он, родимый, сидит.

В углу морковной грядки, куда указывал розовым пальцем дед, торчал хилый стебель с кожистыми, как у фикуса, листьями, только значительно мельче. Растение ничем не напоминало женьшень. Даже отдаленного сходства не было. На грядке диковинное растение чувствовало себя неважно: листья пожелтели и даже начали гнить. «Наверное, огородная почва всему виной», — подумалось мне. Но позже бабка Наташа призналась, что это она сама повредила корень, когда весной дед не давал сажать картошку.

Изнутри беленая халупа Чайковских тоже имела вид странный. Висели по стенам пучки трав, середину избы занимало сооружение из тракторных шестерен, болтов и труб. Издавая музыкальный гул и треща дровами, сооружение излучало тепло. Бабка Наташа, подвижная, смуглолицая и очень крепкая с виду старушка, разлила по стаканам чай.