Предатели по призванию - Джорджо Щербаненко

– Вот что, Маскаранти, пойдемте-ка перекусим и заодно купим газеты.

– Я тут неподалеку знаю одну тратторию, там недорого берут, – заметил Маскаранти: ему, видно, надоело «перекусывать» сандвичами.

– Ладно, пойду рубашку переодену.

Он вышел в спальню и в ящике комода откопал последнюю приличную рубашку, сразу вспомнив слова Лоренцы: «Вот эту прибереги для особых случаев – последняя приличная рубашка». Теперь надо решить: обед с Маскаранти – это особый случай или нет? Дука решил, что да, снял рубашку с обтрепанными обшлагами, надел новую, галстук аристократического синего цвета и тогда только уразумел, что неплохо бы и костюм сменить; к счастью, единственный «приличный» из трех его костюмов тоже оказался синим; закончив одевание, переместился в ванную и электрической бритвой прошелся по жесткой, какая бывает только у настоящих мужчин, щетине. Канальи, предатели по призванию, всех продадут – и мать, и дочь, и друга, и родину, – будут клясться, прижав руку к сердцу, а другой сжимая в кармане нож!

– Маскаранти! – снова позвал он, заканчивая бриться.

Маскаранти, исполненный чувства собственного достоинства, возник на пороге ванной.

– Скажите откровенно, вы бы на моем месте бросили все это к чертовой матери? Помните, что говорил Карруа: пускай они сами перебьют друг друга. Чем больше, тем лучше. Какое нам дело, что А убит в или В или Г, если А и вместе с ним Б, и В, и Г – подонки, каких свет не видывал? Ну так как, Маскаранти, будем продолжать или пошлем их куда подальше?

Он все водил бритвой по жесткой щетине, какая бывает только у настоящих мужчин: она оказалась даже жестче, чем он предвидел (временами он подумывал: а что, если уподобиться древним римлянам, которые во всей мировой истории были самыми чистовыбритыми, и удалять щетину депиляторным кремом, как женщины удаляют волосы на ногах).

– Доктор Ламберти, а вы не шутите? – спросил формалист Маскаранти.

Он резко оторвал от лица бритву и раздраженно бросил:

– Какие шутки! – И начал аккуратно скручивать провод от электробритвы. – Вы разве не слыхали поговорку?

– Какую поговорку?

– Кто к подонкам придет, от подонков погибнет.

– Значит, погибнем! – хохотнул Маскаранти.

Дука криво усмехнулся в ответ, положил на место бритву, налил в ладонь лавандовой воды и провел по волосам: вон как отросли, почти полсантиметра, никогда он еще не доходил до такой небрежности, но в отсутствие сестры не мог подвигнуть себя даже на то, чтоб пойти в парикмахерскую.

– Вы можете хорохориться, это ваше дело, а я сегодня вечером приглашаю вас на прощальный ужин.

В самом деле, чего хорошего, если тебя пристрелит какой-нибудь бандюга? Конечно, хотелось бы вырвать все эти сорняки с корнем, но почему именно ты должен их выкорчевывать? Да и как их искоренишь, когда засадишь одного, а в это время троих выпускают? Ты их будешь ловить, а воротилы-то все равно останутся в тени, ведь они (как он прочитал третьего дня в «Коррьере») «по состоянию здоровья не могут выносить тюремного режима». Вот так-то: убьет один, к примеру, десятерых, а сам страсть какой болезненный, и воздух Сан-Витторе ему вреден, ну и сошлют его куда-нибудь в Нерви кушать рыбный суп в приморских ресторанчиках. А ты как дурак из-за этих «немощных» под пули подставляйся!

– Поедем к Просперо, там отлично кормят.

Это была траттория возле церкви Сан-Пьетро-ин-Джессате; после Эпифании он там был с сестрой и племянницей: маленькая Сара вела себя на диво – умяла тарелку тальятелле[7] в масле и заснула, свернувшись клубочком в прогулочной коляске; они с Лоренцей тоже наелись, и он тогда еще поклялся ей сделать все, чтобы его восстановили в Ассоциации, и ни в какие полицейские расследования не совать свой нос, надо было столько лет убить на учебу, чтобы потом гоняться за проститутками и карманниками! Да, он пообещал и теперь специально направился в ту самую тратторию, чтобы лишний раз напомнить себе о данном обещании; теперь он твердо решил его сдержать.

– Сегодня пятница, так что будем есть рыбу, – сказал он Маскаранти.

Они поужинали, как настоящие мужчины: спагетти с моллюсками, жареная треска и овечий сыр, – а за едой просматривали дневные газеты; большое преимущество холостых мужчин в том, что в ресторане им не надо развлекать жен. Под заголовком «Темное солнце» они прочли, что утром, в десять тридцать, наблюдалось солнечное затмение (надо же – они и не заметили), что на велогонках «Джиро д'Италия» отменен антидопинговый контроль, так что спортсмены могут теперь накачиваться всякой дрянью и у победителя очередного этапа будут спрашивать не о том, какие спортивные приемы привели его к успеху, а о том, где он раздобыл такую чудодейственную таблетку. Затем из заметки, озаглавленной «Бандит под вспышкой», с удовольствием узнали, что во время ограбления банка автоматически сработала фотокамера, запечатлев крупным планом идиота, нацеливающего автомат на кассира и после улепетывающего с деньгами; благодаря этим фотографиям бандит уже через час был схвачен в Атланте, штат Джорджия.

– Маскаранти, вы завтра утром не отвезете меня в Инвериго? – Побудешь немного с сестрой и Ливией, сказал он себе, и выкинешь из головы всю эту мышиную возню.

– Конечно, отвезу.

– А потом доставите чемодан с автоматом синьору Карруа.

– Хорошо.

– И передадите ему, что я выхожу из игры, пусть он сам с ним разбирается.

– Так и передам.

Дука обменялся с Маскаранти газетными полосами; напоследок им подали водку. Дука медленно, но не отрываясь, осушил довольно большую рюмку, а потом неожиданно для себя взял литературную страницу и с интересом прочел рецензию под названием «Врач 2000 лет тому...» – на книгу о Гиппократе, составленную Марио Веджетти и выпущенную Туринским издательско-типографским объединением (цена – 600 лир), и два раза перечитал выдержку из «Маски Гиппократа»: «При тяжелых заболеваниях главное – следить за лицом больного: если больной похож на здорового человека, а прежде всего на самого себя во здравии, – так это наилучший показатель. Чем же менее похож он на себя, тем опаснее болезнь. В последнем случае лицо его предстает таким: заостренный нос, запавшие глаза и виски, холодные уши, изжелта-бледная, воспаленная кожа». Вот и он врач, два тысячелетия спустя, и пусть его исключили, но он обязательно купит себе эту книгу и добьется – башку себе расшибет, а добьется, чтобы восстановили в Ассоциации, и папе с того света будет приятно смотреть, как он хмурит брови: «Кашель, говорите?» – и меряет давление, ведь для папы медицина в том и заключалась, чтобы измерить давление и выписать микстуру от кашля.

Он взглянул на часы; ресторан постепенно пустел, было десять, наверно, еще не поздно позвонить в Инвериго. Он оставил Маскаранти в одиночестве и подошел к телефону возле кассы; там, рядом с кассиром, сидела синьора и перебирала фасоль; поскольку с Инвериго была прямая связь, он набрал код – 031, потом номер, и вскоре услышал низкий, почти мужской голос истинной аристократки – экономки виллы:

– Вилла Аузери.

– Синьору Ламберти, пожалуйста. – Строго говоря, его сестру надо называть «синьориной», раз она не замужем, хоть и с ребенком, и какой-нибудь чиновник миланского муниципалитета вправе обвинить его в нарушении гражданского законодательства.

– Сию минуту, синьор.

Так отвечают слуги в кино – в жизни экономки не говорят: «Сию минуту, синьор». Вместо сестриного он услышал в трубке голос Ливии Гусаро:

– Это я, синьор Ламберти, Лоренца уже легла спать вместе с девочкой.

Синьор Ламберти! Да ведь по его, Дуки Ламберти, вине ей изрезали все лицо – от лба до подбородка, от одной скулы до другой, семьдесят семь порезов, как сообщил ему приятель-хирург, делавший ей пластику в клинике «Фатебенефрателли», кому-кому, а этому хирургу пришлось их сосчитать; но как бы там ни было, Ливия Гусаро ни при каких обстоятельствах не может отказаться от вежливо-официального обращения «синьор Ламберти».

– Я просто хотел услышать ваш голос, – сказал он ей.

Молчание, в котором сквозит нежность, молчание женщины, которая кутается в ласковую фразу мужчины, как в дорогую шубу. И наконец, нежное и требующее немалой отваги от такой формалистки, как она:

– Мне тоже хотелось услышать ваш голос.

Он смотрел на синьору, перебиравшую фасоль, а та, почувствовав на себе взгляд, подняла голову и улыбнулась.

– А еще мне нужен совет, – сказал он.

Опять это нежное дыхание в трубке.

– Давать советы – дело нелегкое.

Это чудо нежности и женственности возможно лишь потому, что между Миланом и Инвериго пока не существует видеотелефона и можно разговаривать, не видя друг друга; вот потому-то она, там, у аппарата, вынырнула из омута отчаяния, в какой непременно попадает всякая изуродованная женщина, и на мгновение стала похожей на других женщин, имеющих власть над мужчинами.