Сталин и народ. Почему не было восстания - Виктор Земсков

Таким образом, исходя из нашей версии общего числа репрессированных по политическим мотивам, удельный вес таковых в составе населения, жившего в 1918–1958 годах, составляет 2,5 % (около 10 млн по отношению к свыше 400 млн). Это значит, что 97,5 % населения СССР не подвергалось политическим репрессиям ни в какой форме.

На сокрытие этого непреложного факта в последние почти четверть века направлена вся мощь пропагандистской машины. Делается все возможное и невозможное, чтобы сохранить внедренное в массовое сознание ложное представление о том, что якобы весь или почти весь народ подвергался различным репрессиям. На этом «черном мифе» взращено младшее поколение нашего народа и изрядно распропагандированы в соответствующем духе старшие поколения. Если еще во времена «холодной войны» на Западе было немало людей, которые сомневались в достоверности немецко-фашистской, англо-американской и перестроечно-советской пропаганды относительно «гигантских масштабов» политического террора и репрессий в СССР в 1930—40-х годах, то теперь там таковых почти не осталось. А. Н. Яковлев, как председатель упоминавшейся выше Комиссии, в 1990-х годах в своих выступлениях и интервью иногда использовал статистику «Мемориала», но к 2000 году отказался от нее: дескать, «точных данных нет». В своей книге «Омут памяти», изданной в 2000 году, он написал: «Точных данных, которые бы основывались на документах, о масштабах всенациональной трагедии нет». Это клеветническое заявление: на самом деле данных, основанных именно на документах, вполне достаточно если не для выведения точной цифры, то для установления реального масштаба (а А. Н. Яковлев говорил именно о масштабе) политических репрессий и в узком и в широком смысле.

Мы не можем отделаться от подозрения, что А. Н. Яковлев сделал такое заявление с целью не мешать фальсификаторам сочинять запредельно высокую, фантастическую статистику репрессий. Кроме того, в его приведенной цитате заложена изощренная фальсификация, направленная на поддержание в общественном сознании ложного представления о «гигантских» масштабах репрессий. Ведь сочетание выражений «точных данных нет» и «всенациональная трагедия» при желании можно истолковывать и так, что, дескать, репрессии носили такие «огромные» масштабы, охватившие чуть ли не весь народ, что и сосчитать невозможно (массовый читатель именно так и понимает).

Помимо всего прочего, это заявление А. Н. Яковлева адресно направлено против добросовестных исследователей, старающихся объективно и беспристрастно разобраться в этой проблеме.

Глава 3. Накануне войны. Правда ли, что советские люди ненавидели власть и боялись ее?

История советского общества в предвоенные 1938–1941 годы относится к числу наименее исследованных периодов отечественной истории XX века. Даже в официальной советской историографии ему уделялось явно недостаточное внимание. В различных трудах по истории СССР, истории КПСС и др. период 1938–1941 годов освещался в основном скомканно, схематично и как-то скороговоркой. В постсоветской же литературе история советского общества в предвоенные годы либо совсем перестала исследоваться, либо же затрагивались некоторые аспекты, представляемые чаще всего в разоблачительном или карикатурном виде.

А ведь речь идет о том поколении нашего народа, которому предстояло в недалеком будущем выдержать тяжелейшее испытание в виде Великой Отечественной войны и одержать в ней Великую Победу. Один только этот аргумент, казалось бы, должен был вызвать повышенный интерес исследователей к изучению отечественной истории периода 1938–1941 годов.

Прежде всего, следует сказать, что перед Великой Отечественной войной и в обществе, и в политическом руководстве росло ощущение растущей военной угрозы. Война представлялась вероятной, но отнюдь не неизбежной. В разговорах рабочих, крестьян, служащих, интеллигенции противником в будущей возможной войне иногда назывались Япония или Англия, но чаще — Германия, т. е. в большинстве случаев потенциальный противник определялся совершенно правильно. Проведенные в январе 1941 года масштабные военные учения, на которых отрабатывался сценарий отражения немецкой агрессии, показывают, что и политическое руководство СССР не заблуждалось относительно того, кто является главным потенциальным противником.

Однако господствовали представления, что войне с Германией будут предшествовать какие-то требования и ультиматумы, ухудшение и разрыв дипломатических отношений, официальная отмена действия советско-германского пакта о ненападении от 23 августа 1939 года и т. д. Того, что немцы нападут внезапно, при действовавшем на момент вторжения советско-германском пакте о ненападении, — именно такого сценария, который на самом деле случился на рассвете 22 июня 1941 года, похоже, не предвидел никто. Это значит, что при в целом правильном определении потенциального противника в будущей возможной (но не фатально неизбежной) войне в то же время и в обществе, и в высшем политическом руководстве имела место недооценка степени коварства и вероломства германских нацистских правителей. И. В. Сталин и другие советские руководители до самого последнего момента лелеяли надежду, что войны с Германией удастся избежать дипломатическим путем.

По нашему мнению, наиболее верную оценку поведению Сталина (и в целом политического руководства СССР) перед лицом германской угрозы дала советский посол в Швеции А. М. Коллонтай, которая в день немецкого вторжения, 22 июня 1941 года, сказала, что Сталин, «конечно, надеялся и верил, что война не начнется, пока не состоятся переговоры, в ходе которых может быть найдено решение, позволяющее избежать войны». Это подтверждает и тот известный факт, что утром 22 июня 1941 года Сталин, находясь в удрученном состоянии от известия о внезапной германской агрессии и осознания крушения указанных надежд, говорил, что немцы «обрушились на нас без всякого предлога, не проведя никаких переговоров; просто напали, подло, как разбойники». Пять дней спустя, 27 июня 1941 года, В. М. Молотов в разговоре с английским послом в Москве С. Криппсом признался, что советское руководство совершенно не ожидало, что война «начнется без всякого спора или ультиматума».

Теперь вернемся немного назад, в 1940-й год. Было зафиксировано, что после известия о поражении Франции и вступлении немецких войск в Париж (июнь 1940 года), в народе велись такие разговоры: «Сколько с Германией ни дружим, а Советскому Союзу будет то же, что и Франции». Удручающее впечатление это известие произвело и на высшее советское руководство. По свидетельству Н.С. Хрущева, И. В. Сталин якобы тогда сказал, что «теперь Гитлер непременно даст нам по мозгам».

Главной целью внешней политики СССР в этот период было стремление не быть втянутым в орбиту разрастающейся новой мировой войны. Американский посол в СССР Л. Штейнгардт писал 2 октября 1940 года в Вашингтон: «Если говорить о советской политике, как я ее понимаю, то она направлена на то, чтобы избежать войны…».

Еще со времен «хрущевской оттепели» Сталина активно критикуют за всякие «ошибки» и «просчеты». На наш же взгляд, его взвешенная и осторожная стратегия, направленная на предотвращение возможной войны с Германией, была в целом правильной, но, к сожалению, не дала желаемого результата. Надо понимать, что от политического руководства СССР далеко не все зависело, ведь вопрос о том, быть или не быть войне, решался все-таки не в Москве, а в Берлине. Могли ли у советского руководства в данной ситуации быть более верные альтернативы? На этот вопрос совершенно правильно ответил израильский историк Г. Городецкий: «И все же даже теперь, задним числом, трудно назвать более верные альтернативы, какие могли бы быть у Сталина. Если бы он принял упреждающие меры, удар можно было бы в лучшем случае смягчить, но, конечно, не предотвратить». К этому верному заключению Г. Городецкого мы бы добавили следующее: известно, что план нападения на СССР (план «Барбаросса») был любимым детищем Гитлера (он лично его инициировал и взлелеял), и в свете этого никакая, даже самая мудрая стратегия по недопущению германо-советской войны не могла сподвигнуть его, Гитлера, к отказу от плана «Барбаросса», т. е. практически не имела никаких шансов на успех.

Английский корреспондент Александр Верт, находившийся с 3 июля 1941 года в СССР, писал: «…В годы войны я многим в Советском Союзе задавал два таких вопроса: «Что вы думали о советско-германском пакте?» и «Когда пакт еще находился в силе, в какой момент вы начали серьезно сомневаться насчет него?»

На первый вопрос мне почти всегда отвечали примерно следующее: «Каждый, конечно, понимал, что тошно и неприятно делать вид, будто мы друзья с Гитлером; но уж такое положение сложилось в 1939 году, что нам любой ценой надо было выиграть время, а другого выбора у нас не было. Мы не думали, чтобы и самому Сталину очень нравилась эта идея, но мы глубоко верили в его правоту; если он решил заключить с Гитлером пакт о ненападении, значит, он наверняка знал, что другого выхода нет. И не забывайте также, что нам в то же время грозила и японская агрессия; нам пришлось драться на Халхин-Голе как раз в то же время».