Рассказы - Дана Посадская

Он заметил, что я прихожу в себя, и изогнул вопросительно брови.

— Ублюдок, — прохрипел я, — грязный ублюдок. Преступник. Убийца.

— И у вас ещё хватает наглости бросать мне подобные обвинения? — протянул он язвительно. — Браво! После того, что вы сотворили с Элен?

— Заткнись. Я хотел избавить её от тебя. От твоей заразы.

— Да вы просто святой, — усмехнулся он. — Святой мастер пыток. Вы едва не убили её в вашем рвении.

— Ну, ничего, — со скрежетом выдавил я. Боль от его проклятой ноги, с виду изящной, была нестерпимой. — Полагаю, вы уже дали ей то, в чём она так безмерно нуждалась!

— Разумеется. Сразу. Иначе она не смогла бы идти. Мне пришлось это сделать даже в ущерб своим интересам.

— А, от себя оторвали, верно? Ерунда, я уверен, вы скоро восполните ваши запасы!

— Не сомневайтесь. — Он вновь искривил в гадкой усмешке свои поганые губы. — Но это не к спеху. Сначала нам нужно решить вашу судьбу, почтеннейший доктор. Дорогая? — он повернулся к Элен. — Предоставляю решение этой проблемы тебе. Впрочем, одно твоё слово — и я просто сверну ему шею.

— Нет, — промолвила Элен. — Не надо. Я хочу другого. Я хочу, чтобы он испытал тот же кошмар, что и я. Пережил всё, через что он заставил меня пройти. Всё. Око за око.

Я вдруг понял и завизжал. Я погружался в трясину липкого ужаса.

— Нет, Элен, нет! — молил я, тщетно пытаясь вырваться и уползти. Эта нога давила меня, как червяка. — Элен, не надо! Только не это! Лучше убейте меня! Умоляю! Элен!

— Я тоже тебя умоляла, — сказала она безразлично. В её расширенных тёмных глазах была пустота. — Или ты уже всё позабыл?

— Элен, прости! Умоляю, Элен! Не надо! Ради всего святого!!!

— У меня больше нет ничего святого.

— Элен, сжалься!

— Я больше не знаю жалости.

Я закричал…

… Я растворился в собственном крике…

Элен, не надо!!!

… Я не знаю, сколько времени прошло с тех пор. Сколько дней и ночей я горю и корчусь в аду, который сам построил для Элен.

Я сижу в её камере, в том же углу. Я так же сжимаю руками колени. Я хотел запереть изнутри железную дверь и вышвырнуть ключ в окно. Но дверь уже ни на что не годится. Он выбил её в ночь, когда приходил за Элен.

Мне это нужно. Я умираю без этого. Я знаю, что скоро уже не смогу прятаться в доме. Это сильнее меня. Я скоро не выдержу. Скоро.

Я знаю, что должен делать. Я выберусь ночью, пойду лесными окольными тропами. Я молюсь лишь о том, чтобы никто не встретился мне на пути. Только не это.

Я доберусь до местной больницы. Проникну туда. Это легко, я знаю там каждый выход. И я знаю, где это хранится. То, что я воровал для Элен, чтобы хоть как-то поддержать в ней жизнь. То одно, что было ей нужно.

Теперь это нужно мне. Только это. Только одно.

Элен, я не знал. Не знал, что это такое.

Мне это нужно. Всё моё тело воет, как свора голодных волков. Я не могу выносить эту пытку. Я должен это достать, чего бы мне это не стоило. Хотя бы немного. Иначе…

Мне это нужно. Я чувствую это повсюду. Чувствую запах, который сочится сквозь стены. Там, мимо дома, мимо моей добровольной тюрьмы, проходят случайные люди. И у каждого есть то, что мне нужно.

Мне нужна кровь.

ТАНЕЦ

Запах лекарства — острый и тошнотворный. Запах пыли, насквозь пропитавшей ковёр. Вокруг полумрак — пепельный, кислый, седой, старческий… Драные прорези между портьерами. Закат — воспалённые оранжевые щупальца стелятся по полу, тянутся к тёмным углам, где копится пыль, и скребутся незримые мыши.

По мягкому удушливому ворсу мы вышли из спальни — робко, стараясь не шуметь. Шелестящий шёпот за чуткой дверью:

— Доктор, она…

— Не волнуйтесь, она вне опасности. Но…

— Да-да, понимаю… конечно… спасибо…

Дверь застонала, мои тугие накрахмаленные юбки прошуршали обратно. Я ступала осторожно, точно по ковровому болоту.

Тётушка лежала тяжело и неподвижно, словно с мумия, с широко распахнутыми тусклыми глазами. Руки — заскорузлые, жёлтые, бессильные, — утопали в стёганом пуховом одеяле.

Я нагнулась нерешительно, и тени от моих развившихся волос заплясали тёмным костром по изрытой подушке.

— Тётушка…

Да, дорогая, — отозвалась она ржавым скребущим голосом. — Дорогая… девочка моя любимая…

— Тётушка, доктор сказал, что всё хорошо. Вы скоро поправитесь.

Она как будто не расслышала; неловко завозилась в постели.

— Детка… послали уже за священником?

— Тётушка, да, но зачем? Уверяю вас, доктор сказал…

— Неважно, что он сказал. — Она с усилием качнула головой. Седые вялые пряди под старомодным чепцом. — И священник мне нужен… не для того. Я должна рассказать. Ради тебя. Если я умру…

— Что вы, тётушка, это невозможно!

— Послушай. — Она сжала мои пальцы. Её щёки запали тёмными дырами. Мне вдруг захотелось её поцеловать. И я сделала это. Кожа была, словно протёртый плюш, и пахла точь-в-точь как ковёр под ногами — пылью и временем.

— Когда-то… о, боже… это было так давно…. Пятьдесят лет назад. Я была совсем молодой, восемнадцатилетней.

Мне вновь захотелось воскликнуть: «Что вы, тётушка, это невозможно!» Но я промолчала, конечно.

— Дорогая… — она заглянула мне прямо в глаза. Её взгляд был мутным, но осмысленным. Хотела бы я знать, что она там увидела. — Ты… влюблена?

— О… тётушка…

— Нет, не отвечай. — Она рухнула бессильно на подушки, закрыла глаза. В углах её век заблестели ртутью скудные слёзы. — Молчи, я и так это вижу. Ты влюблена. Господи, боже, за что мне всё это?

— Тётушка, милая, о чём вы?

— Слушай. — Она снова сжала мои руки, она их почти ломала. — Ты должна всё знать. Этот бал, после которого мне стало плохо…

— Да…

— Пятьдесят лет назад тоже был бал. Я была молодой, на мне было платье с глубоким вырезом и кринолином. Боже, это было так давно…

Я вдруг представила нелепую картину: тётушка — такая, какой я знала её все эти годы, — в вечернем платье юной дебютантки. Оплывшая талия безжалостно втиснута в узкий корсет, а обвившие морщинистые груди обрамляют кокетливые кружевные рюши. Что за бред.

— В тот вечер я тоже впервые влюбилась, — продолжала она. — Мы танцевали всего один танец. Он приглашал всех дам подряд, и они не могли отвести от него глаз. Он был как сон… как ангел, сошедший с небес в этот бальный зал. Никто абсолютно не знал его имени, но все склонялись пред ним, как пред венценосной особой. Его глаза… я обезумела, просто обезумела.

Меня вновь посетило непрошеное гадкое видение: тётушка, тяжёлая, седая, неуклюжая, с несмелой улыбкой на нетронутых нежных устах и с увлажнёнными горящими глазами. И её ведёт в танце, стремительно кружит по бальному залу полубог, окружённый неземным сиянием. О, боже.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});