Рассказы - Дана Посадская

Ночью, во сне, он видел её в гробу. Она лежала, как спящий ангел, и нежные веки готовы были вот-вот задрожать. Но это длилось недолго. Её тело разлагалось прямо на глазах, и вот уже перед ним только кости… гнилые жёлтые кости. Но он не чувствовал ни ужаса, ни отвращения: лишь нестерпимое, жгучее отчаяние. Он держал в руках эти жалкие, ничтожные останки и пытался найти в них какой-то намёк на жизнь, хоть какой-то способ её вернуть… Он ломал эти кости, крошил их зубами и кричал, до боли в груди кричал её имя. Имя, которого он не знал…

На следующий день он пришёл очень рано, ещё на рассвете. В саду царил сырой полумрак, и она стояла, как изваяние, возле гниющего старого дерева. Он увидел её синие губы, увидел её глаза — абсолютно пустые чёрные дыры. Но она ими видела, видела его… она его звала…

Он закричал и бросился к дому, к вожделенной спасительной двери. На пороге стояла Надин. Он прижимал её, тискал, как огромную куклу, пил её сладкие слезы, вдыхал аромат её розовой кожи… Но тут же лицо Надин расплылось безобразным белым пятном, и на нём, точно рисунок тушью, проступили другие черты. Тонкие губы… и чёрные кляксы глаз…

Он оттолкнул, отбросил Надин, как ненужный ворох тряпок и лент. Он бросился в сад, он раздирал ногтями кору, катался по бурой траве и кричал: «Вернись! Вернись!»

И она пришла, обдала его своим холодом, чёрные волосы, пахнущие тленом, чуть не коснулись его лица… Затем она поманила его бесплотной белой рукой…

…Он не помнил, как очутился здесь, на балконе с уродливыми ветхими перилами. Ветер со стуком катал опавшие скорченные листья, словно потемневшие маленькие черепа… А она стояла прямо перед ним и смотрела, смотрела, как будто сжигая его глазами. И он горел, он не мог шевельнуться, не мог разомкнуть пересохшие губы…

— Я ненавижу тебя… я всех ненавижу… — прошептала она и шагнула с балкона.

Она падала вниз… падала долго… долго… Время замедлилось, время густело, словно слюна у него во рту… А потом она коснулась земли и раскинулась, как во сне. И он был рядом, он видел её неподвижно лежащее тело и знал, что это конец, что она мертва… Густая чёрная нить потекла из угла её губ. А потом она распахнула глаза — пустые глаза, холодные, мёртвые, — и сказала: «Жизнь за жизнь»… И улыбнулась… Она улыбалась, а чёрная кровь текла и текла, засыхая на белой прозрачной коже…

…Он ворвался в дом, он схватил мать Надин за рыхлые плечи и тряс, и мял, и кричал ей в лицо, пока слёзы не брызнули из каждой её морщины. И он узнал, он вытряс, он выжал правду из этой стонущей, глупой старухи, обмякшей, избитой, лишённой сил.

…Много лет назад здесь росли две девочки. Старшая, подросток, насмешливая и колючая. И Надин, душистое чудо, двухлетняя кукла с абрикосовой нежной кожей и золотыми кудрями; крошка Надин, бесценное сокровище, радость и утешение матери.

Но в доме беда: малышка больна, доктора не дают никакой надежды. Она вся горит, её лоб как раскалённое железо, и пушистые волосы склеены липким солёным потом…

А сестра стоит у её кроватки, и в её глазах одно любопытство… У неё исцарапаны ноги, на волосах — венок из алых пионов. Танцующим шагом выходит она на балкон и смотрит на сад, на фонтан, из которого бьют серебристые струи. Ей всё равно, ей нет никакого дела, она чужая, другая… И мать, обессилев от боли и слёз, восклицает: «Лучше бы ты умерла! Ты, а не она!»

И в этот же миг перила трещат, ломаются, словно сухие ветки, и девочка падает… падает вниз, и лежит на земле… неподвижная… холодная… мёртвая… Её рот удивлённо раскрыт и густо измазан чернеющей кровью…

Жизнь за жизнь…

…Он замерзал на балконе, сжимал и мусолил обломки перил, и весь мир вокруг темнел и крошился, как это гнилое размокшее дерево. Всё кончено, всё, она умерла… умерла… и он никогда не увидит её, не сожмёт её руку, не вытрет алые слёзы…

Послышался шелест. Тёплые пальца, мягкие, точно плюш, коснулись его щеки. Надин, душистая кукла, Надин, златокудрая фея… Она обнимала его, баюкала, как младенца. Она говорила, и голос её был точно гагачий пух…

Он смотрел на неё, не узнавая, на нежные щеки, на родинку, кольца волос. Золотые кольца… они с Надин… у алтаря…подвенечное платье… в болезни и здравии… вместе… всегда… и рис под ногами… и поцелуи взасос… спелые губы Надин, горячие, влажные…

…А та, другая, будет лежать под землёй… та, что упала с балкона…сломанный чёрный цветок… и чёрная кровь запекалась у нежных лиловых губ… Но было что-то ещё… он не помнил… Нет… конечно… Она сказала…

Жизнь за жизнь…

Надин прижималась к нему, теребила его обмякшие руки, ласкала, любила, но он не хотел на неё смотреть. Он видел другое… Он видел всё тот же кошмарный сон… Жёлтые кости, в которые он впивался зубами и звал, умоляя и проклиная… Тогда он не знал, как возродить её к жизни, как обмануть эту чёрную пропасть, этот распад, это гниение… Как оживить её хрупкое тело, волосы цвета теней и стеклянную кожу… Как поймать ускользавшую руку…

Теперь он знал.

Жизнь за жизнь…

Надин забилась в его руках, слабая, нежная. Её глаза, такие удивлённые, так близко, они вопрошали, они заклинали. Но он видел другие глаза — холодные, чёрные… в них была ненависть… ненависть к этому трепещущему чистому созданию… к нему… ко всем живым…

Надин, живая… Надин, счастливая… Обугленный череп и черви в пустых глазницах…

Жизнь за жизнь…

Его пальцы сомкнулись на горле Надин, податливом, как резина. Кукла… нелепая кукла в пене вульгарного жёлтого шёлка…

Она тяжело осела… на доски… среди черепов… или это всё-таки листья? А он стоял и смотрел на неё… и на свои омертвевшие руки.

Жизнь за жизнь…

За его спиной кто-то вздохнул еле слышно. Алмазный холод и сладкий запах могилы. И режущий низкий голос:

— Спасибо, мой рыцарь…

ЛОМКА

Я отпер железную дверь (три оборота ключа и щеколда тяжёлая, как сама дверь) и вошёл в её комнату. Вернее сказать — в её камеру… Нет, чёрт побери, это не так. Я не тюремщик. Я врач. А она больна.

Палата, вот что это такое. Палата для умалишённых. Чугунные прутья и ставни на окнах.

Элен сидела в углу, на полу, скорчившись, точно ребёнок в утробе. Тёмные пряди лохматых волос падали ей на колени.

Она задрожала и вскинула голову. Её волосы, руки, ресницы — всё затряслось в омерзительной пляске. Безумие. Это безумие. Господи. Элен. Череп, обтянутый кожей. Её посмертная маска.

Она была больше похожа на труп, чем на себя, на мою Элен. И всё же она оставалась красивой.

Элен. Моя девочка. Моя жена.

— Элен, я принёс тебе поесть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});