Газета Завтра 282 (17 1999) - Газета Завтра Газета

А ведь есть хороший способ сократить число ошибок, глубже разобраться в человеке, в его внутренних установках. Он состоит в том, чтобы прибегнуть к имеющейся в нашем языке фольклорной типологии. Гоголь недаром говорил, что русский народ, если уж прилепит к кому какое словечко, так его потом и не отдерешь, настолько оно метко и точно.

Самым подходящим источником, откуда мы можем почерпнуть эти меткие типологические характеристики, является сегодня фольклор не гоголевского времени, а более поздний, а именно — тюремный и лагерный фольклор ХХ века. Я хочу извлечь из него словцо, которое неожиданно приобрело большую объяснительную силу, так как выражаемое им явление сделалось ныне серьезным фактором нашего коллективного бытия. Это словцо — «придурок». В "Архипелаге Гулаг" его расшифровке посвящена целая глава — девятая глава третьей части. Казалось бы, оно относится к давно минувшему, ан нет, история имеет обыкновение повторяться.

Но прежде, чем вспомнить, кто такие придурки, нам полезно вдуматься в другое словечко, тоже фигурирующее у Солженицына, — «доходяга».

"…доходяги, ревниво косясь на соперников, дежурят у кухонного крыльца, ожидая, когда понесут отходы в помойку… бросаются, дерутся, ищут рыбную голову, кость, овощные очистки".

В моей памяти всплывает и другой литературный образ доходяги из маленькой повести 20-х годов "Золотоискатели в Вене", автора которой я, к сожалению, забыл. Богатый французский бизнесмен Кутанс обедает в дорогом ресторане австрийской столицы в самый разгар послевоенного голода. Девушки-официантки — кожа да кости, едва держатся на ногах, а работающий рядом с ними парень-официант пышет упитанностью и здоровьем. — Как это он ухитряется быть таким сытым? — спрашивает гость. — О, ему все нипочем: пожирает объедки за посетителями, глотает даже сальные салфетки, которыми они обтирали губы. А мы этого не можем…

У обоих авторов выделен главный признак доходяги — преодоление им физической брезгливости. Это сделать не так легко, тут необходимо выработать целую теорию. Доходяга убеждает себя, что брезгливость — это предрассудок, и на отбросы и сальные салфетки надо смотреть просто как на источник калорий, отвлекаясь от их происхождения. Так же надо подходить и к одежде.

Теперь перейдем к основной нашей теме — к придуркам. Разговор о доходягах не был для нее посторонним, это было необходимое вступление. Дело в том, что придурок является дальнейшим развитием доходяги, как бабочка является развитием гусеницы. Внешне они совсем не похожи друг на друга и даже противоположны, но это ни о чем еще не говорит — ведь бабочка тоже не похожа на гусеницу. Доходяга и придурок отличаются по многим признакам, но тот признак, по которому они родственны, перевешивает их все, ибо они относятся к следствиям, а он — к первопричине, а из одной и той же причины могут произойти разные следствия. Этот признак — п е р е ш а г и в а н и е ч е р е з б р е з г л и в о с т ь, только в случае доходяги, как мы уже говорили, это физическая брезгливость, а в случае придурка — моральная.

Солженицын определяет придурков, как тех заключенных, которые ухитрились избежать общих работ — либо вообще не попасть на них, либо с них уйти. Понятно, что для такой льготы нужно чем-то понравиться начальству или же выслужиться перед ним, а тут уж не до моральных норм.

Об этой категории Александр Исаевич писал еще в "Одном дне Ивана Денисовича", и это вызвало у вышедших к тому времени на волю бывших придурков сильное негодование. Некоторые из них стали публично оправдываться, "самодовольно утверждая изворотливость по самоустраиванию, хитрость выжить во что бы то ни стало". В «Гулаге» этим их попыткам отмыться и облагородить свое поведение дана суровая отповедь. Там говорится, что придурки "веления гулаговского начальства исполняли старательно (а тона — общие!) и изощренно, с применением специальных знаний. Ведь все значительные придурочьи места суть звенья управления лагерем и лагерным производством. Это как раз те особо откованные, «квалифицированные» звенья цепи, без которых (откажись поголовно все зэки от придурочьих мест) развалилась бы вся цепь эксплуатации, вся лагерная система!"

Преодолению моральной брезгливости придурком, как и физической брезгливости доходягой, помогает выработка такого мировоззрения, из которого следует, что ее отбрасывание — не недостаток человека, а его достоинство, ибо свидетельствует о широте взгляда и уме. Придурок основывает этот взгляд именно на том, что участвует в управлении лагерной жизнью, имеет какую-то власть и какой-то вес. И хотя эта власть призрачна, ибо принадлежит не ему, а его хозяевам, а управление есть простое высасывание соков из тех, кто проходит «общие», с целью их скорейшего истребления, это мнимое участие в мнимом управлении дает ему повод смотреть на обычных зэков свысока и даже слегка презирать их. "Вы называете меня придурком, а дураки-то вы сами, а не я — вы вкалываете, мерзнете и голодаете, а я не перетруждаюсь, сижу в тепле и ем вдоволь хлеба" — вот тайная философия придурка, которую он в большинстве случаев, кроме отдельных циников, скрывает даже от самого себя. Солженицын вскрыл эту философию, что и вызвало в свое время полемические публикации типа "Записок придурка" и других.

С тех пор прошло почти полвека, и что же? Оглядываясь вокруг, мы порой начинаем замечать в некоторых активистах современной российской жизни нечто знакомое по лагерной литературе. А вглядевшись внимательнее, часто так и хочется воскликнуть: "Ба, да это же классический придурок!" Конечно, наружные черты его теперь иные, но пробивающаяся сквозь них природа остается той же самой.

Изменилось, собственно, лишь одно: понятие благополучного «самоустраивания». Раньше это означало не быть голодным и не мерзнуть, теперь — иметь современное гастрономическое изобилие и современный бытовой комфорт. Поскольку их можно приобрести только за доллары, это означает иметь доллары. Следовательно, надо понравиться тем, от кого они исходят, и не просто однажды понравиться, а регулярно «отмечаться» перед ними в качестве «своих» — эти кому попало и цента не дадут. Именно такие "придурки новой волны" появились нынче в России.

Я понимаю, что истина всегда конкретна, поэтому должен дать хотя бы несколько иллюстраций. Я остановлюсь на четырех. Заранее предупреждаю, что их выбор определялся не тем, что эти люди как-то особенно плохи, а тем, что они мне известны, в чем есть, конечно, элемент случайности. Думаю, они известны и читателю, так что называть имена нет нужды. Мне важно заострить внимание на явлении, а не на персонажах, поэтому я не относился к подбору примеров с большим тщанием.

Первый пример. Член Государственной думы время от времени появляется на телеэкранах. Говорит всегда одно и то же: ругает то, что полезно нашему государству и нашему народу, и хвалит то, что им вредно. Все к этому настолько привыкли, что наперед знают, в каком духе он выступит, так что его слова абсолютно неинформативны — мог бы просто появиться на экране и помолчать. Тем не менее он прокручивает свою пластинку еще и еще, и в этом есть для него большой смысл: он “отмечается”. Вот и сейчас, после бомбовых ударов НАТО по Югославии, мы знали: нам его покажут, и он будет одобрять американцев и призывать с ними не ссориться. Так оно и произошло. Разумеется, все его у нас презирают, но его это не смущает: “отмечаясь”, он получает свои контрамарки на вход в царство благополучия и оттуда смотрит на тех, кто их не сумел заработать, с чувством своего умственного превосходства. Мнение о нем толпы его не волнует.

Второй пример. Журналист. Тоже постоянно пакостит России. В свое время устроил подпавшую под уголовный кодекс провокацию в Белоруссии, за что, как передергивавший карты Ноздрев, был изрядно потрепан. На какое-то время затаился, уехал в Израиль. Но мало-помалу оклемался и снова начал “отмечаться” в своем русофобстве на первом канале ТВ, финансируемом Березовским. Как только Запад начал свою расправу над сербами, ему дали необычно много времени в “Новостях” и он высокомерно прочитал нам пошлейшую исторически безграмотную лекцию о вреде симпатии к западным славянам и о бесполезности разговоров о необходимости им как-то помочь. И в его тексте, и в его интонациях просвечивала снобистская ирония: сидите, мол, в дерьме, так и не чирикайте!

Пример третий. Бывший известный кинорежиссер прославился в ту пору, когда только еще начиналось наше духовное освобождение и мы почувствовали необходимость найти какую-то иную правду. Тут он снял серию фильмов с одним и тем же многоликим героем, который противопоставлял “кодексу строителя коммунизма” естественные порывы своего доброго интеллигентного сердца — “общечеловеческие ценности”. Многим зрителям это понравилось, так как этот “кодекс” к тому времени был дискредитирован как нечто казенное и надуманное, и режиссер стал богатым и знаменитым. Он вошел во вкус регулярного появления на телевизионных экранах, жизненного комфорта, поездок за границу. И вдруг все кончилось. Перестройка отменила цензуру, говорить намеками стало бессмысленно, а сказать что-то внятное он не мог, так как приучился лишь к показу “общечеловеческих ценностей”, а они, как мираж, рассеиваются при приближении к ним. И тогда он додумался до того, чтобы снимать интервью со знаменитыми французскими актерами и показывать их у нас. Но желающих делать это хоть пруд пруди, и чтобы его допустили к какому-нибудь Жану Маре, ему приходится все время у кого следует “отмечаться”. Лучший же способ делать это — открыто выражать свою нелюбовь к России и ее народу. Последний раз он выразил ее недавно, на седьмых Рождественских чтениях, где заявил, что русский народ ленив и глуп и ему нечего питать какие-то иллюзии на свое возрождение, ибо он не умеет делать деньги, а без денег ничего не сделаешь. Тот же напев, что и у предыдущего придурка: сидите, мол, по уши, так и не вякайте…