Пустой Амулет - Пол Боулз

Джулиан Вриден

Лет сорок назад нью-йоркские газеты опубликовали сообщение о семейной драме — горькой, но невыдающейся. Муж и жена средних лет тихо отпраздновали дома Новый год и вдвоем покончили с собой. Их обнаружили на полу гостиной, возле каждого лежал пустой бокал. Початая бутылка шампанского нашлась на раковине в кухне вместе с небольшой дозой цианида, который они растворили в вине и выпили в праздничный вечер. Объяснительных записок не было.

Супруги Вридены служили в нью-йоркском отделе народного образования. У них был единственный сын, Джулиан, которому еще не исполнилось двадцати: он ушел из Колумбийского университета и теперь учился в колледже во Флориде. Вероятно, у полицейских возникли подозрения с самого начала, но они решили действовать медленно. Вриден-младший получил страховку отца и тут же имел глупость появиться со своим другом Марком из Майами в фирме на Парк-авеню, торгующей иностранными автомобилями. Он заплатил первый взнос за весьма броский «астон-мартин». Молодые люди к тому времени поселились вместе в квартире, где прежде обитали старшие Вридены; оба бросили колледж и, похоже, не собирались продолжать учебу. Полицейские навестили их и без труда добились от Джулиана признания, что это именно он смешал смертоносные коктейли. Более того, он дал понять, что считает свой поступок вполне оправданным.

Его история, подтвержденная родственниками и соседями (все они при этом нисколько ему не симпатизировали), заключалась в том, что родители давно и непрерывно над ним измывались. Вместо того чтобы радоваться, что их сын проводит время за чтением, они демонстративно глумились над его литературными пристрастиями. Причина: Джулиан читал стихи. Это было непростительно. Мать частенько заглядывала в его комнату и кричала: «Ты посмотри на этого неженку с его стишками!» А отец, оглядывая его с отвращением, рычал: «Какой-то педик у нас растет, а не сын!». Эти постоянные нападки, из года в год, никак не повлияли на мальчика, разве что он дерзко увеличил число поэтических сборников, которыми заполнил свою комнату.

Переход из Колумбийского университета во флоридский колледж был благоприятен со всех точек зрения. Физическое расстояние между родителями и сыном, должно быть, смягчило нескончаемую распрю: в противном случае, его неожиданный телефонный звонок и последующий приезд накануне Нового года были бы немыслимы. Возможно, родители думали, что он изменился, и предвкушали грядущее перемирие.

Джулиан вошел в квартиру один, его друг Марк согласился подождать в коридоре, пока Джулиан не откроет ему дверь. У Джулиана была бутылка «Пайпер Хайдсика», которую он открыл на кухне и выпил с родителями, провозглашая тосты за их здоровье в наступающем году. Затем отнес их пустые бокалы в кухню и снова наполнил, на этот раз добавив цианид. Когда родители зашатались и упали на пол, он открыл дверь черного хода и впустил Марка на кухню. В этот момент Вриден-старший увидел незнакомое ухмыляющееся лицо за спиной своего сына и пробормотал единственные слова, которые Джулиан запомнил: «Боже, это еще кто?»

Когда жертвы скончались, Джулиан и Марк подтянули тела ближе друг к другу, вытерли бокалы, положили их на ковер, вымыли и спрятали третий бокал и оставили квартиру в новогодней тишине. И тут же улетели в Майами.

История не получила большой огласки: слишком много времени прошло между убийствами и приговором. Джулиана и Марка приговорили к пожизненному заключению в нью-джерсийской лечебнице для душевнобольных преступников. Преступников? Да. Душевнобольных? Вряд ли. Желание отомстить за несправедливость вряд ли можно считать признаком безумия. История Джулиана Вридена — классический и специфически американский сюжет о мести.

1985

переводчик: Дмитрий Волчек

Хью Харпер

Хью Харпер мог бы стать доктором Хью Харпером, получи он медицинское образование. Но во время учебы он утратил к ней интерес. Скорее всего, просто понял, что ему не нужны лишние деньги, которые можно получить от практики на Харли-стрит или где-нибудь еще. Он понимал, что может неплохо жить, особо себя не утруждая.

Как большинство гедонистов, Харпер был человеком эксцентричным и скрытным. В его случае скрытность не удивительна, ибо эксцентричность состояла в пристрастии к человеческой крови. Он не особо стыдился необычной склонности, ибо в ней не было сексуального оттенка: она была чисто гастрономической. С другой стороны, он не видел смысла уведомлять о своем пристрастии к вкусу крови кого-либо, помимо соседских подростков, которые регулярно продавали ее в небольших количествах. Неизбежное осложнение возникло (как он, вероятно, и предполагал), когда мать одного из парней узнала о происходящем. Она, разумеется, пришла в ярость, и возникла угроза скандала. Семья Харперов решила, что Хью должен немедленно исчезнуть.

Он стал наивно возражать, объясняя, что его занятие не запрещено законом. Его старший брат ответил, что если это и так, то лишь потому, что прецедентов такого поведения в цивилизованном обществе не было, и что он лично посадит Хью на паром в Кале сегодня же вечером. Брат сопровождал его до Дувра, посадил на паром, с облегчением вздохнул и вернулся в Лондон. Он понимал, что у дела нет сексуальной подоплеки, но не сомневался, что негодующие сплетницы, собравшись вместе, быстро ее обнаружат.

В Поццуоли, недалеко от Неаполя, Хью Харпер снял квартиру и занялся сколачиванием кружка юных пролетарских доноров, которые вряд ли признались бы своим матерям, что сдают кровь (а их матери, в любом случае, не особо заинтересовались бы такими сведениями). Однако ему не приходило в голову, что итальянская полиция узнаёт о событиях прежде, чем те случились. По их версии, он был иностранцем, который мало того, что поставлял наркотики подросткам, но и настаивал на том, чтобы делать им уколы собственноручно. Юноши, разумеется, единодушно все отрицали, заявляя с итальянской спесью, что выполняли бессмысленные просьбы англичанина исключительно потому, что он им хорошо платил.

Ладно, наркотиков не было, признала полиция, но все равно это незаконно, поскольку у иностранца нет лицензии на медицинскую практику в Италии, а для того, чтобы один человек делал подкожные инъекции другому, вне зависимости от цели, необходим медицинский диплом.

Чтобы избежать суда и возможного тюремного заключения, Харперу пришлось расстаться с несколькими значительными суммами, после чего ему велели покинуть страну без права возвращения.

Нетрудно угадать, что следующей страной, где обосновался Харпер, стало Марокко. Он снял небольшой дом на Маршане в Танжере и установил в гостиной гигантский холодильник. Здесь, на ярко освещенных полках, стояли стаканчики с кровью: на бирках значились имя донора и дата, когда жидкость была получена. Юные марокканцы находили совершенно естественным, что у англичанина возникла нужда в дополнительной крови для поправки здоровья, поскольку общеизвестно, что английская кровь слабая и холодная. Мысль о том, что он ее хочет, потому что ему нравится вкус, была бы для них невообразима.

Похоже, наконец-то он нашел идеальное место; здесь он мог тешить свою редкостную страсть, не опасаясь вмешательства. Мало-помалу, за два года, проведенные на Маршане, пристрастие стало казаться ему вполне заурядным, словно в стаканчиках хранилось вино. Все было так просто, и никто не возражал. И тут-то его эйфория разрушила здравый смысл. Аккуратные ряды стаканчиков на полках холодильника неудержимо влекли его, и он принялся воображать, что его европейские знакомые найдут их столь же привлекательными. «Отведайте, — скажет он гостю. — Она очаровательно прохладна».

Европейцы, изрядно шокированные, были способны лишь на одно: добавить еще один роскошный скандал к своему репертуару сплетен. Зловещая необычность поведения Харпера восхищала их. «Конечно, этот человек совершенно спятил», — уверяли они друг друга в конце каждой беседы. В каком-то смысле они были правы. Будь он полностью вменяем, он бы любовался выставкой склянок и поглощал их содержимое в полном уединении, как и делал первое время в Танжере. Вместо этого он громко читал имена на бирках своим гостям: «Абдеслам, Мохаммед, Абдеррахман, Омар. Кто вас прельщает? Али?»

Ошеломленные этим, европейцы так часто судачили о странном мистере Харпере, что марокканские слуги поневоле услышали их разговоры. Таким образом фких Сук-эль-Бкара узнал о необычном англичанине. Он долго обдумывал это дело. Хотя кровь служила лечебным целям, он считал предосудительным, что назарей потребляет столько мусульманской крови. Он не сомневался, что где-то в Коране порицаются подобные практики, но святое писание знал не очень хорошо и мог лишь строить догадки. Он долго советовался с имамом мечети в Драдебе, и тот заверил его, что поглощение человеческой крови возмутительно в глазах Аллаха. Нельзя допустить, чтобы христианин продолжал пить мусульманскую кровь.