Письма с фабрики - Марк Колосов

Я не стану подробно описывать эту встречу. Скажу только, что выступление Любы Шокиной перед молодыми солдатами было более живым, я бы сказал - менее официальным, чем ее выступление на слете ударников. Затем были танцы, было кино, возвращались домой поздно. Праздничное выражение лиц, негромкий грудной смех и шутки, которыми перебрасывались девушки, открывали мне их с новой стороны.

У Любы Шокиной почти нет свободного времени, - вернее, все ее свободное от работы время распределено так, что нет времени для праздности и болтовни. Она учится в вечернем техникуме. Я был на выпускных экзаменах, где учащиеся защищали дипломные проекты. Выпускникам было предложено сконструировать ткацкую или прядильную фабрику в том или ином пункте Советского Союза. Они очень обстоятельно докладывали свои проекты.

Ткачиха Власова Людмила представила проект ткацкой фабрики в городе Фрунзе.

- Почему избрали город Фрунзе? - спросили ее.

- Потому, что там близок хлопок из Ферганской долины.

Полетаев Николай, помощник мастера, избрал для проектируемой фабрики город Кинешму на берегу Волги. Он подробно объяснил, как будут устроены цехи мотальный, сновальный, шихтовальный, проборный.

Из техникума я вышел вместе с Любой Шокиной. Она сдавала переходные экзамены. Мы разговорились. Люба рассказала, что училась в ФЗУ у инструктора производственного обучения Татьяны Ивановны Умновой. Затем поступила в комплект помощника мастера Лидии Сергеевны Хритиной."Запомнился ей стахановский вторник, на котором Зоя Карамова рассказывала о своих приемах работы, и Люба почувствовала желание стать такою, как Зоя Карамова.

Умнова, Хритина, Карамова - это ее учителя. Потом уже она сама стала проводить стахановские вторники. На районном фестивале лучших производственниц получила премию и была направлена на областной фестиваль, оттуда она поехала в Москву, на Всемирный фестиваль молодежи и студентов. По возвращении из Москвы Люба рассказывала о фестивале в школе ФЗУ в группе Зои Карамовой. Там обучались девушки, которые по окончании ФЗУ попали в комсомольско-молодежную бригаду, где бригадиром была Люба.

- В это время вся страна говорила о почине Мамая, - продолжала Люба, и мы первые решили поддержать этот почин на своей фабрике. Собрание инициативной группы, борющейся за звание бригады коммунистического труда, проходило в кабинете начальника цеха Греховой. Когда зачитали обязательства, мастер Сергей Кузьмин добавил, что мы обязуемся повышать свой идейно-политический уровень. А Анна Ивановна Титова, помощник мастера, добавила, что мы обязуемся быть культурными в производстве и в быту. Представитель областного комитета комсомола сказал: "Вы можете исключить тех, кто развязно себя ведет!" Анна Ивановна возразила. Таким образом осталась в бригаде Роза Пуртова...

В этом месте своего рассказа Люба сделала паузу. Мне показалось, что она произнесла последние слова с какой-то внутренней |рречью и едва сдерживаемой неприязнью, - я это почувствовал, хотя это и было почти неуловимое душевное движение. Но я думал не о Розе Пуртовой, которая, по-видимому, все время занимала Любу и была источником ее постоянных тревог, а о тех, кто терпеливо передавал Любе свой опыт, свои .знания и, как эстафету, свое первенство в текстильном деле.

В текстильном производстве трудно на протяжении нескольких лет удерживать личное первенство всесоюзного масштаба. Теперь физический труд стал искусством и, как всякое искусство, требует постоянных упражнений; стоит несколько дней не репетировать, и музыкант теряет технику. Так и в текстильном искусстве. А если учесть, что мастера высокой производительности в большинстве девушки, что они выходят замуж и у них родятся дети, требующие материнского ухода, то нет ничего удивительного в том, что они временно уступают свое личное первенство.

Так произошло с Зоей Карамовой, о которой я писал в 1948 году. Она вышла замуж, стала матерью, фамилия ее теперь Кулова.

Она несколько лет была инструктором производственного обучения в школе ФЗУ, а недавно снова стала бригадиром одной из бригад, борющихся за право называться коммунистической. В фойе фабричного Дома культуры я видел фотоснимок этой бригады и был рад, что Зоя Карамовна Кулова и есть та Зоя Карамова, с которой я беседовал когда-то.

К слову сказать, мое стремление разыскать старых знакомых, узнать их судьбы нередко затруднялось тем, что они, выйдя замуж, изменили свои девичьи фамилии. Первое время я даже готов был сделать неверный вывод, будто за одно десятилетие происходит полная смена героев. Так я подумал, глядя на Доску почета, не зная, ,что мои герои продолжают занимать почетные места уже под другими фамилиями.

Мы с Любой подошли к Дому приезжих и присели на садовой скамейке в палисадники. И тут я прочитал Любе свой очерк о Зое Карамовой, написанный десять лет назад. Прочел не без умысла:. если Зоя Карамова так искренне, правдиво могла рассказать о себе, то и Люба может; И я не ошибся.

Люба наконец избавилась от мысли, которая ее сковывала.

Я уже был для нее не литератор, движимый профессиональным любопытством, а просто человек, способный понять живую человеческую душу.

Люба рассказала, что живет с отцом -и младшей сестрой в отцовском доме. Отец до войны был хорошим работником и семьянином, но война испортила его. Он беспробудно пьет. Слабый, опустившийся человек ради рюмки водки способен все унести из дому, даже платья дочерей. Мать совсем извелась с ним и, тяжелобольная, уехала к старшей дочери в Ригу. Отец часто дает слово не пить, просит прощения, но потом все снова повторяется.

Так вытравил он в душе дочери остатки любви к нему. Возникло смешанное чувство отвращения и жалости.. При одной мысли, что она придет после работы домой, ее охватывает ужас. Какое нужно адское терпение, чтобы вынести эту пытку! Казалось бы, чего проще? Переселиться в один из тех новых домов, которые возводятся на Лакинке. Отработать вместе с сестрой положенное количество часов и получить отдельную однокомнатную или двухкомнатную квартиру. Но это не.так просто. Формально жилищное положение Любы считается вполне удовлетворительным - ведь они втроем живут в собственном доме.

Люба не может не испытывать глубокого отвращения к человеческим порокам, видя, до чего они довели отца. Поэтому она так нетерпимо относится к легкомысленному поведению своих сверстниц в бригаде. Но если опустившийся отец жалок оттого, что сознает свое бессилие справиться с пороком, то ветреная девушка не только не считает порок слабостью, а бравирует им. Если ей дают добрый совет, она резко отвечает: по какому праву ей читают мораль, как себя вести? С ее точки зрения, ей" просто завидуют, что она пользуется успехом у молодых людей.

Можно понять, как тяжело Любе. ВреМя возложило на нее трудную задачу не только правильно и честно строить свою жизнь, но и задачу перевоспитания некоторых своих сверстниц. Как, ненавидя порок, удержаться от того, чтобы не перенести эту ненависть на конкретного носителя его! Какое требуется мужество и терпение, чтобы отвоевывать у него неопытную, безрассудную молодую жертву. Надо подняться на высшую ступень человеческих отношений, чтобы стерпеть оскорбления от тех, кому желаешь добра, и получить в конце концов их привязанность.

Вот в чем, как мне кажется, самая главная трудность сегодня для таких людей, как Люба Шокина.

В 1920 году, когда мне было шестнадцать лет, я добровольцем пошел на фронт. Комиссар дивизии, глядя на меня, сказал с усмешкой:

- Ну что, умирать пришел за революцию?

Я утвердительно ответил.

- Умереть нетрудно, - сказал он. - Не умирать мы с тобой сюда пришли, а побеждать. Победить можно только всей массой.

Надо эту массу зажечь, воодушевить на бой. Это труднее, чем грудь под пули подставить!..

Об этом мне хотелось сказать Любе Шокиной, но я не прерывал ее, чтобы не нарушить ее рассказ.

Далее Люба, перейдя на шепот, с какой-то необыкновенной женственностью и сердечностью, точно она говорила сама с собой, поведала мне, что она любит одного молодого человека и он любит ее. Он теперь в армии, но в этом году должен вернуться. Она три года ждет его. Когда он приедет, они поженятся. Еще неизвестно, как они устроятся с жильем. Но предчувствие большого, важного события в ее жизни волнует Любу.

Видно, велика сила этой молодой любви, если она выдержала испытание временем. Тем, кто не верит, что существует большая любовь, следовало бы сюда приехать и убедиться в этом. Я рад, что Люба не обманулась в своем чувстве, и верю, что она будет счастлива в личной жизни.

А сколько на пути этой большой любви было, наверно, искушений! Сколько так называемых здравомыслящих людей, наверно, увещевали Любу, чтобы она "не верила мужчинам", что любви нет и ее жених уже давно, наверно, там присмотрел себе другую невесту! И пусть в счастливом, невыдуманном конце этого испытания молодой любви двух лакинцев, в победе, которую одержали эти два молодых сердца, черпает молодежь веру в большие чувства.