Письма с фабрики - Марк Колосов

Завидев меня, они смущенно прекратили беседу. Татьяна Романовна сказала:

- О новом годе толковали: что принесет...

- Фабрике? - спросил я.

- Нет, в личном плане! - застенчиво улыбнулась Каштанова. - За работой не видим, как время бежит. А как праздник подходит, ну, тут и начнешь думать и располагать, не пора ли перейти на более спокойную работу!

- Перейдете-заскучаете небось! - заметил я.

- Да, это верно, - вздохнула Каштанова. - Нам уже общественность в кровь перешла. Не можем одной своей заботой жить!

Вошел бухгалтер фабкома и передал Татьяне Романовне на подпись какой-то список. Я поинтересовался, что это такое. Оказывается, распределение мест на курорты в Цхалтубо, Ессентуки, Пятигорск, Теберду, Евпаторию, Сочи, Саки, Кисловодск, Одессу.

- Много людей отправляем на юг, - сказала Захваткина. - Кроме того, у нас есть свои санатории и дома отдыха не хуже южных: Плес на Волге, Сушнево, Оболсуново. Ездила и я в этом году с мужем в Сочи. За все годы войны отдохнула и наплясалась как следует!

Тридцать первого декабря погода резко изменилась, оттепель сменилась крепким морозцем; небо очистилось от туч, открылись звезды, выглянул молодой месяц. Лакинский поселок преобразился: дома, дороги, кирпичные строения вдоль шоссе, деревья, палисадники, сараи, фонарные столбы-все залито молочно-голубым светом. В центре этого спокойного великолепия ярко освещены фабрика и клуб. Празднично светят огни в многоэтажных корпусах и в самых маленьких, одноквартирных домиках. В большом зале клуба стоит елка. Десять комсомолок убирают ее. Заведующий клубом и художник-декоратор прохаживаются вокруг, оглядывают елку со всех сторон, наклоняя голову то вправо, то влево.

Фойе и вестибюль богато декорированы. Живописно выглядят киоски, расписанные по мотивам русских сказок.

Духовой оркестр, хоровой и драматический кружки закончили уже свои новогодние репетиции. Костюмированный бал-маскарад с премиями за лучший .костюм начнется, в одиннадцать часов.

В двенадцать часов ждут артистов из Москвы. Владимирские артисты гримируются к спектаклю.

Девять с половиной часов вечера. Залы клуба наполняются народом. Самый приятный миг-предвкушение предстоящих удовольствий. Бодро звучат голоса, сияют лица. Смех и шепот женщин. Гремит музыка. Вспыхивают огни на елке. Сколько ярких и забавных игрушек висит на ветвях! На сцене огромное красочное панно. В центре его весело ухмыляется Дед-Мороз. Участники новогоднего карнавала шумным, пестрым, нарядным хороводом пляшут вокруг елки. Рядом с традиционным медведем отплясывает русская боярышня в кокошнике из ярко-желтых колосьев. На шее у нее монисто из пшеничных бубликов. К сарафану приколоты крендели, конфеты. Ее костюм вызывает общее одобрение: ведь только что отменены продовольственные карточки. Мелькают нарядные костюмы стран народной демократии, путается в ногах какой-то шутник, напяливший на себя цилиндр заокеанского капиталиста.

Все слилось в единый пестрый поток. Всем хочется узнать, кому принадлежит тот или иной костюм. Терпение, терпение! С трудом протискиваюсь в танцевальный зал. Настя Кирова и Нина Прокофьева появляются в темных платьях с открытой шеей. Весело поблескивают ожерелья. Зоя Карамова в вечернем, малинового шелка платье. Длинные локоны ниспадают до плеч. Она окружена подружками в бархатных ярко-желтых и оранжевых платьях.

К одной из девушек стремительно подскакивает почтальон летучей почты. Записка. Она читает затаив дьисание. Члены комитета комсомола Мария Павлова и Надя Падалица появляются то тут, то там. Они чувствуют ответственность за этот вечер. Близко принимают к сердцу каждое недоразумение, каждый недосмотр. Нужно, чтобы молодежь как следует повеселилась.

Многих молодых ткачих, ленточниц и банкаброшниц нельзя узнать. Так преобразились они в своих праздничных нарядах.

В одном из залов собрались старые работницы. Они предпочитают хороводы с песнями.

Зоя Карамова подошла ко мне и пригласила танцевать. Она считала себя хозяйкой этого большого бала, а меня-гостем. Но, право же, она кое в чем ошибалась! Я чувствовал себя на этом шумном новогоднем вечере не гостем. Мне казалось, что я веселюсь у себя дома, в кругу близких и родных.

Юность, как ты изменилась за эти четверть века! Как ты окрепла, возмужала! Как я рад, что ты стала жить лучше, выглядеть наряднее, счастливее!

Село Ундол

1947-1948

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Еще десять лет спустя. - Новый ткацкий корпус. - Новое на фабрике. Материальный уровень жизни лакинцев. - Разнообразие вкусов.

Еще десятилетие прошло-и я снова на Лакинке. Из Москвы в Лакинский поселок теперь ездят не только паровым поездом, но и автобусом, и маршрутными такси, а к Седьмому ноября в Лакинку пойдут электропоезда. Новая железнодорожная платформа строится недалеко от фабрики, она так и будет называться "Лакинская", от нее в рабочий поселок прокладывают шоссе. Лакинцам уже не придется шагать от станции Ундол около трех километров.

Помнится, перед войной лакинцы собрались в поселковом Совете, чтобы помечтать вслух, как они себе представляют свою фабрику и свой рабочий поселок в конце пятилетки. Гордынский сказал: "Шоссе Москва-Горький я бы превратил в аллею, дома, которые выходят на шоссе, надо защитить от пыли... поселок соединить с Владимиром автобусным сообщением". И вот уже из Лакинского поселка автобус ходит не только в областной центр Владимир, но и в районный центр-Собинку; шоссе превращено в аллею. В мае зашумят листвой лакинские бульвары. Они не только по обеим сторонам шоссе, но и возле Дома культуры, и вдоль новцх улиц, и хотя еще только конец апреля и все голо, но уже можно себе представить, как все зазеленеет через несколько дней.

В палисадниках, которые теперь устроены возле каждого дома, разгребают прошлогоднюю листву, возделывают клумбы, подрезают кусты сирени и черемухи, мастерят садовые скамейки.

Лакинка не только озеленилась, она благоустраивается. Новые многоэтажные дома с балконами, с центральным отоплением, которого здесь не было десять лет назад, выстроились и строятся на взгорье. Прокладываются канализация и водопровод. Особый размах жилищное строительство приняло после постановления ЦК КПСС и Совета Министров 1958 года.

"Обстроились. Теперь надо наводить красоту!" - эти слова лакинцев, приведенные мной в последнем письме 1948 года, тоже претворяются в жизнь.

В том году все украшение Лакинки составляли две гипсовые чаши на стадионе, а теперь в сквере возле Дома культуры установлены скульптуры-пионерки .с голубем, молодой матери с ребенком, молодого человека с хартией мира. По качеству материала и его обработке эти изваяния отличаются от тех грубых чаш, хотя и они еще не являются совершенством. Но они выражают то, о чем думают теперь лакинцы.

Я припоминаю плакаты 1923 года. Их называли далекими от жизни, потому что в жизни еще не было того, что было на плакатах. Там были нарисованы краснощекие молодые женщины, которые вели за руку розовощеких, чисто одетых детей по улице новых домов с надписями: "Школа", "Детский сад", "Ясли". "Этого еще нет, но это все будет!" - говорили мы тогда тем, кто фыркал или тяжело вздыхал при виде этих плакатов. И вот уже такие плакаты стали явью, и их больше не выпускают, а печатают новые, в которых снова дается не копия жизни, а выражается тенденциястремления и чаяния миллионов людей.

Главная жизненная тенденция современности, главное стремление народа нашего-желание жить в мире с другими народами.

И это главный мотив новых плакатов, новых скульптур. Но лакинцы уже поговаривают о том, что пора украсить Лакинку скульптурами более совершенными по форме, отражающими современную жизнь более полно и многосторонне.

В сквере напротив фабричных ворот воздвигнут памятник Лакину. Памятник по стилю и по духу напоминает зодчество первых лет революции, но материал опять-таки не гипс с известкой, а гранит. На пьедестале скульптурный барельеф с изображением рабочего-большевика, погибшего в 1905 году. Памятник хорошо виден из окон прядильной фабрики, выстроенной в 1927 году. А рядом уже шумит та самая новая ткацкая, о которой лакинцы мечтали до войны.

Но вот что огорчает лакинцев. Архитектура новой ткацкой фабрики уступает прядильной, построенной тридцать лет назад. Прядильная была первенцем нашего социалистического строительства.

Это-поэтическое произведение двадцатых годов. Архитектор Рерберг, тот, чье имя высечено на здании Московского центрального телеграфа, в своем проекте выразил мысли и чувства рабочих, которые хотели, чтобы первая новая советская фабрика стала прообразом зданий социалистической индустрии, выглядела как рабочий дворец и крепость социализма. Такого поэтического замысла нет в новом корпусе 1957 года. Об эстетической стороне нового здания в архитектурной мастерской, видимо, не думали.