Смотритель - Дмитрий Вересов

Взгляд Павлова рассеянно скользил по черничному откосу и совершенно механически остановился на ярко-голубом пятне, выглядевшем здесь чужеродным и потому особенно ярким. Он подплыл поближе и с удивлением обнаружил рваную женскую босоножку. Интересно, кто же ходит в такую глушь в босоножках? А вдруг это она? Сердце у Павлова сладко защемило, и он веслом достал босоножку из примятого в этом месте черничника.

Увы, она оказалась хотя и маленького размера, но не только рваной, а еще и совсем простой. Тата никак не могла носить подобную дешевку рублей за триста из магазинов для бедных. Наверняка эту штуку здесь потеряла какая-нибудь местная красотка. С другой стороны, кто из местных пойдет в лес в такой обуви? Это может сделать только женщина чужая, пришлая и, видать, не от мира сего.

А вдруг с ней что-то случилось? Яхтенные походы научили Павлова анализировать каждую мелочь, совсем незначительную на первый взгляд, ибо в воде невнимательность и шутки с окружающим миром могут порой закончиться весьма плачевно. Он выпрыгнул на берег и по расположению смятых кустиков с раздавленными ягодами увидел, что потерявшая босоножку особа, видимо, лежала здесь, а рядом топтался еще кто-то, легко и не по-человечески осторожно ступающий. Павлов вдруг вспомнил рассказы своей дряхлой прабабки, к которой возили его в раннем детстве на Вологодчину, о лешаках, преследующих красных девушек неуемным сладострастием. «И дана им, окаянным, на то, чтоб сманить девку, всего-то одна минуточка в сутки…» – ни с того ни с сего пропел у него в ушах бессильный старческий голос.

Павлов даже выругался, но тут ему, будто специально продолжая его поддразнивать, вспомнилась и прочая бабкина нежить, вроде лешух и лешеней, а также бесконечные рассказы о тех проклятых людях, которые в ожидании светопреставления проказят в лесу от безделья, отчего и зовутся шутихами. Заодно со всем этим баснесплетением вспомнил он и строжайшее ее наставление о том, что ругаться в лесу категорически нельзя. Морок пропал. Наступал вечер, и надо было возвращаться.

Павлов решительно выкинул босоножку из лодки и переплыл на левый берег. Там, поначалу даже не поверив своим глазам, он вытащил лодку на песок в том же самом месте, где спустил ее на воду. Но ведь он явно проплыл пару километров вниз – в этом его никто не смог бы разубедить. Однако вот и береза, к которой он привязывал Сирина, вон и следы от цепи на белой коре, а вот и ивняк, где он прятал плоскодонку. Павлов только скрипнул зубами, снова схоронил лодку и почти бегом вернулся к машине.

Неожиданно уже у самого оредежского моста выяснилось, что бензин на нуле. Действительно, в связи с последними событиями он не обращал внимания на щиток. А запасную канистру давно уже не возил с собой из-за какой-то очередной глупой приметы, происхождение которой уже не помнил, но выполнял свято. И, надо сказать, за все четырнадцать лет ни разу не получил даже царапины. Впрочем, он знал – все это происходит потому, что он просто везунчик.

И вот, едва взобравшись на шоссе, «шкода» зачихала. К счастью, ближайшая заправочная станция была прямо в Рождествено. Павлов проехал еще немного вперед, однако вдруг обнаружил, что зеленые огоньки заправки не горят. Дьявольщина! До Гатчины ему точно не дотянуть, значит, придется поворачивать к Мшинской.

Стояла та самая пора вечернего неверного серо-сиреневого света, которую так любят романтики и ненавидят шоферы. В открытое окно с лугов тянуло сыростью, пахнувшей горечью полыни и выхлопов, а справа лениво выползала луна. Памятуя утреннюю конфузию с бабкой, Павлов сбросил скорость перед очередной деревенькой, ухнул в огромную выбоину, и в тот же момент ему в глаза метнулась та самая голубая босоножка, жалко валявшаяся на обочине совсем рядом с дорогой. От растерянности он едва не въехал в кювет, остановился и выскочил, даже не закрыв дверцы.

Это был не глюк – перед ним лежала правая, тоже порванная, спутница лесной потеряшки. Постояв немного, он зачем-то поднял ее и с босоножкой в руках вернулся к знаку с названием деревни. На ней значилось «Беково».

– Беково. Беково… При чем тут беки-то? Или это от блеющих баранов? Хотя у нас какой только бессмыслицы не увидишь, вроде Псоеди или Морды, а то встречаются названия и похлеще. Ладно, посмотрим, какие тут беки.

Но ветхие дома были темны, как один, и не пучилась на огородах капуста, и не отсвечивали стекла тепличек, а только яблони провисали под мелкими задичавшими яблоками. Павлов толкнулся на авось в пару домов, ему не ответили, и на шум не залаяла ни одна собака. Тогда он снова достал карту и обнаружил, что странная деревенька даже на ней обозначена как нежилая. Он длинно присвистнул. Неужели обладательница ветхих сандалий выбросила обувь на обочину из окна какого-нибудь «ауди»? Впрочем, в России все бывает.

С другой стороны, если деревня мертва, то зачем она вообще обозначается на картах и дорожных знаках? Или это опять этакий подпоручик Киже?[60]

И, громко смеясь над собой, благо вокруг не было ни души, Павлов все же решил обойти селение, чувствуя себя одновременно идиотом и принцем из сказки Перро.

Как бывает в августе, незаметно стало совсем темно, и вокруг Павлова быстро смыкался какой-то влажный мрак. И одновременно с темнотой его все сильнее охватывало ощущение бесплотности и безвременности. Он пробирался по усеянным пересохшими рытвинами улочкам, и на ум ему приходили гоголевские деревеньки с их тайной, пестрой и нечистой внутренней жизнью. Однако где-то далеко сквозь перебрехивание собак все же явственно заливался петух. И оставленные дома слепыми окнами глядели мирно, как доброжелательные старики, отчего ощущения Павлова, словно по мановению волшебной палочки, из Малороссии перескочили в Венецию, где заброшенность палаццо и особняков выглядит далеко не так мирно, а наоборот, угрожающе, проявляясь как грозное «Memento mori».[61]

Здесь же был практически тихий русский погост, невзрачный и неброский, ненавязчиво предлагающий остаться и заснуть в нестрашном успокоении, зная, что не теряешь, в общем-то, ничего. И Павлову на мгновение действительно захотелось войти в первый попавшийся дом и остаться там, и жить… Он громко рассмеялся подобной ерунде и смехом своим, разумеется, прогнал и желание, и кажущуюся таинственность этой заброшенной дыры.

Наконец, он выбрался на восточный конец деревни, и в глаза ему сверкнули два огонька в окнах почти друг напротив друга. Значит, кто-то здесь все-таки живет! Но куда постучаться сначала, направо или налево? Павлов, как человек, постоянно чувствующий себя в оппозиции, выбрал последнее.

Однако, уже подходя к покосившемся дому, он вдруг пожалел об этом: вряд ли в таком рассыпающемся строении может жить молодая обладательница рваных босоножек – скорее, древняя полуслепая старуха. Тем не менее было уже поздно, рассохшиеся ступеньки крыльца пронзительно заскрипели, и эхо его одиноких шагов вкупе с этим скрипом могло поднять с постели мертвого. Павлов остановился перед обитой железными полосками дверью, давая время хозяину прийти в себя от такого вторжения. Он стоял, подозрительно втягивая воздух, но тот пах вовсе не мышами и деревенским нужником, как опасался Павлов, а кофе и поздними мальвами.

Потом послышались легкие шаги, и не менее легкий голос произнес:

– Вырин, это ты?

Павлов опешил, но тут же вспомнил, что места тут сплошь пушкинские, и фамилия несчастного пушкинского старика наверняка до сих пор часто встречается среди местного народа. И дамочка наверняка ждет своего подгулявшего мужа. Ощущение человека, когда его приняли за другого, по большей части неприятное, если это не маскарад, и в любом случае ставит его в несколько неловкое положение.

– Извините, – отчетливо и как можно вежливее ответил он, – я только хотел спросить, не знаете ли вы…

Но, не давая ему закончить, дверь, очевидно вообще незапертая, открылась, и на пороге показалась высокая фигура, закутанная в длинный широкий платок. Молодая женщина стояла чуть в глубине, в сенях было темно, и Павлов почти не видел ее лица. Женщина некоторое время внимательно смотрела на него, потом как-то странно отшатнулась. «Я действительно выгляжу идиотом с этой босоножкой», – успел подумать он, и тут она сдавленно прошептала:

– Господи, так это вы?!

Значит, обман продолжался, хотя уже и в новом варианте, что было, собственно, еще хуже. Можно было подумать, что женщина, ожидая мужа, вдруг столкнулась нос к носу с любовником. Павлов изо всех сил тряхнул головой, словно стараясь избавиться от морока, и очки его неожиданно слетели.

– Извините, – пробормотал он и, не выпуская из руки босоножку, принялся шарить по щелястому полу. Вид мужчины, беспомощно шарящего по земле, очень нехорош, и Павлов уже проклинал всю эту нелепую затею, но внизу пахло настолько чем-то очень знакомым, что он даже забыл про свою идиотскую позу. Очень знакомым – но чем? Обычно запах вспоминается или мгновенно, или уж мучительно долго… Наконец, рука его натолкнулась на дужку оправы, он поднял очки и увидел, что одно стекло разбито вдребезги.