Смотритель - Дмитрий Вересов

И вот, взяв Сирина на короткий поводок еще до выхода из квартиры, на следующее утро Павлов отправился разыскивать вездесущего Сев Севыча, обитавшего где-то вокруг оредежского моста.

Пес, благодушно пролежавший на заднем сиденье три четверти дороги, за Гатчиной вдруг начал проявлять какое-то непонятное беспокойство; вставать, тыкаться в закрытые окна и, наконец, жалобно заскулил. Для августа жара действительно стояла приличная, а кондиционер у Павлова давно не работал. Он приоткрыл окна переднего сиденья, но тогда Сирин начал лезть туда через его голову, и в Вопше они едва не сбили старушку, помчавшуюся через дорогу к своим яблокам на обочине.

– Ну потерпи, в Выре выйдем, я даже первым делом в поля с тобой схожу, – виновато упрашивал Павлов, а сам гнал все быстрее. Однако Сирин дышал все тяжелее, и Павлову полезли в голову страшные истории о собаках, погибших от теплового удара именно в закрытых машинах. Но тут, к счастью, уже замелькали тополя, трактир, музей, и Павлов в окно крикнул первому попавшемуся аборигену:

– Эй, где мне Сев Севыча найти, а? Во как нужен!

Мужик сплюнул и внимательно посмотрел на Павлова тем самым хитрым расейским взглядом, говорившим всегда и везде одно: вы-то хитры, да врешь, мы, однако, похитрее вас будем.

– Да болтается где-то, – неопределенно протянул он и махнул рукой по направлению полей. – А может, гостей встречает, гостей нынче уйма, – и указал в противоположную сторону.

– А, может быть, его можно где-нибудь поймать, ну, подождать?

– Можно, если ты человек хороший. Сворачивай налево – где-нибудь и найдешь.

Павлов развернулся и обнаружил, что он остановился в том самом месте, где позавчера встретил своего покупателя. «Любопытно, любопытно, уж не одно ли это лицо?» – успел подумать он, но в этот момент Сирин на заднем сиденье захрипел и подозрительно замолк. Павлов обернулся и обмер: собака лежала, закатив глаза, и с приподнятых брылей тянулась крученая ниточка слюны. Ругая себя на чем свет стоит, Павлов открыл дверцы и волоком вытащил семидесятикилограммовую тушу на травку. Сирин едва дышал, и живот его розовел как-то уж совсем трогательно и беззащитно. Павлов бросился к багажнику за канистрой с водой, но, как только он полез в нагретое нутро, Сирин собрался в тугой комок и черно-белой молнией метнулся на другую сторону шоссе. Кричать и ловить его теперь было уже явно бесполезно. У Павлова запоздало мелькнула мысль, что сейчас правильнее всего было бы плюнуть на сомнительного Сев Севыча и рвануть за собакой, которая побежала к острову, – в последнем Павлов почему-то не сомневался. Но момент был уже упущен. Оставался Сев Севыч.

* * *

Павлов шел по полуденной деревенской улице, каждым шагом поднимая облачка пыли, оседавшие на игриво-курчавую зелень хохлатки, у взрослых занудно называвшейся убивавшим всякую прелесть именем аптечной ромашки. Он вспомнил, как в детстве после дождя ласкала она босые ноги, нежа их согревшимися озерцами воды. Как можно было заснуть прямо на траве, убаюканным ее тонким пряным запахом. Как утрами проблескивала на ней роса, которую казалось возможным собрать в ладонь и катать на ней, словно граненые стеклышки… И снова чувство, чем-то похожее на то, что охватило его на берегу утренней речки с пропавшим островом, завладело Павловым. Казалось, будто он давным-давно потерял что-то, а после перестал и искать, но даже слабый отблеск этой потери чарует и мучает его теперь несказанно. Очнулся он от клекота грозно наступавшего на него огненного петуха, вполне и даже излишне реального. Так неужели Сирин действительно испугался всего лишь вот этой вот злобной птицы?! Бред какой-то! Еще ладно тут, за полкилометра, но в прошлый раз, в городе?! Петух тем временем скосил на Павлова антрацитовый глаз-бусину, долго смотрел и потом вдруг удалился, полный достоинства. «Хорошо еще, что не поддал мне по темечку, как царю Дадону! – вспомнился Павлову прочитанный Татой конец сказки. – Ну и где его хозяин, видимо, вообще любитель красного?» В ответ на его вопрос скрипучая калитка приоткрылась, и знакомый старичок молча поманил его пальцем. Терять было нечего, целая штука долларов на дороге не валяется, а до музея он еще добраться успеет. И Павлов шагнул за высокий штакетник, с которого на него грозно взирал бдительный петух.

Глава 9

Какое-то время Маруся стояла, глядя на дымившуюся, как поле битвы, реку, все еще надеясь, что в клубившемся тумане увидит хотя бы очертания дома или людей. Но утренний туман, как ему и положено, таял слишком быстро, и, когда сквозь его слои проступил пологий противоположный берег, она окончательно поняла, что надеяться больше не на что, все кончено и никогда уже впредь ей не оказаться более в том месте, о котором она мечтала с детства. И никогда не увидеть ей более того, кто воплотил все ее мечты.

Впрочем, понимание последнего пришло к ней только сейчас. И Маруся упала лицом в черничник, горько плача и пачкая лиловыми потеками лицо. Вырин же снова куда-то исчез, но, вероятно, бегал неподалеку, потому что сквозь слезы Маруся слышал какое-то его непонятное ворчание.

Отплакавшись и бесполезно долго покричав пса, она полезла вверх, потеряла окончательно порвавшуюся босоножку и, нервным движением сбросив вторую, тоскливо побрела домой, не обращая внимания на иглы и сучки. Какая-то ранняя бабка, встретившаяся ей уже у самого моста через Ящеру, взглянув на нее, поспешно закрестилась и, как-то судорожно подобрав подол, быстро юркнула за мост.

Маруся невольно усмехнулась: бабка наверняка приняла ее за одну из тех самых шишиг, что живут на опушках и играют свадьбы в то время, когда на проезжих дорогах поднимаются столбики пыли. Действительно Маруся, шлепающая босиком в порванном платье и с распухшим лицом, сплошь покрытым фиолетовыми пятнами, была похожа на обманчивого и выморочного духа Полужья. Но ей было все равно, и жалела она лишь о том, что не успела или не догадалась взять оттуда хотя бы что-то, хотя бы ветку сирени. Мысль об ирреальности всего происшедшего даже не приходила ей в голову, и первое время лишь одно причиняло боль – чувство вечной и невосполнимой утраты.

В комнате она зачем-то стала лихорадочно рыться в старых ксерах английского текста, нашла уже переведенный роман и то место, где сэр Эндрю скрывается от своих преследователей в развалинах Форума. Ей почему-то казалось, что там можно будет найти даже не разгадку – ибо ничего загадочного в случившемся теперь Маруся не видела, – а способ восстановить, вернуть ушедшее. «Вишневый плащ стал почти черным в тени двух пиний и еще ярче выделялся на белом сахаре расколотого мрамора…» Нет, никакой подсказки не было, и серые листы ксерокса были так далеки от живого дыхания дома на острове, что Маруся даже сплюнула от неожиданной примеси горечи во рту.

Весь день она безутешно корила себя за то, что зашла туда, куда заходить не следовало, и сама уничтожила сказку. Это было даже смешно: на подобных поступках построена едва ли не четверть мировой литературы, начиная от мифа о Психее и заканчивая Адлером.[55] Она справедливо наказана – и только. А двое других? Она была так печальна, а он растерян, даже, кажется, испуган… Да, именно – испуган.

Маруся задумалась. Понятно, что парень оказался там приблизительно в такой же ситуации, что и она сама, и не имел отношения к тайне. К тому же он еще и явно совсем не понимал, о чем там говорилось. Современный типичный менеджер. Но как жаль, что женщину было так плохо видно – только седые волосы и дивная пластика. Ах, если б она видела ее лицо, то можно было бы взять старые журналы – из тех, что не уволок в неизвестном направлении Вырин, – и посмотреть, ибо там помещалось немало фотографий последних или предпоследних владельцев усадеб. Маруся как-то инстинктивно схватилась за журналы, но на пятом вдруг вспомнила, что обнаруженная ею пара сидела совсем в другом антураже – холодном и современном. А что было на женщине? Джинсы и футболку с надписью по плечу «Триатлон» на парне Маруся помнила точно, но женщина… На ней было платье, именно платье, цельное, даже цельнокроенное… однако фасон было никак не вспомнить – а ведь Марусе, с детства увлекавшейся стариной, казалось, что по женскому платью она могла с точностью плюс-минус пять лет определить эпоху вплоть до начала восемнадцатого века. Итак, что же теперь, искать мужчину или женщину? А в том, что теперь надо искать не место, а человека, Маруся не сомневалась. Места неверны, они меняются, обманывают, оборачиваются совсем другим, и любой знает, как, завернув в какое-нибудь старое знакомое место в непривычное время года, человек поначалу обычно пребывает в полной растерянности, не узнавая, казалось бы, прекрасно известного окружения. И к тому же место открывается не всякому, а человека можно искать и найти. И тогда останется только дождаться Вырина…

* * *

Ночь Маруся спала плохо, и ей все снилась река с настолько отлогими берегами, что разбушевавшийся ветер гнал сразу две волны, нагонную и отбивную, отчего река гневно вскипала и металась. Как следует она заснула только под утро, и разбудило ее уже очень поздно осторожное царапанье под дверью.