Великая Смута - Юрий Федосеев

Все было гораздо сложнее. В Москве насчитывалось немалое количество людей, желавших видеть на троне не Годунова, а кого-нибудь из Шуйских или Романовых, а то и такой «отработанный материал», как Симеон Бекбулатович. Поэтому не так уж и безальтернативен был Борис Федорович. С другой стороны, до нас дошли сведения, что бояре, предлагая Годунову царскую корону, хотели не только обезопасить себя, не только сохранить свои права и привилегии, но и ограничить самодержавную власть вновь избираемого «хозяина земли Русской». Значит, не просто так Годунов отказывался от боярского предложения принять державу — он хотел, чтобы это решение принял Всенародный собор, и без всяких условий. И добился своего, став царем.

Однако все, что ему было суждено сделать доброго для Русской земли, он уже сделал, находясь одесную царя Федора Иоанновича. Все последующие годы царствования самого Бориса были потрачены на то, чтобы закрепиться на престоле и утвердить новую династию. К сожалению, не все его действия были достойны, корректны и честны. Он то заискивал, то вероломствовал, обманывая одних, подкупая других, уничтожая третьих. А начал Годунов, даже еще не приняв знаков царской власти, с демонстрации силы и развращающего подкупа. По непроверенной, а может быть, и по специально запущенной информации о движении крымских татар на Москву, Борис собрал почти 500-тысячное войско на берегах Оки. Причем, в пику высокородным князьям и боярам, он поставил во главе полков пять служилых царевичей, в том числе астраханского царевича Арслана Кайбулича, ногайского (казахского) — Ураз-Магомета, сибирского — Махметкула.

В ожидании мнимого противника проводились смотры боевой готовности войск с последующими пирами и раздачей дворянам повышенного жалованья — все это расположило к Годунову служилых людей, желающих и впредь получать царские милости. А к Москве тем временем приближалась не рать, а всего лишь посольство крымского хана. Устрашенные огромным войском и одаренные щедрыми подарками послы возвратились за Перекоп, а царь победителем вступил в Москву.

Не меньшими милостями были ознаменованы и коронационные торжества. По этому случаю все стрельцы, дьяки и прочие служилые люди удостоились тройного оклада жалованья, крестьяне освободились от выплаты податей на один год, а инородцы — от ясака на тот же срок. Все торговые люди получили право беспошлинной торговли на два года. Из ссылок возвратили опальных бояр и дворян. Была отменена смертная казнь. В Новгороде и в ряде других мест закрыли несколько казенных кабаков, от которых население терпело убытки и оскудение. От царских щедрот немного досталось вдовам и сиротам. Особая милость была проявлена в отношении иностранцев, о чем уже говорилось.

Но, став царем, достигнув желанной высоты, Годунов как будто истощил запас творческих сил, которыми он отличался в период своего временщичества. Пребывая в эйфории от собственного величия, он был уже не в состоянии решиться на какую-то реформу, какой-то крупный шаг, кроме разве что строительства новых городов в Сибири и на юге Московского царства.

Отныне вся энергия Годунова направляется на то, чтобы основать новую династию и защитить ее от потенциальных противников. Патологическая подозрительность Бориса стала проявляться с первых же шагов его царствования. Например, текст подкрестной записи (присяги), которую должны были подписать все подданные, был составлен в таких выражениях, что каждый подписывающий уже чувствовал себя подозреваемым в намерении если не совершить цареубийство, то как минимум уничтожить имущество царствующего семейства. Каждый обещал под страхом наказания не искать себе другого царя и доносить обо всех злоумышлениях, которые станут ему известны. Даже простое сношение с Симеоном Бекбулатовичем, переписка с ним, не говоря уже о дружбе, приравнивались к государственной измене.

Вскоре последовало и другое, не менее странное распоряжение об особой молитве, читаемой подданными в частной домашней жизни при питии заздравной чаши, о благоденствии царского семейства и милосердии венценосца по отношению к рабам своим.

Много сил и средств Московского царства уходило на то, чтобы новую российскую династию признали и приняли в свой круг другие монархи Европы. Годунов заискивал перед иностранцами в надежде, что те будут формировать за границей его положительный имидж. Именно поэтому иностранцам, приезжавшим тогда в Москву, предоставлялись такие льготы, о которых у себя в отечестве они даже и мечтать-то не могли. По прибытии на царскую службу иностранцы-дворяне становились князьями, «граждане — боярами», а их слуги получали поместья с крепостными крестьянами и дворянские звания. Свою безопасность царь доверял только иностранцам, сформировав из них специальный полк. О его здоровье и здоровье членов венценосной семьи заботились английские врачи, жившие при дворе на положении первых бояр. Английских купцов полностью освободили от таможенных платежей, ганзейских — наполовину. Ливонские купцы пользовались беспроцентными и фактически безвозвратными кредитами, при условии не покидать Россию и не распространять дурные слухи о Борисе. Иностранцы были изъяты из-под юрисдикции общих судов, будучи подсудными исключительно царскому суду.

Царем овладело жгучее желание организовать династический брак своих детей. Но как будто злой рок преследовал его семью. Первый жених царевны Ксении — сын свергнутого шведского короля Эрика XIV, принц Густав, специально выписанный Годуновым из Италии, где он находился в изгнании, не подошел на эту роль, так как не захотел расставаться со своей любовницей и принимать православие. Второй жених — брат датского короля Христиана, принц Иоанн, был всем хорош, даже, говорят, чересчур хорош, но спустя месяц по прибытии в Москву умер. Ничем завершились брачные переговоры с австрийским и английским дворами, с владельцами Кахетии и шлезвигским герцогом.

Не лучше обстояло дело и внутри страны. Все старания Бориса снискать себе и своей семье народную любовь были напрасны. Его взаимоотношения с высшим сословием государства усугубились тем, что, стремясь узнать тайные мысли своих врагов, которые ему мерещились на каждом шагу, он развил до крайних пределов доносы и шпионство, поставив во главе тайной полиции и Сыскного приказа своего родственника Семена Никитича Годунова. Сначала поощрялись доносы слуг и холопов на своих господ, а потом эта практика приняла тотальные масштабы. «И от таких доносов, — говорят современники, — была в царстве большая смута: доносили друг на друга попы, чернецы, пономари, просвирни, жены доносили на мужей, дети на отцов. От такого ужаса мужья от жен таились. И в этих окаянных доносах много крови пролилось невинной, многие от пыток померли, других казнили, иных по тюрьмам разослали и совсем дома разорили». Одним из первых пострадал старый друг Бориса — умный и честолюбивый Богдан Бельский, бывший воспитатель покойного царевича Дмитрия. Будучи человеком богатым и щедрым, Бельский, выполняя поручение царя по строительству и укреплению города Царева-Борисова, сумел расположить к себе множество работных и ратных людей, некоторые называли его (вряд ли серьезно) «царем Борисовским». Но даже и такое возвеличивание кого бы то ни было Годунов простить не мог. Бельский был схвачен, разорен и отправлен в тюрьму.

А потом очередь дошла и до семьи Романовых, тех самых Никитичей, что были поручены попечению Бориса Годунова их умирающим отцом, Никитой Романовичем. Известно и имя доносчика-провокатора — Бартенев, именно он по наущению руководителя Сыскного приказа подложил в дом Александра «отравное зелье». Его обнаружение дало повод к аресту всех пяти братьев Никитичей, а также их родных и близких им князей Черкасских, Шестуновых, Репниных, Сицких, Карповых. Все они были подвергнуты пыткам, но получить какие-то доказательства их вины в заговоре против царя последователи Малюты Скуратова так и не смогли. Тем не менее в июне 1601 года им всем вынесли приговор, по которому старший из Никитичей, Федор, был насильственно пострижен в монахи под именем Филарет и сослан в Антониев монастырь на Северной Двине. Его жену Ксению Ивановну, а теперь уже монахиню Марфу, отправили в один из Заонежских погостов, а их шестилетнего сына Михаила, будущего основателя царской династии Романовых, вместе с родственниками сослали на Белоозеро. Оказались в ссылке и другие братья. Но только двум из пяти братьев, иноку Филарету и Ивану Никитичу, удалось перенести опалу и выжить. Александр, Михаил и Василий Никитичи умерли почти в одно и то же время, в феврале — марте 1602 года. Народная молва обвинила в их смерти Бориса Годунова.

Эти репрессии совпали по времени со страшным бедствием, постигшим Московское царство. В связи с катастрофическим неурожаем в стране наступил неслыханный голод, продолжавшийся три года и ставший катализатором всех последующих бед. Люди ели траву, собак, кошек, крыс. Родители поедали детей, дети — родителей. Царство превратилось в настоящий разбойничий вертеп. По стране гуляла холера, унося десятки тысяч жизней. А богатые землевладельцы лишь наживались на народном несчастье, нанимая работников в страду за кусок хлеба и прогоняя их из имений после завершения сельскохозяйственных работ. Сэкономленный хлеб шел на продажу, цена на него выросла до баснословных размеров. Никто не стеснялся заниматься хлебной спекуляцией, даже патриарх Иов, имевший большой запас хлеба, не торопился, со слов иностранных наблюдателей, его продавать, ожидая дальнейшего повышения цен. Лишь немногие богатые люди проявляли истинное милосердие по отношению к тем, кто волею судеб был вверен их попечению. История сохранила имя одной из немногих таких благодетельниц: Ульяна Устиновна Осорьина из-под Мурома, причтенная нашей церковью к лику святых под именем Юлиании Лазаревской. Она дошла до крайней степени нищеты, распродала все, что только можно было распродать, но продолжала заботиться о своих крепостных крестьянах. А когда и хлеба не на что было купить, сама пекла хлеб из лебеды и коры деревьев, который казался несчастным вкуснее любого настоящего хлеба.