Трактат о Явлениях Ангелов, Демонов и Духов - Огюстен Кальме

— Ну что, правду я тебе говорил, или нет? Хорошим серебром снабдил я тебя, или нет?

— Весьма хорошим, отвечал юноша, я желал бы иметь его побольше.

— Хорошо, сказал демон, но чем же ты заплатишь мне за него?

Когда Михаил стал отговариваться бедностью, демон сказал ему:

«Ты вовсе не беден кровью, и можешь дать мне ее капли четыре», и вслед за этим взял его левую руку и сделал на ней в одном месте разрез, не причинив, впрочем, при этом никакой боли. Выдавив из раны несколько капель крови в чашечку желудя и подав ему бумагу и перо, демон сказал ему: «Пиши», и начертил ему десять букв (которые тот должен был написать), которые, как потом оказалось, были большей частью греческие и которые не представляли никакого смысла. Потом он велел ему написать на другом листе еще гораздо большее число букв, похожих на прежние и затем сказал: «Эта бумага твоя!» и с этими словами вложил ее в рану, которая при этом в один момент так срослась, что остался только рубец. Демон сказал потом: «С этим ярлыком ты можешь требовать от меня всего, чего только пожелаешь; что ни прикажешь, все будет исполнено, и это будет в течение целых семи лет, по истечении которых ты сделаешься моим всецело. Это последнее ты обещаешь мне в другой записке, которую я беру себе. Согласен ли ты на мои условия?» Молодой человек глубоко вздохнул, однако согласился, и бес исчез. На другое утро он снова явился, посоветовал молодому человеку перестать читать некоторые небольшие молитвы, которые тот имел обыкновение прочитывать и отобрал у него много благочестивых книг для того, чтобы, как говорил он, могли свободнее и чаще вместе проводить время.

С этих пор обольститель постоянно, день и ночь, был при Михаиле в качестве слуги, научал его делать разные необыкновенные вещи, всегда дурного свойства, и постоянно побуждал его к различным порочным делам. Так протекла большая часть семи лет; молодому человеку наступал 20-й год, когда отец отозвал его обратно домой, в надежде, что его сын при дворе получил хорошее, приличное ему образование. Но его сын был самый испорченный, самый потерянный человек.

Срочного времени оставалось уже только несколько месяцев, и он, мучимый угрызениями совести, в отчаянии махнувши на все рукой, делал все, что только могло представиться ему самым необыкновенным и вместе самым постыдным. Он хотел отравить своих родителей, зажечь их дом, но ни того, ни другого Бог не допустил сделать демону, который уже дал было несчастному все нужные для совершения этих злодейств вещества; равно как не допустил Он молодого человека и до самоубийства. Два раза стрелял он из ружья в свою грудь, и в оба раза ружье осекалось. Этот последний факт неистовства открыл для других его внутреннее растерзанное состояние; сестры его не отходили от него для того, чтобы он опять не решился на неудавшееся злодейство и со слезами умоляли его сказать им, что заставляет его решаться на такое ужасное дело; но получили от него один ответ, что вскоре он приведет в исполнение то, на что решился, что это необходимо. Когда его мать узнала дело в общем виде, она также начала настаивать, чтобы он открыл яснее, в чем именно дело; и он наконец открыл ей все; мать от его рассказа упала в обморок. Но так как она принадлежала к Швенкфельдской секте и обратила к ней и своего сына, то она могла только оплакивать его, нисколько не заботясь о средствах к его спасению; наконец, однажды демон пришел к нему в ее присутствии и согнул его тело в обруч так, что голова его пригнулась позади к ногам; это понудило мать отдать сына на попечение духовным. Но он, оправдываясь отвращением. какое он чувствовал к этим последним, ушел от них в Эйхштадт, где он стал жить еще позорнее прежнего. Но здесь поймал его брат, вюрцбургский каноник, сковал его, привез в Мольсгейм и отдал тут его на руки Иезуитам.

Демон понял теперь, что его добыча будет вырвана из его пасти, и нельзя пересказать, сколько угроз, искусства, хлопотни и запугиваний употреблял он для того, чтобы удержать ее за собой. Он нападал теперь на молодого человека то в виде черного льва, то в виде другого какого-нибудь зверя и делал вид, как будто хочет растерзать его, так что от страха и ужаса несчастный бросался в объятия духовных отцов, хотя, кроме его, никто не видал привидений, но иногда и другие слышали неистовый рев демона. Спасение было начато с строгой публичной исповеди, по предварительном совершении над грешником некоторых первоначальных заклинаний. Но он чувствовал к духовным отцам, к их действиям и намерениям такое отвращение, что один простой взгляд их был для него мучением, и если он хоть на несколько мгновений отдавался размышлениям, ему кто-то невидимо говорил на ухо: «Как это ты позволяешь себя утомлять подобными вещами?» Преследователь посоветовал ему сделать подложную расписку и бросить ее в каком-нибудь месте для того, чтобы дело таким образом показалось поконченным и он бы был оставлен. Но служитель, который был приставлен в Михаилу, подметил обман и предостерег ректора, и ректор теперь так неотступно стал действовать на Михаила, что он наконец решился на строгую и искреннюю исповедь. Но какого труда стоила она ему вследствие тех страшных видений и диких нападений со стороны демона, которые ему пришлось переносить при этом. При помощи несколько раз повторяемых заклинаний и молитв, исповедь однако совершилась; Михаил теперь почувствовал в себе удивительную силу к отражению дальнейших нападений. После этого решено было в капелле Св. Игнатия с молитвой к этому Святому совершить полные заклинания демона, с целью принудить его возвратить вложенную в руку Михаила записку и другую, написанную вместе с этой; для заклинаний назначено было 12-е октября; молодой человек обычным образом и со всею строгостью приготовился к ним; ректор совершил литургию и несчастный в присутствии многих духовных отцов и других посторонних людей произнес свое исповедание веры, отрекся от сатаны и это свое исповедание и отречение, записанные на бумаге, он отдал ректору, который положил их на престол. И потом, когда Михаил был приобщен Св. Тайн, он страшно содрогнулся и, дрожа весь, вскричал: «Два страшных демона стоят возле меня!»

Посредством повторенных заклинаний он был освобожден от этих привидений. Ему представилось, что по обеим сторонам алтаря стояли на задних ногах два козла и держали расписку. Потом эти козлы обратились в бегство; заклинатели стали искать расписку и увидели у своих ног тот самый маленький клочок бумаги, который юноша носил в руке. При виде расписки, у него полились из глаз слезы, особенно когда он посмотрел на то место своей руки, где была заложена расписка и увидел, что рубец на ней исчез, так что от него остался только легкий след. Теперь нужно было вынудить демона отдать и другую записку, и для этой цели повторено было все то, что было делано дня отнятия первой расписки. Когда дело дошло до вторичного совершения Св. Причастия, к величайшему ужасу заклинателя и Михаила, который теперь, впрочем, уже укрепился нравственно, явился гадкий аист. Аист держал во рту ту самую расписку, которую старались получить, и между тем как продолжалась усердная молитва, расписка выпала у него изо рта, как бы против его воли, после чего он тотчас исчез. Проискавши напрасно долгое время этой записки на полу, нашли ее наконец на престоле в том самом месте, где священником положено было клятвенное отречение юноши. Возвращенный таким образом Богу, Церкви и себе самому, молодой человек поблагодарил своего спасителя и стал жить по-христиански. Для того, чтобы увековечить память об этом чудном происшествии, папа Павел V поручил викарному епископу Страсбургскому, Адаму, и аббату Бенедиктинского Альторфского монастыря, Георгию, вместе со многими другими свидетелями происшествия исследовать дело, и следователи по окончательном допросе признали и объявили, что молодой человек своим чудесным спасением обязан, после Бога, молитвам Св. Игнатия. Вся эта история для вечной памяти о ней была начертана на доске, и эта доска повешена в церкви Игнатия в Мольсгейме, отстоящем на полторы мили от Страсбурга, где ее можно видеть и доселе. Эта история рассказывается также в сочинениях:

1. «De vita et instituto Sancti Ignatii Societatis Iesu fundatoris Libri quinque, ex Italico R. P. Danielis Bartoli S. I. Romae edito, Latine redditi, a P. Ludovico ex eadem Societate. Lugduni sumptibus Laurentii Anifson, an. MDCLXV, cum privilegio»

2. Gorres. Christliche Mystik. III. 13d. VII. Seite 720–725.

Что сказать об этом рассказе? Прежде всего и главнее всего необходимо обратить внимание на ту редакцию, которой он пущен в ход, для определения достоверности его. Рассказ передан Иезуитами в церкви Игнатия Лойолы и в книге о его жизни — для возвышения и Игнатия Лойолы и Ордена, им основанного. Для человека не понаслышке знакомого с характером деятельности Иезуитов, достаточно сказать, что приведенный рассказ передан Иезуитами, чтобы рассказ был отвергнут. Но кто незнаком с происхождением, историей и характером деятельности Иезуитской, несколько суеверен, тот примет этот рассказ за чистую монету. И потому мы считаем не лишним сказать несколько слов о происхождении Иезуитов, чтобы показать неверность рассказа, хотя г. Кальмет не делает с своей стороны замечаний. Для определения, что такое Иезуиты, мы воспользуемся замечаниями г. Ю. Ф. Самарина, занимавшегося специально вопросом этим[183]. В ответном письме патеру Мартынову вот что говорит г. Самарин: «Основатель вашего (Иезуитского) Ордена называл Божию Матерь своею дамою, себя ее рыцарем, из-за нее вызывал на дуэль какого-то Мавра, и уверял своих учеников, что Бог-Отец взял его в товарищи к Иисусу Христу; это дало тон всему Ордену, и вы, по примеру старших, приравниваете теперь Иезуитов к Апостолам первых веков. Но Игнатию Лойоле, судя по рассказам его биографов, может, до некоторой степени, послужить извинением искренность его помешательства. Воображение его помутилось на единовременном чтении рыцарских романов и житий святых; одно с другим перепуталось и под влиянием этой комбинации, Испанский дворянин преобразился в какой-то небывалый, оригинальный тип полу-Дон-Кихота, полу-юродивого. Но ужели это образец для всех, и чем оправдаются последователи, в которых здравый рассудок остался нетронутым»[184]. Лойола, действительно Испанский дворянин, раненый в сражении, опасно заболел и по совету врача, не обладавшего предвидением, постоянно читал романы, поэмы и жития святых; расслабленный физически и расстроенный от боли тела умственно, Лойола вздумал создать новый Орден. Эта мысль так усилилась в расстроенном его воображении и уме, что и выздоровев, он не отказался от этой мысли, и по благословенно папы Павла III, основал Орден Иезуитов. Это и есть тот Игнатий, названный святым, которому посвящена церковь в Мольсгейме, и будто молитвами которого Михаил избавился от нечистой силы. Но можно ли считать святым того, кто оскорблял Божию Матерь, называя Ее своей дамой, и оскорблял Иисуса Христа, называя Его своим товарищем? Можно ли называть полу-Дон-Кихота полоумного святым, и можно ли рассчитывать на его молитвы? Очевидно, что ни молитвы Лойолы, которых конечно не было, ни его ходатайство, которого нельзя ожидать, не избавили Михаила от демона, а между тем Иезуиты утверждают, что ходатайству Лойолы перед Богом обязан Михаил. Если же так, то, судя об этом рассказе естественно, логически, мы должны будем спросить, да и всякий на нашем месте спросит: доверять ли рассказу переданному, можно ли принять за несомненно истинный этот рассказ? Можно ли, наконец, хоть наполовину принять переданный рассказ на веру? Свойство Иезуитов таково, что они готовы прибегнуть ко всем, даже низким, недобросовестным средствам, готовы врать беспощадно, лишь бы только возвысить своих. Г. Самарин характеризует это их свойство, когда говорит об их сочинении: «Imago primi saeculi». Книга эта, говорит г. Самарин, «произведение в своем роде единственное, как Геркулесовы столбы самохвальства. В ней говорится, что Иезуитское общество рождено от самого Христа и насчитывает трех основателей: Иисуса Христа, Божию Матерь и Игнатия Лойолу; что земная жизнь Спасителя, черта в черту, совпадает с историческою судьбою Ордена, который, через это, как бы отождествляется с божественным своим основателем; что каждый Иезуит, до конца жизни пробывший в Ордене, непременно попадет в рай, и что когда душа его отделяется от тела, Спаситель выходит ей навстречу и вводит ее в царство небесное — это привилегия Иезуитов, засвидетельствованная многими святыми; что Божия Матерь молилась на земле так же, как Лойола, и передала ему свою систему духовных упражнений, что общество имеет все свойства солнца и луны, сияет во вселенной, благотворит всему миру и все охраняет во время ночи. Затем исчисляются подвиги отдельных лиц, членов Ордена, которые уподобляются львам, орлам, Самсону, Апостолам и Архангелам; наконец, оглядываясь на прошедшее и на тогдашнее положение Иезуитского Ордена в Европе, авторы в каком-то лирическом опьянении восклицают: «Мы можем применить к нему пророчество Исайи о народе Божием и о Церкви: будут царие кормителие твои, и княгини их кормилицы твоя: до лица земли поклонятся тебе и прах ног твоих оближут… и изссеши млеко языков и богатство царей снеси… и людие твои во век наследят землю и т. д.» (Ис. 49, 7, 23; 60, 16, 21)[185]. Эта книга, о которой идет дело, написана и издана через сто лет после начала Ордена. Сколько в ней кощунства, сколько оскорблений для Спасителя. Что за сравнения Лойолы со Спасителем, Иезуитов с Апостолами и Архангелами! когда же это общество учреждено Спасителем? Очевидная ложь, самохвальство и нахальная бессовестность Иезуитов в отношении к неведущим. А после этого и рассказ о Михаиле лишается всякого доверия. Иезуиты способны и готовы насказать самых диких и нелепых небылиц, лишь бы возвысить своих, особенно основателя Ордена, в глазах незнающих дела. Самый рассказ о Михаиле по своему характеру — чистая средневековая басня. Иезуиты воспользовались суеверными рассказами и из них составили приведенный рассказ, чтобы возвысить и себя и своего основателя. Тем же, которые могут сделать подобного рода возражение: почему же современники не уличили их во лжи? мы ответим, что Иезуиты передают всегда факт так, как будто он совершился за 30 или 40 лет до передачи ими сообщения верным христианам, когда никто не мог поверить дела de facto: да никто бы и не решился спорить с Иезуитами, для личной безопасности, — Иезуиты никому не простят.