Язык любви. 10 принципов общения, которые помогут найти ключик к любому человеку - Мэтт Кан

кем-то, но это всегда была реакция наподобие: «Жаль, что с вами произошло такое». Когда я был моложе, мне казалось, что так проявляются чуткость и сострадание, и в то время мои чувства на самом деле были такими.

Но эта ситуация ощущалась иначе. Это было похоже на коллективный кармический выброс десятилетиями подавляемой боли и незаслуженно игнорируемых тягот моих собратьев.

Всякий раз, когда для коллективного исцеления в пространстве случаются какие-то события, я использую социальные сети для содействия единству, миру и любви. Но тот день наполнил меня нерешительностью. Можно ли мне сейчас говорить? Не отниму ли я у представителя другой расы возможность выйти вперед и вести за собой? А к миру ли призывают эти времена, учитывая количество уголовных преступлений против людей, чей опыт навсегда останется для меня незнакомым? Чего на самом деле требует от меня этот момент?

Как бы много вопросов ни возникало, неизменный ответ на все был – «любовь». Любовь к человечеству. Любовь к семьям, пострадавшим от расистских нападок. Любовь к красоте, которую я вижу в каждой культуре и которую следует восхвалять, а не преследовать. Любовь к свету единства, соединяющему все живое воедино.

Меня настигло ощущение, что в тот момент людям было необходимо тепло, и мне вспомнились прекрасные, наполненные добротой слова доктора Мартина Лютера Кинга-младшего. Тогда я разместил картинку с одним из его высказываний: «Тьма не может изгнать тьму, на это способен лишь свет. Ненависть не может изгнать ненависть, только любви это под силу». Если когда-либо в истории и было время для того, чтобы эти слова объединили и воодушевили кого-то, это был тот самый момент.

Из-за того что в коллективное пространство изверглось столько подавленной боли и гнева, некоторые люди высказались против моего поста. Они решили, что я критикую протесты: будто это не духовно – выходить за пределы зоны комфорта и идти на улицы. В этом не было ни доли истины. Я просто поделился словами, которые вдохновили меня в то тяжелое время, полное горя и отчаяния.

Кто-то прокомментировал: «Мы не собираемся молчать только потому, что вам, привилегированным белым, от этого некомфортно». Мое сердце разбилось, а внутренний борец за свободу был раздавлен. Никто ничего не сказал про то, что это слова самого Мартина Лютера Кинга, несмотря на то, в посте были его фотография и имя. В тот момент мой образ свелся к обобщенному понятию расового разделения, и некоторые люди воспользовались моментом, чтобы выплеснуть на меня свои проекции.

Было сложно не начать задаваться вопросами: «А правда ли это проекции? Что, если это я ничего не понимаю? Что, если я настолько ослеплен привилегиями, что фразы, которые кажутся мне полезными, могут на самом деле звучать снисходительно к людям с другим опытом? Может быть, я что-то упускаю?» Впервые в жизни под сомнение попали мои самые глубокие этические ценности. Я даже не был уверен, действительно ли отстаиваю равенство, за которое всегда выступал.

Сидя на диване, словно сраженный воин, я смотрел, как люди кричат: «Жизни чернокожих имеют значение!», в то время как другие выкрикивают обидные пренебрежительные слова, полные нетерпимости: «Все жизни имеют значение!» В глубине души я знал, кем являюсь и что именно отстаиваю. Но даже слова Мартина Лютера Кинга не смогли унять бушующий огонь гнева, охвативший все уголки земного шара.

В то время я видел, как множество людей объединяется, чтобы помочь в работе с населением и с финансированием общественных программ. Но также было видно, как коллективное бессознательное использовало этот момент, чтобы спровоцировать насилие, желание грабить витрины и сжигать дома, как будто настал долгожданный момент, способный оправдать действия людей, которые жаждали разрушения.

Прошел всего час с публикации высказывания Мартина Лютера Кинга, а смесь поддержки и критики продолжала изливаться. Мне было больно, я был растерян и не знал, как противостоять такого рода распрям, поэтому удалил ее. Любовь, в которой люди всегда так нуждались, в тот момент оказалась невостребованной. Потом меня забросили в категорию: «Еще один духовный учитель, который прячется за привилегией белых». Такие обидные комментарии не имели ничего общего с моим мировоззрением или поддержкой равенства, а кроме того, не имели никакого значения для той глубокой перемены, что назревала во мне.

Сначала я подумал: «Видимо, через подобный опыт проходят другие люди». Но затем начала просачиваться более глубокая мудрость: «Нет. Это не тот опыт, через который прошли другие расы или меньшинства. Это крошечный кусочек того, на что похожа жизнь, когда ты хотя бы на мгновение встаешь на место человека, которого притесняют. Тебя просто немного высмеяли в социальных сетях. Твоей жизни никогда не угрожали, твоего любимого человека никогда не убивали, и тебя не избивал полицейский только потому, что по расовой принадлежности ты соответствуешь приметам преступника. Твой опыт не похож на то, что чувствуют или пережили люди иной расы.

Ты лишь получил небольшое эмпатическое представление о боли, которая похоронена под кожей общества уже многие поколения. О том, как людей высылали с родины, чтобы прислуживать в белых семьях и у аристократов. О том, как детей разлучали с родителями на границе. О тех ужасных силовых мерах, к которым прибегают полицейские. А между тем, у тебя есть время, пространство и способность понять эту боль, не беспокоясь при этом о том, когда ты в следующий раз поешь, или когда в окна твоего дома прилетит пуля».

Эти мысли проникли мне в душу, я расплакался и осознал удивительную истину: эмпатия помогает понять чувства других людей, но только с моей точки зрения. Можно почувствовать эмоции каждого человека, но лишь в качестве объективного свидетеля. Мне не дано прочувствовать прожитый окружающими опыт с их уникальной точки зрения. По мере того как раскрывалась эта истина, я начал видеть тонкую маску, за которой прятался, воображая, что эмпатические способности дают представление о том, какой на самом деле была жизнь людей, подвергавшихся расовому угнетению. «Какая социально приемлемая форма высокомерия», – подумал я. Пусть и без злого умысла и неосознанно, но я полагал, что могу из безопасного убежища моей культуры настроиться и постичь борьбу другого человека. Теперь же пришло осознание, что не могу.

Такое озарение коренным образом изменило мою реакцию. Вместо «Я понимаю» появилось: «Пожалуйста, помоги мне лучше понять то, с чем я никогда не сталкивался и, возможно, никогда не столкнусь». Это было самое глубокое сострадание, когда-либо мной испытанное. Оно родилось из той абсолютной честности, с которой я признал, что могу чего-то не знать по своему опыту. Кроме того, мне не