Узнать по глазам. Истории о том, что под каждой маской бьется доброе и отзывчивое сердце - Ярослав Андреевич Соколов

очень вежливы, мы улыбаемся, обращаемся по имени-отчеству, делаем все, чтобы человек чувствовал себя среди людей, и стараемся каждым своим жестом, фразой внушить в него доверие и надежду. Кто знает, может быть, именно эта вакцина под названием «доверие и надежда» спасла в истории медицины намного больше людей, чем все остальные лекарства».

Время, измеренное ударами сердца

«Смена длится 12 часов. Лично у меня. Перед нами поставили выбор: работать по 12 или по 24 часа. Я выбрал 12. Не представляю, как можно работать сутки.

Хотя… мне мой прадед рассказывал, что до вой ны тоже не представлял, как на танк с гранатой бросится, но война пришла — и представил.

Так и мы: сказали бы работать по 24 часа, работали бы.

Перерыв один раз в день. Можешь в туалет сходить, можешь поесть, покурить.

Жестко, но подумайте сами: каждый выход из «красной зоны» — это смена защитного костюма, а откуда их столько наберется? Кроме того, времени реально нет, мы постоянно в работе. Выход из «красной зоны» — это всегда снимать и заново надевать костюм. Это минут тридцать. Плюс поесть. На час врач пропал.

А в медицине час — это не единица измерения. Нет такой единицы. Считают секундами. Потому что каждая секунда может стоить чьей-то жизни. Вообще время нужно мерить не секундами, а ударами сердца пациента. В минуту сердце бьется 60–80 раз, и каждый удар может стать последним.

Вот и считай, во сколько твои переодевания могут обойтись.

В таких условиях нельзя как раньше: сигарету потушил и побежал — теперь ты побежал и переодеваешься еще долго. И любой свой уход ты согласовываешь с коллегами.

Бывали случаи, когда я не ел весь день. Заходишь в комнату отдыха после смены, видишь диван и только тогда понимаешь, что устал, но времени подумать об этом не было. Падаешь на диван и понимаешь, что не ел ничего и не пил весь день.

Это правда, что в первые дни, когда к нам по 20–30–40 пациентов привозили, приходилось работать в памперсах. Никогда не думал, что в сознательной жизни такое случится со мной. Сейчас организм уже натренирован и может терпеть.

Каждый рабочий день, каждая смена — это проверка на прочность. Да, это работа врача. У нас так каждый день. Многие мои коллеги говорят, что, если смотреть в корень, то по сути-то ничего не изменилось, просто теперь все как будто под увеличительным стеклом. И это правда. Друг познается в беде — золотая истина. Такая беда нагрянула, и мы хорошо видим, кто чего стоит, кто на этом денежки зарабатывает, кто рейтинги себе делает, а кто жизни спасает.

Иногда лежу после смены, листаю новости в телефоне и читаю заголовки: «Что будет после пандемии?», «Какие бизнесы выживут в пандемию?» — в общем, все обеспокоены одним вопросом — каким надо быть или стать, чтобы выйти сухим из воды. Смешно даже. Очевидно же, что никто сухим из воды не вый дет — всех коснулась эта пандемия, — а вот остаться человеком шанс есть у каждого, только не все почему-то им пользуются».

Все будет хорошо!

Ольга — медсестра Первой градской больницы.

«Работаю в «красной зоне», смена — 12 часов. Все начинается с переодевания из обычной одежды в СИЗ».

С защитой проблем нет!

«Сперва надеваем хирургические костюмы, обычные хэбэшные, на них — ставшие всем известными по репортажам в СМИ комбинезоны «Тайвек» с капюшоном. Бахилы сверху на комбинезон. Одни перчатки под костюм, вторые перчатки на костюм, заматываем их скотчем, потому что перчатки съезжают. Респиратор. Поверх респиратора — еще маска, очки защитные и капюшон. Теперь мы полностью укомплектованы и готовы к работе в «красной зоне». Красивые как космонавты.

И так до конца смены. Разрешается сходить на перерыв один раз. Тогда костюм проходит обработку, потом опять надеваешь его.

Единственное неудобство — он слишком большой для нас, мы все девочки среднего роста. И маски трут. Уши отваливаются, потому что эти резинки съезжают. Считайте: от респиратора резинки на ушах, потом еще сверху маска — тоже резинки на ушах. И еще сверху очки и тоже резинка, и та тоже спадает. Потеет все ужасно, потому что костюм не дышит. И не успеваешь подняться в «красную зону», очки уже все запотевают, всё как в тумане. Подходишь к пациенту колоть вены в двух перчатках. А кто-то и третьи надевает. И еще запотевшие очки. Это самый неприятный момент.

С экипировкой, кстати сказать, проблем нет, с первого дня всего было достаточно. Нам даже привозят гуманитарную помощь: кремы для защиты и ухода за кожей лица и рук.

Чтобы нас в СИЗ узнавали, пишем имена и должности на костюмах. А в последнее время стали скотч клеить: красный — врач, синий — медсестра. Так и распознаем друг друга, и пациенты нас узнают».

Только без паники!

«Первый наплыв зараженных был для нас кошмаром — их было так много и часто тяжелые: одышка, температура. Капаем внутривенно парацетамол. Час-два — их опять начинает лихорадить. Часто паникуют. У нас совсем молодой парень лежал с одышкой, его лихорадило, он очень волновался, переживал и все время спрашивал: «Может быть, антибиотики какие-то другие надо мне назначить?»

Везде в СМИ идет информация, что люди умирают от коронавируса. И пациенты начинают паниковать. А у них и одышка, и температура, и лихорадит.

И плюс к этому паника. Представляете, какая прекрасная «добавка» для улучшения состояния.

А некоторые тяжелые прямо на глазах задыхаются, их везешь в реанимацию, а они просят: «Не надо меня туда! Я хорошо себя чувствую, все хорошо». А сами уже синюшного цвета.

Конечно, начитались про врезанные, как пишут, трубки ИВЛ в горле, которые якобы еще и не помогают, а только мучают. Представляете, как смещены все представления у пациентов! И некоторые умерли, думаю, именно от такого настроя своего внутреннего.

Спасибо СМИ, в которых несколько месяцев не было никаких других новостей, кроме как про коронавирус и «легкие в труху».

Лучше бы писали, например, вот о таких случаях. Один из первых пациентов у нас был мужчина лет шестидесяти, у которого одна сторона тела была парализована. Представляете? Мы еще думаем, он-то где заразился? Ведь постоянно дома, казалось бы. Наверняка, родственники принесли. Или сиделка. Он к нам поступил в очень тяжелом состоянии. Отказывался от еды. Вообще не шевелился. Мы