И здесь граница - Вениамин Росин

Часами надумал промышлять. Как же, недурный бизнес! С выгодой можно продать за рубежом.

Закупил как-то десятка полтора дамских золотых часиков с браслетами да еще в придачу к ним пяток будильников, и припрятал все это в укромном местечке.

И вот ровно за пятнадцать минут до отправления поезда в вагон поднялся пограничный наряд. Проводник, уверенный, что он вне опасности, прислонился спиной к простенку между окнами, блаженно щурился, словно радуясь чему-то.

И вдруг все пять будильников в один голос, громко и настойчиво заявили о своем существовании.

На лице проводника страх и смятение. Ему не хватало воздуха. С мистическим ужасом смотрел он на пограничников. Глаза расширились. На лбу выступил пот.

— Дело прошлое… Но я и по сей день никак не пойму, сколько голову ни ломал, почему будильники затрезвонили. И именно в тот момент, когда вы заявились. Готов поклясться всеми святыми, что ни один, понимаете, ни один не был заведен! И так внезапно…

— И я не пойму, — уклончиво ответил Кублашвили.

Первой мыслью тогда было дождаться возвращения проводника и в его присутствии изъять контрабанду. Но затем перерешил. С изъятием можно повременить. Час-другой ничего не изменят. Он проучит этого дельца, за которым давно уже водились грешки. Проучит, чтобы надолго запомнилось.

И Кублашвили, поставив завод у будильников на определенное время, уложил их обратно в тайник.

«Однако пора приступать, а то, пожалуй, не я Денисову, а он мне придет на помощь», — подумал Кублашвили и сказал:

— Вынужден прервать нашу беседу. Время у меня ограниченное.

— Можете проверять, но только ни к чему все это. Сам закаялся и десятому закажу… Боком те будильники вышли.

Серые глаза проводника были по-детски чисты, говорил он настолько искренне, что Кублашвили почувствовал к нему невольное расположение.

Порядок досмотра привычный, давно установленный.

Стоя в дверях купе, проводник достал пачку сигарет и, закурив, спросил с простодушным видом:

— Извините меня, но правду ли говорят, будто вы, старшина, особый прибор для проверки придумали… что-то наподобие рентгена. И премию за него — пятьдесят тысяч отвалили… и отвертка у вас… ну, какая-то специальная. Головка начинает светиться, если что.

«Назойлив ты, как осенняя муха, — поморщился. Кублашвили. — Валяй, валяй! Разубеждать не собираюсь, подобное слышать не впервые. Чего ни выдумывают контрабандисты обо мне и моей отвертке!»

— Почему это вас интересует? — холодно спросил он.

Проводник поспешно опустил глаза.

— Поверьте, я без всякой задней мысли.

Последовала неловкая пауза. Проводник поперхнулся табачным дымом, побагровел и закашлялся, схватившись рукой за грудь.

Чтобы как-то сгладить напряженность, Кублашвили миролюбиво, чуть ли не дружески, сказал:

— Готово, пошли дальше.

Пятое купе. Нижний диван, батарея, стены. Теперь верхний плафон. Кублашвили поставил в проходе деревянную лесенку, ловко поднялся по ней. Да, видимо, и тут давно уже никто не касался плафонных шурупов. Вон даже головки у них заржавели. А почему, собственно, заржавели? Уже стало правилом ничего не принимать на веру и, если возникло сомнение, обязательно доискиваться до первопричин.

«Откуда ржавчина? Крыша не протекает, сырости нет. Надо разобраться…»

Он сунул руку в карман. Фу, какая досада! Отвертка в шинели.

Едва лишь спустился вниз и взялся за шинель, как проводник оживился и затараторил:

— Нечего и сомневаться! Все, абсолютно все в порядке! Никаких нарушений!

Кублашвили слушал и не слушал. Мысли его были заняты шурупами на плафоне.

— А? Что вы сказали? — спросил рассеянно.

— Говорю, все в полном порядке… Но понимаю: проверять обязаны. Се ля ви, как говорят французы. Такова жизнь!

Кублашвили достал из кармана шинели отвертку.

В глазах проводника появилась тревога. Что еще собирается делать пограничник? Ведь будто бы собрался уходить! И побледнел, сжался весь, когда Кублашвили поднялся по ступенькам лестницы.

— Сами в-видите, н-ничего, — сказал заикаясь, жалким голосом и подавленно умолк.

Легкое прикосновение отвертки к бороздке шурупа — и отскочил слой ржавчины.

«Ага, вот в чем секрет! — сообразил Кублашвили. — Все прояснилось. Головки шурупов протравлены кислотой. Новая уловка, о которой ориентировали на боевом расчете. Настоящая, подлинная ржавчина глубоко въедается в металл и так легко не отскакивает. Ничего не скажешь, придумали! Раньше, стремясь ввести нашего брата, контролера, в заблуждение, контрабандисты подкапчивали шурупы плафонов спичками, а как разоблачили, раскусили их хитрость, — усовершенствовали преступную свою технологию.

Лицо проводника перекосилось, стало некрасивым. Дышал он коротко и часто, уставившись в одну точку.

Минута — и плафон снят. Кублашвили, привстав на носки, нашарил продолговатый сверток. На ощупь определил: книги в целлофановой обертке. Выходит, не ошибся: улов есть.

…Кублашвили медленно провел рукой по лбу, словно отгоняя нахлынувшие воспоминания. Годы, годы… Как быстро проноситесь вы! И каждый год особенный, по-своему неповторимый, запомнился успехами и огорчениями. Но всегда сопутствовало ощущение какой-то романтической приподнятости, сознание своей причастности к святому делу охраны государственной безопасности. И будь ему сейчас двадцать, стань он перед выбором жизненного пути, то, не колеблясь, снова посвятил бы себя все той же пограничной службе со всеми ее трудностями и радостями. Вот так завтра он и скажет ребятам в школе. Только так и не иначе.

«В общем, принимайся, Варлам, за дело, продумай свое выступление», — и он склонился над листком бумаги.

Следопыт Алексей Сапегин

Вместо предисловия

Говоря откровенно, мне здорово повезло: в одном из пограничных отрядов западной границы познакомился с Алексеем Ивановичем Сапегиным — отважным следопытом, который, что называется, бывал на коне и под конем, попробовал и горького, и горячего…

Совместные поездки по заставам, долгие беседы сдружили нас, он раскрылся, как человек и как воспитатель, наставник, умело передающий молодым воинам свой богатейший опыт борьбы со шпионами и диверсантами.

Интересную, насыщенную событиями жизнь прожил этот заслуженный пограничник, кавалер многих орденов, медалей, знаков воинской доблести.

Перед тобой, читатель, небольшая повесть о нем.

Служу на границе

Застенчивая улыбка пробегает по сухощавому лицу прапорщика Сапегина, он пожимает плечами. Рассказать о себе? Пожалуйста. Только ничего особо примечательного нет в его жизни. Родом он с Рязанщины, из села Казачье. Еще не исполнилось и восемнадцати, как надел военную форму. Да и мог ли усидеть дома, когда фашисты напали на Родину? Рвался на фронт, в действующую армию, где уже второй год находился его отец, да вышло иначе. Назначили в пограничные войска.

Откровенно говоря, это не совсем обрадовало (тыл, мол!), а как прибыл на заставу, то понял, что ошибся, здорово ошибся. По существу, здесь тоже шла война, только война тайная, война невидимая, война разведок… Так с сорок второго и породнился с границей… А насчет каких-то особых случаев и невероятных приключений, то их вроде бы и не было.

— Нет, не было, — уже более решительно повторил Алексей Иванович. — Обнаружишь нарушителя, преследуешь… Задержишь… Вот, пожалуй, и все. Ничего особенного. — Он закуривает и прохаживается по комнате. Выше среднего роста, с широко развернутыми плечами, стройный и подтянутый.

— Я слышал, вы охотник? — говорю, чтобы как-то нарушить затянувшееся молчание.

Алексей Иванович кивает головой:

— Да, немного есть. Охотник и рыболов.

Он заметно оживляется и с увлечением начинает рассказывать, как чудесно посидеть часок-другой с удочкой на берегу реки, терпеливо ожидая, когда доверчивая рыбешка польстится на червяка… Не без гордости показывает свою отменного боя тульскую двустволку, с которой любит побродить по лесу. Именно побродить, понаблюдать скрытую от посторонних глаз жизнь лесных обитателей. Слиться с природой. Увидеть нежную, неповторимую просинь раннего утра, когда тают в низинах розовые облачка тумана и в бесчисленных каплях росы искрится солнце. Затаив дыхание, дрожа от восторга, подследить, как в валежнике возится юркий поползень, как паучок забрасывает паутину на вершину ярко-зеленой елочки и терпеливо дожидается своей добычи. Послушать негромкое, булькающее, напоминающее журчание ручейка, воркование горлинки…

Алексей Иванович с мечтательной улыбкой вспоминает, как ранней осенью шел он с ружьем по опушке леса. Деревья отливали багрянцем, и чуть ли не вокруг каждого дружная семейка грибов.