Московские эбани - Елена Сулима

- Ой, - пискнула Зинаида, представляя все самые страшные ловушки, которые могут расставить мужчины влюбленной женщине, - А что же дальше-то с вами было?!

- А то и было. Пришла я домой. Ночь со своим мужем проспала спина к спине, а утром, едва он ушел, собрала вещички и написала записку: так, мол, и так, не могу больше без любви жить, не ищи. А он меня и не искал даже. Вот так-то. И на кого я столько лет жизни потратила и зачем - до сих пор не пойму. А все это оттого, что внушили с детства - семья важнее всего. Да зачем эта семья, если любви нету? Да и он несчастный был, оттого, что с детства недолюбленный, необласканный. Бабка у него из староверок - строгая была. Но я так думаю, если человек сам себя не переиначит, после воспитаний всяких - никто ему не поможет. Сам должен вдруг оглянуться и с другими себя сравнить. Не с подонками всякими, а с красивыми людьми. Что их мало что ль?.. Он сейчас уже профессор, старый, скрюченный, злой. Студенты его боятся. И зачем я ему верила, что это счастье такое - женою профессора быть?.. Одно название. Никому он, как человек, оказался не нужен. Так и живет бобылем. Я к нему в город как-то заезжала, захотелось себя понять прошлое вспомнить, так я часу проговорить с ним не смогла, разругалась и уехала. А тогда... сбежала я вниз по ступеням без оглядки, мой второй Николай, Колька уж, меня встретил у подъезда, мы заехали за Яшкой и в ресторан как закатили!.. Все Яшке за сладостями и объяснили. А он и рад был. Отец-то - чуть что - порол его все время. Так и прожила я счастливо в любви и достатке целых двенадцать лет. Конечно, девки, вам это кажется недолго, по сравнению со всей жизнью, но другим и того не дано. Так что, девки, ищите свое счастье и не хороните зря. Тебе-то ещё рано, - кивнула Галина Арнольдовна на Зинаиду.

- Это почемуй-то?! - воскликнула Зинаида и бросила надменный взгляд на Викторию, но тут же покраснела, потупилась, и нервно теребя складки импровизированной скатерти, пробурчала себе под нос: - Я тоже женщина. У меня уже дочке шесть лет. Осенью в школу пойдет. Мне самой двадцать пять уже

- Бабы настоящими женщинами становятся годам к сорока, когда толк в жизни начинают понимать. - Махнула на неё небрежно Галина Арнольдовна. - Ты пока поработай на свое будущее, так чтоб не мельтешить опосля. А тебе Вика от женского счастья бежать грех, я скажу, грех...

Но Виктория никак не отреагировала на её слова, она подошла к окну и, разглядывая стоящий на спущенных шинах Мишкин серебристый Ситроен покрытый снежной шапкой, спросила не оборачиваясь:

- А что же было потом с вашим Колькой?

- А что таких случаях бывает - то и было. Парень он был отзывчивый веселый балагур, компанейский, дом у нас был - полная чаша, особенно как в Москву перебрались, дачу отстроили... Спился он. Жалко было расставаться. И я его любила, и Яшка мой в нем души не чаял, но ничего поделать не смогли, совсем другим человеком стал - лживым, злостным каким-то, подлым и глупым. Противно жить стало. А у него что - загул, за загулом, так загулял однажды и у другой бабы оказался. Она тоже алкоголичка была вот и сошлися. При разводе мне с Яшкой квартира осталась. Ему дача отошла. Вот он с молодой женой на даче-то и сгорел вместе с домом. Через пол года, как разошлись мы. Не жить ему видно было без меня. Он мне часто говорил: "Галчонок, ты мой, царица моя - не жить мне без тебя". Так и сталось. Дурак, он дурак!..

- Да... печальный конец у счастливой истории. - Вздохнула Виктория, продолжая смотреть в окно. За окном шел снегопад.

- Да что вы, девки! У всех счастливых историй печальный конец. Но если его бояться, то вообще ничего не будет. Главное, чтобы сама история счастливая была.

ГЛАВА 15.

Это бабы умеют рассказывать долго и красиво свои любовные истории, вздохнул бомж Потап и закурил дорогую сигарету "Парламент". - А у нас, мужиков, знаешь как - все просто: Пришел, увидел, победил.

Он сидел на Гоголевском бульваре рядом с вальяжно распахнувшим свою дорогую кожаную куртку на меху Вадимом и пил пиво. Неподалеку, возле Фонда Культуры, Вадима ждала машина с водителем, но Вадим не спешил.

- А кто ж тебе насплетничал, что мы были любовниками? Не бойся, я тебя, брат, не выдам.

- А я и не боюсь. Михайлов-Шуйский.

- Ох, братец, давно это было. Давно. Михайлов-Шуйский тогда ещё у Зачатьевского монастыря в вагончике не жил и сторожем не работал, хотя, как и сейчас пил, но бутылки не сдавал, а имел свою четырех комнатную квартиру, малевал чего-то там упорно и выставлялся раз даже с "двадцаткой". Иностранцы покупали его коллажи из старых газет, и хорошо платили, а я тогда был детским писателем. Меня переводили неплохо на языки, хотя и не народов мира, но севера и Кавказа. Я был тогда уже мэтр в кругу молодежи. Мне тогда было сорок, им - по двадцать, двадцать пять... Хорошо, я тебе скажу, брат, чувствовать себя мэтром. И похож я был на французского щеголя, и одевался франтом. Все отлично было, по высшей планке. Я ещё и спортсменом был - велосипедистом, правда, к тому времени лет десять как не выступал на соревнованиях - но спортивная жилка ещё не иссякла. Только пил я уже тогда. Не особо, конечно, а как все в те годы в среде диссидентов и художников, а крутился я и с теми и с другими, ещё в доме Литераторов, Журналистов сидел... оттого и выходило чуть чаще, чем другие. И каждое утро клялся себе - завяжу. Да как-то не завязывал. Чего-то мне не хватало. Воли, конечно, брат, воли. А я решил тогда, что любви. И все когда приходил на сборище все думал: "вот она!.." Короче, баб у меня хватало. Сам понимаешь - мэтр! Вечер обработки - ночь уже со мной. Но все не то было. Нет, не подумай, и любил я их, и жизнь пытался совместную строить со всякими, но не получалось. А когда она пришла на годовщину смерти Володи Губанова, был такой поэт, ну да ты уже не знаешь... А жаль. Ей тогда где-то около двадцати пяти было, а больше пятнадцати не выглядела. Девочка, светленькая такая, непорочная...

- Светленькая? - недоверчиво переспросил Вадим.

- Ну да. Мне ли не знать. У неё волосы были светло-русые, с таким золотистым отливом на концах, что казалось, светятся. Сейчас так торгашки на Белорусском выкрашиваются - перьями, называется. Но это не то - мертвое начало, а у нее, словно голова лучилась. Ну, я - старый ловелас, разве я мог мимо пройти?..

Стал клинья подбивать - не колется. Я её и провожать, и по вечерам звонить, и якобы по делу на встречу вызывал. Домой ко мне не ехала, назначала встречу у метро Краснопресненская, я с цветами, а она меня в зоопарк. Сколько я с ней в этом Зоопарке гулял - звери узнавать стали!.. Ладно там горилла какая-нибудь - морж! Как мы подходим, эта махина из воды выползает и голову на ласт обопрет, и так мечтательно на нас смотрит, а сам хвостом чуть ли не марш Мендельсона отбивает. А она радуется! Ну девочка прям! - тут Потап понизил голос и продолжил мрачно: - Казалось бы!.. Э.. брат, да куда там! Кремень! Это когда её ровесницы ещё сами не знали, что им надо, у неё все уже было. Все - и муж художник, и квартира трехкомнатная и дача в полгектара и даже сын пятилетний. При этом работала художником на Мосфильме. Я со своими детскими рассказиками, да стишками - никто по сравнению с теми, кто её окружал.

- А зачем же ты тогда ей был нужен?

- Отдыхала она со мной, от своих заморочек. Вот и все. А может, и влюбилась... Но дальше прогулок - ни-ни. А я уперся. У меня к тому времени жить с бабой дольше трех месяцев не получалось, а тут пол года с ней выгуливаюсь - и никакого результата. Пить даже бросил. С мужем познакомился, даже подружился та, что он на меня как на просто так, товарища, смотрел и без ревности её со мною везде отпускал. Так мало того, смеяться, брат будешь, - сыну в няньки заделался!..

- Тебе сам бог велел, - пожал плечами Вадим, - Ты же детский писатель.

- Да-а. Но с тех пор, двенадцать лет, не одной строки не написал! И чувство у меня такое - что как только онемение прорвет, напишу хоть строчку - так сразу и умру.

- А ты и не пиши.

- Нет, брат, это дело такое - свыше дается. Если прорвет - все равно напишу, а потом хоть стреляйте.

- Твое дело. - Пытаясь соблюсти внешнее равнодушие, отвел взгляд в сторону Вадим, - А что случилось-то? Почему писать-то перестал?

- Ну да я продолжу, а ты старших не перебивай. Митька её в пять лет детских книжек не читал. То есть читал, конечно, английские сказки, индийские, китайские, русские, братьев Гримм - но, не как ребенок, а как филолог. Сравнивал, понимаешь ли, национальные характеры и приоритеты ценностей. Читал также всерьез все легенды и мифы народов мира, Данте и Шекспира, Марк Твена и Джека Лондона, и Бунина, и Шекли и даже тома истории России Соловьева, чем вконец озадачил меня... Ты себе представляешь, насколько все было серьезно в этом мальчишке дошкольнике?! И не я его поучал, когда выгуливал, а он меня просвещал. В общем, превратился я, сам того не заметил как, не то что бы в друга семьи, а дядьку-няньку на побегушках. Такого со мной ещё не бывало. И самое интересное, что я её так полюбил, что мне и переспать с ней не хотелось уже, лишь бы видеть. Но, хотя я уже и стал человеком при доме, редко видеть её получалось. Чаще с мужем её в шахматы играл, или с Митькой в солдатиков, чем с ней парой фраз перекидывался. И вот пришло лето. Она какой-то фильм закончила, как художник и взяла отпуск на все лето. У них на Мосфильме и на год можно было отпуск брать без оплаты. Они всей семьей выехали на дачу. А дача у них в полгектара была - от его предков пламенных революционеров им досталась. Представляешь, что это такое?! Пространство - ого-го! И никто тебе через забор не кидает "здрасьте". Выйдешь с крыльца - розы полукругом площадку огораживают, дальше сад яблоневый, а потом вообще лес с елками. Муж её только по выходным на дачу приезжал, мне как-то в будни без него находиться там было неприлично. Так я до чего дошел - уезжаю с утра в понедельник с её мужем, день, два, три шляюсь по гостям и мастерским художников, не пью, а потом срываюсь, чуть выпью и на электричку. Приезжал обычно, когда она на чердаке, там была её мастерская была, что-то рисовала, потому что обычно уже ночь была. И я вот до сих пор не знаю - что для меня важнее было узнать, что она нарисовала или то, что она ни с кем эту ночь не спала. При этом к мужу я её - не ревновал совершенно. Едва она ложилась спать - я забирался на чердак по приставной лестнице и засыпал в запахе скипидара её картин. Я даже не разглядывал их, тем более что она имела странную привычку, снимать после работы холст с мольберта, и оборачивать его к стене нарисованной стороной. И никогда не заходила на чердак до обеда. Митя тоже.