Начинали мы на Славутиче... - Сергей Андрющенко

— На этих двух направлениях, как наиболее танкоопасных, — продолжал, жестикулируя, Макурин, — нужно создать систему заграждений.

Инженер изложил план, предусматривающий постановку минных полей, различного рода противотанковых и противопехотных заграждений, устройство завалов, отрывку траншей. С доводами его трудно было не согласиться. Генерал Чуваков одобрил все предложенные Макуриным мероприятия.

Затем мы заслушали артиллеристов и тоже приняли их предложения. Докладывал полковник В. А. Квашневский. Он высказал мысль, что в полосе обороны корпуса следует создать одиннадцать противотанковых районов, разместив в них 160 орудий и сильный противотанковый резерв. Были предусмотрены массирование огня на наиболее опасных в смысле прорыва противника местах, а также широкий маневр артиллерии по фронту и в глубину.

Мы наметили также направления для контрударов по противнику во взаимодействии с частями 25-го танкового корпуса.

В окончательном варианте план был утвержден комкором, и тут же началось его воплощение в жизнь. Операторы сразу разъехались по частям для того, чтобы проконтролировать выполнение намеченных мероприятий, а где нужно, и помочь. Не остались на месте и другие работники штаба. У нас был заведен такой порядок: приняв решение, самим доводить его до исполнителей на месте и там же отыскивать наиболее рациональные способы действий частей и подразделений, передавая нижестоящим командирам опыт и знания, которыми обладали работники штаба корпуса.

Была проделана огромная работа. Артиллерия заняла позиции с таким расчетом, чтобы значительная часть ее могла вести огонь прямой наводкой. В противотанковых районах орудийный огонь сочетался с инженерными заграждениями и взаимодействовал с группами истребителей танков, созданных в каждом стрелковом подразделении. Очень многое сделал личный состав частей в инженерном отношении. Было отрыто около двух тысяч стрелковых окопов полного профиля, 14 километров ходов сообщения, создано 87 наблюдательных пунктов с соответствующими укрытиями, сделано 6,3 километра лесных завалов, установлено 13 000 противотанковых и 4500 противопехотных мин. К работе привлекались не только подразделения, но и местное население, в основном на второй и третьей позициях. Позже капитан Макурин после подсчетов доложил мне, что на инженерное оборудование полосы обороны было затрачено 84 000 человеко-дней.

Все эти меры, безусловно, упрочили нашу оборону, сделали ее более гибкой, маневренной, активной, способной противостоять превосходящим силам противника.

На фронте продолжалось относительное затишье. Как-то вечером мы с Чуваковым устроили чаепитие. Никита Емельянович очень любил крепкий чай, пил его помногу и в таких случаях непременно приходил в доброе расположение духа. Тогда, если позволяла обстановка, он начинал вспоминать свое дореволюционное житье-бытье, работу на московской военно-обмундировочной фабрике «Персец и Понсон».

— Знаешь, сколько стоила пара вот такого чая в кофейне нашего Понсона? — спрашивал он. — Впрочем, откуда тебе знать, ты еще тогда под стол пешком ходил.

— А сколько же все-таки? — подзадоривал я его.

— Семишник. По тем временам целое состояние. Ведь нам за пошив одного солдатского ремня платили копейку. Столько же за чехол для саперной лопатки. В день, бывало, и полтинника не наберешь, особенно если учесть штрафы. Как-то раз мы взбунтовались, пошли к хозяевам требовать прибавки. Они, конечно, показали нам кукиш. Меня же, вдобавок, еще с фабрики выгнали и в черные списки занесли. Полгода потом без работы ходил и только в июне семнадцатого устроился шорником в Дорогомиловские мастерские — были такие тогда, конскую сбрую шили…

Слушать Чувакова было очень интересно. Он умел увлекательно рассказывать. Да и биография его была насыщена самыми неожиданными событиями. Никите Емельяновичу, например, дважды пришлось столкнуться с эсерами, вести против них борьбу. Первый раз в мастерских после Февральской революции, когда они засели в заводском комитете и стали агитировать за Временное правительство Керенского. Чуваков выступил против них, разоблачив преступную политику эсеровского ЦК, ведущего линию на продолжение мировой войны. К нему примкнули передовые рабочие, и вскоре заводской комитет был переизбран, стал большевистским. Второй раз Чуваков столкнулся с левыми эсерами уже в начале 1918 года, когда по заданию партячейки возглавил борьбу с беспризорностью. Эсеры были против организации школ и клубов для подростков, но большевики их в конце концов создали…

В тот вечер мы долго засиделись за чаем. На нашем участке фронта стояла удивительная тишина. Я обратил на это внимание Чувакова. Он умолк, прислушался.

— Да-а, — протянул Никита Емельянович задумчиво, — готовятся… Скоро начнут.

Комкор не ошибся. На следующий день, 19 декабря, после артиллерийской подготовки гитлеровцы нанесли удары с трех направлений: из Грабы на овощной совхоз в полосе 24-го стрелкового корпуса; со стороны Янивки на Фортунатовку в стык между 1-м гвардейским кавалерийским и 18-м гвардейским стрелковым корпусами и, наконец, от хуторов Чубаровские на Шершни по левому флангу 248-й отдельной курсантской стрелковой бригады. Фашисты действовали хоть и небольшими силами пехоты, но при поддержке танков. Это, как мы вскоре правильно, оценили, были усиленные передовые отряды, имевшие цель разведать нашу оборону на указанных направлениях и там, где удастся, развить успех главными силами.

Передовой отряд противника, действующий на нашем участке фронта, стремился захватить Шершни и тем самым открыть дорогу на Чеповичи. Однако это гитлеровцам не удалось. Командир 248-й курсантской бригады С. П. Хотеев и его начальник штаба Р. Г. Абдулин (я познакомился с ним уже в ходе боев) умело построили оборону. Эшелонировав ее по глубине, они на танкоопасных направлениях создали огневые мешки. На флангах здесь были поставлены орудия прямой наводки, которые смогли вести огонь по танкам в борт, то есть в наиболее уязвимые места. Была организована также система многослойного косоприцельного огня. Попадая под него, гитлеровская пехота несла большие потери.

В первой же атаке противник потерял два танка, потом еще один. Остальные повернули обратно. За ними откатились и автоматчики.

Во время второй атаки было сожжено три бронемашины из восьми, уничтожено до роты пехоты. Полковник Хотеев, находясь на наблюдательном пункте, расположенном во второй траншее, лично руководил боем. Ближе к переднему краю перенес свой КП и подполковник Абдулин. Потом он, докладывая мне о прошедшем бое, говорил:

— Когда боец знает, что командиры впереди, рядом с ним, у него даже мысли не появляется об отступлении. Такой психологический момент не раз проверен на практике. И мы со Степаном Павловичем частенько им пользуемся.

У соседа слева — 18-го гвардейского стрелкового корпуса — гитлеровцам удалось потеснить полк, оборонявший Фортунатовку, и вклиниться в нашу оборону на глубину до полутора километров. Но потом они вынуждены были остановиться. Танки безнадежно застряли на лесных дорогах, перекрытых многочисленными завалами. Четырнадцать из них было подбито, остальные отошли. Таким образом, и здесь наступление врага практически захлебнулось.

Иная картина сложилась на левом фланге 24-го стрелкового корпуса — нашего правого соседа. Сильным фронтальным ударом гитлеровцы прорвали его оборону и, продвигаясь вперед, захватили важный опорный пункт — хутор Балярка. Для наращивания успеха они ввели в бой еще до шестидесяти танков с пехотой и, не считаясь с потерями, ринулись вперед. К исходу дня им удалось овладеть узлом дорог, расположенным в двух километрах юго-восточнее Стремигорода. Создалась реальная угроза выхода противника во фланг и тыл нашего корпуса.

Получив это тревожное сообщение, мы поняли, что надо срочно принимать дополнительные меры для прикрытия своего правого фланга. В резерве у нас был только 151-й полк 8-й стрелковой дивизии, расположенный на южной окраине Чеповичей. Но он вряд ли бы смог сдержать лавину наступающих немецких танков. Тут требовалось кое-что посильнее.

Понимали это и в штабе армии. Надо отдать должное оперативности генерала Г. А. Тер-Гаспаряна да и самого командарма, обладавшего даром предвидения и всегда чутко реагировавшего на малейшие изменения обстановки. Уже к вечеру 19 декабря распоряжением И. Д. Черняховского в наше подчинение были переданы 140, 149 и 226-я стрелковые дивизии. Правда, две из них до нас так и не дошли. Обстановка на фронте правофлангового соседа продолжала осложняться, поэтому 149-я стрелковая, занявшая оборону в районе Липляны, то есть в полосе 24-го стрелкового корпуса, была передана в его подчинение, так же как и 140-я, находившаяся еще на марше. Лишь 226-я дивизия к исходу 19 декабря прибыла в наше распоряжение.