Дочки-матери - Андрей Кранин

- Ее уже не надо ни в чем убеждать. Она сама хочет приехать. Она все поняла - с Вами ей будет лучше. Я подготовлю все документы, вы только пришлите как можно быстрее вызов. Нам надо отправить её не позднее, чем через неделю.

Через неделю у в зале ожидания аэропорта Шереметьево-2 прощались Соня и Ника. Это было прощание прожитых жизней с жизнями будущими. Плохо освещенный вестибюль московского аэропорта служил водоразделом между уходящим в историю настоящим, уже испытанным прошлым и незнакомым, ещё без запаха и цвета будущим, в которое должен был перенести Соню самолет, улетающий в Тель-Авив. Они стояли рядом, нелепо контрастируя друг с другом - некрасивая, маленькая Соня - девушка изломанной судьбы и ослепительная высокая Ника, привыкшая ломать чужие судьбы. Ни одна из них не пустила ни слезинки - зачем? Когда объявили о начале регистрации билетов, к ним подошел Никин отец, стоявший у газетного ларька неподалеку, подхватил скромный Сонин багаж и повел её к таможенному контролю. Ника попрощалась, почти небрежно, махнула рукой и, развернувшись, быстро зашагала в сторону выхода. Потом она резко повернула голову в ту сторону, куда удалялась Соня, сделала несколько шагов, как будто что-то забыла, остановилась в задумчивости, да так и замерла на месте. Она смотрела на худенькую Сонину фигурку сквозь снующие тела пассажиров и пыталась поймать Сонин взгляд, но видела она только размытые круги, подернутые радужной оболочкой - по её лицу горным потоком катились слезы.

12

"В тот год осенняя погода стояла долго на дворе - зимы ждала, ждала природа, снег выпал только в ..." Ну, кто знает, когда? - спросил Макс, для наглядности обводя рукой вокруг, будто бы приглашая найти разгадку в самой природе.

- Я думаю, в феврале, - предположила Ника.

- Хрен тебе - в сентябре. В России снег лежит с сентября по июнь, поэтому на пенсию я выйду в Италии, - продолжил обсуждение Леха.

- Вы все по-своему правы, - легко согласился Макс. - Хотя Пушкин, конечно, имел в виду совсем другое.

Они шли по университетскому парку к спортивному корпусу, обсуждая необычно теплую погоду, установившуюся в Москве. Уже была середина декабря, а в столице до сих пор не выпал снег. На днях взбунтовались водители снегоуборочных машин, которые из-за капризов погоды теряли заработок. Они шумно протестовали перед зданием мэрии, полагая, что если власти научились разгонять облака для праздничных парадов, то почему бы не напорошить немного снега, чтобы его можно было убрать. Ника обернулась к Максу и Леле, которые шли, держась за руки и спросила:

- Где будем Новый год встречать? Предлагаю Лелькину дачу, по слухам она просторна и хорошо благоустроена.

- Мне надо родителей спросить, - смутилась Леля.

- Ну вот, так всегда, - обреченно вздохнула Ника, - уже невеста и полное отсутствие собственного мнения.

- Ника, а почему бы тебе не заказать зал в "Савойе"? - поддерживая шутливый тон, вступился за Лелю Макс.

- Потому что, если мы будем скидываться на "Савой", то у тебя денег не хватит.

Макс вздрогнул. Он почувствовал, что игра закончилась, и Ника говорит серьезно. Нельзя сказать, что его это огорчило - к Никиным эскападам он привык, но его это унизило - никогда ещё никто из них так откровенно не подчеркивал его финансовое неравенство. Макс был слишком горд, чтоб оставить оскорбление без ответа:

- А тебе, Ника, что за радость встречать Новый год на рабочем месте?

Леха остановился в недоумении:

- Ника, ты чего в "Савое" работаешь?

- Да, - ответил за неё Макс - "ночной бабочкой".

Ника тоже остановилась. Назревала ссора. Леха и Леля, почувствовав накал, но не зная его причину, пока помалкивали. К тому же, Леху начали терзать подозрения - он мог считать себя экспертом по "ночным бабочкам". Он силился понять, какое отношение к ним имеет Ника.

- Дурак ты Макс, сам ты "ночная бабочка". Только с гарантированной занятостью.

Глаза Макса зажглись предупредительным огнем. Он тяжело посмотрел на Нику. В эту минуту он готов был свернуть ей шею, как курице на крестьянском подворье. "Стерва" - почти выкрикнул он, но увидев, как Леха на всякий случай принимает боевую стойку, промолчал.

- Да что с вами сегодня? - взмолилась Леля. - Ника, если ты не выспалась, не надо бросаться на людей.

- Леха стал храпеть, не до сна, - неожиданно рассмеялась Ника. Повернулась к Лехе, взяла его под руку и, как ни в чем не бывало, пошла дальше. До Макса с Лелей только долетали обрывки Лехиных вопросов:

- Что за наезд был?...Да? А что он там про бабочек гундел?..

Леля беспомощно смотрела на Макса. Испытывая неловкость, она не знала, что сказать. Она понимала, что если начнет утешать Макса, то только сделает хуже. Она решила перевести разговор на другую тему. Макс же, красный как индюк, раздраженно вытащил руку из Лелиной ладошки и, углубившись в себя, пошел на некотором отдалении от ребят.

Декабрь был отвратителен не только затянувшийся, надоевшей осенью, не желающей переходить в долгожданную зиму с веселящим первым снежком и чередой зимних праздников. Декабрь был не любим за то, что именно в этом месяце начиналась зачетная сессия. Сама по себе она не приносила больших неприятностей - примитивная система ценностей - "зачет", "незачет" была удобна тем, что как блестящий ответ, так и вялое, неуверенное выступление оценивались одинаково. Не любили зачетную сессию за то, что она отнимала время накануне Нового года, а также за то, что за ней неизбежно, как круговорот воды в природе, следовала экзаменационная сессия, требовавшая куда больших усилий.

Вечером после физкультуры должен был состояться зачет по зарубежной литературе. Принимал его любимец студентов Сергей Матвеевич Збарский, славившийся своей лояльностью и чутким отношением к учащимся. Нужно было очень того желать, чтобы не сдать Збарскому. Он поддерживал любую попытку студентов дать правильный ответ. Когда ассистентка профессора, помогавшая ему на зачетах и экзаменах, указывала Сергею Матвеевичу, что экзаменуемый списывает со шпаргалки, добродушный профессор, поглаживая бородку колышком, неизменно отвечал: "Не тревожьтесь, Марья Афанасьевна, пускай хоть здесь немного подучит". Марья Афанасьевна Печерская, сохранившая закалку комсомолки первых пятилеток и не признающая в храме науки никакого либерализма и снисходительности, жестоко отыгрывалась на тех, кому не посчастливилось попасть к Збарскому. Она ловко уравновешивала число сдавших профессору внушительной цифрой тех, кто провалил ей. Особой ненавистью Марьи Афанасьевны были помечены молодые девушки смазливой наружности, позволяющие себе вольность в одежде. На случай попадания к старой мегере, студентки, идущие на экзамен, всегда избавлялись в туалете от макияжа, рассовывали по карманам украшения и заблаговременно дома надевали подходящую одежду, напоминающую форму девочек из монастырской школы.

Утром на первой паре к Нике, одетой как всегда раскрепощенно, подошли девочки из другой группы, сдававшие зачет накануне. Выпросив у Ники сигарету, они пообещали за это рассказать ей "кое-что важное". "Кое-что" оказалось дружеским советом немедленно пойти домой и переодеться во что-нибудь скромное и ниже колен. "Очень важно, - отметили они, - чтобы все пуговицы были застегнуты до конца". Ника, не любившая чужих советов и в вопросах одежды доверявшая только себе самой, пойти домой наотрез отказалась. "Ну, считай, мы тебя предупредили!", - бездушно сказали девочки, стрельнув ещё по сигарете. Когда они ушли, Ника вспомнила, что забыла узнать у них, как проходил сам зачет.

Перед аудиторией, где проходил опрос, столпилась небольшая группа студентов. Многие нервно перелистывали тетради с лекциями, стараясь оживить в памяти спящие в подсознании художественные образы. Кто-то вдруг с щемящим ужасом понимал, что забыл сюжет романа Гюго "Отверженные", и, вытаращив от неожиданности глаза, обращался к соседу с просьбой в двух словах рассказать "про что эта повесть". Юля, как тень отца Гамлета, бестелесно прохаживалась по коридору, отвлекая сосредоточившихся над конспектами товарищей тихим стоном, вырывавшимся, казалось, из грудной клетки - она боялась Печерской. Леля сидела рядом с Максом, разложив на колени тетрадь. Она бегло читала аккуратные записи, сделанные ею на лекциях, но смысл уловить не могла. Один Макс выглядел непоколебимым. Он, рассеянно оглядывая сокурсников, думал о том, что все это ему напоминает родовое отделение - такое же томительное ожидание, почти родовые муки при ответе на вопрос, и радость рожденного в поте и боли "зачета", а порой слезное отчаяние, как при виде мертвого младенца, если экзаменатор просит прийти в другой раз. Макс перевел глаза на Леху. Ему стало интересно, что происходит у того в голове. Максу голова Лехи представлялась в виде полого пространства, где в состоянии невесомости находятся небольшие, размером с молекулу, песчинки мыслей, большая часть которых обслуживает примитивные рефлексы, обнаруженные даже у собаки Павлова, а оставшиеся в небольшом количестве суммарно отвечают за воспроизведение в простых формулировках простых понятий, услышанных Лехой на лекциях или случайно вычитанных в книгах. По истечении короткого периода времени эти частицы бесследно исчезают. Макс подумал, что у Лехи есть, пожалуй, шанс скинуть зарубежную литературу Збарскому. Если, конечно, правильно произнесет фамилию писателя, который попадется ему в билете.