Великолепие жизни - Михаэль Кумпфмюллер

На четвертый день температура спадает. Дора просит его оставаться в постели, хотя он считает это излишним. Когда она приносит ему еду и, улыбаясь, присаживается на кровать, вид у нее все еще напуганный. Она признается, что выглядел он ужасно. Прямо как смерть, говорит она, и тут же спохватывается, трясет головой, говорит: нет, господи, да нет же, а потом заливается слезами, потому что именно так она и подумала.

Зима лютует, разрисовывает окна причудливыми ледяными цветами, но он, похоже, снова более или менее в порядке. Только сегодня, на второй день без температуры, Дора отваживается признаться ему, что во время болезни, когда у него был сильный жар, она позвонила Элли, прямо отсюда, из гостиной, — это в тот раз, когда он, не вполне ясно осознавая происходящее, удивлялся, что ее так долго не было. Она раскаивается, что не спросила у него разрешения, кто она в конце концов такая, чтобы его домашним звонить, но она очень испугалась и не знала, что предпринять. Не сердись, просит она, хотя он и не думает сердиться, скорее испытывает облегчение, сам-то он телефон ненавидит. Может, Дора согласится в дальнейшем все телефонные звонки за него улаживать? Потому что его от одного только звука телефонного звонка уже до мозга костей пробирает ужас, а потом он никогда не знает толком, о чем говорить, или все идет вразнобой, как недавно с Элли, люди только перебивают друг друга, перескакивая то на одно, то на другое, зачем-то расспрашивая о совершенно ненужных вещах вроде погоды или как ты спал, а что твой кашель, — все это, сиди они друг против друга в комнате, можно было бы выяснить спокойно, по порядку и без всякой спешки.

Без письма к Элли теперь никак не обойтись, и начинает он его так: я-то подумал, что и вправду случилось непоправимое, может, она половинку голубя на обед купила или еще что-то в этом роде, а оказалось, это всего лишь звонок. Оттле он написал бы совершенно иначе, но с Элли у него всегда такое чувство, будто для начала надо обязательно упредить ее упреки, а кроме того, за шутливым тоном он пытается скрыть, до какой степени тревожит его непрекращающаяся дороговизна, вынуждая временами подумывать даже об отъезде из Берлина. Пока что он делает вид, будто это не более чем игра, в качестве возможных вариантов называет Шелезен, Вену или озеро Гарда, но тут же все их отбрасывает. После Нового года все наверняка пойдет на лад, даже цены упадут, как он слышал, чуть ли не вполовину, а может, и вовсе целиком, и можно будет зарабатывать бездельем, шутит он, не забывая, впрочем, упомянуть, что гонорар за визит врача Доре после телефонных переговоров удалось скостить наполовину.

Может, он потому так не любит говорить по телефону, что голосом трудно скрыть обман? В письмах легко прикинуться, что-то оставить недосказанным, а по телефону все выкладывается прямиком и однозначно. К примеру, свою просьбу насчет бутылочки для мокроты он по телефону высказывать бы не стал. Дело это немного щекотливое, касается их пражской прислуги, которая, он знает, очень хотела что-нибудь ему подарить на Рождество. Рождество давно позади, тем не менее он через Элли все же решается попросить купить ему на фирме «Вальдек и Вагнер» новую стеклянную пробку, сама-то бутылочка, как и резиновая прокладка к ней, у него еще живы, он давно ими не пользовался, а вот пробка — хотя вообще это так, на всякий случай.

Повсеместно и разом вдруг исчезает из продажи спирт. Дора обегала множество магазинов, но все без толку, поэтому она готовит теперь на свечных огарках, это хлопотно, утомительно и немного смешно, но в конечном итоге она как-то справляется. Больше того, еда получается такая горячая, что, того и гляди, язык обожжешь, но все равно — это новый удар судьбы. Они уже целую вечность нигде не были, и даже на обычные почтовые расходы денег едва хватает, о всяких излишествах и говорить нечего.

Желаний на Новый год более чем достаточно, но большинство из них боязно даже помыслить. Дора желала бы никогда больше так не пугаться, как неделю назад; а в новогоднюю ночь она хочет просто лежать с ним в постели. Полночь уже давно миновала, от усталости у нее глаза слипаются и ноги холодные, но это только ноги, а так она теплая и греет его под одеялом. Около двух она засыпает, что само по себе можно считать маленьким чудом, потому что, невзирая на мороз, окна повсюду нараспашку и шум стоит невообразимый, как напишет он потом домой, все небо в ракетах и по всей округе музыка и гвалт.

Им не вечно быть вместе. Иногда он видит ее, одну, без него, лет через десять, когда ей будет тридцать пять и красота ее чуть поблекнет, но одновременно обретет своего рода четкость завершенности. Такой стройной она уже не будет, скорее полноватой, если предвидение его не обманывает, но взгляд — взгляд останется, а с ним и нежность, и живость, и вера в добро.

Однажды ему снится Ф. Впервые за много месяцев он о ней вспоминает — и то лишь потому, что она ему приснилась. Он знает, вернее, слышал — ведь вскоре после расторжения помолвки переписка между ними оборвалась, — что она замужем и у нее дети. Да он и понятия не имеет, о чем бы ей писал. Что наконец-то обрел ту жизнь, которую она с ним вести не захотела? Из всего сна запомнилось лишь, что он как-то был связан с мебелью, с обстановкой огромного салона, они ведь насчет мебели часто препирались.

Оттле он пишет, что Меран[11] — это вообще-то очень даже неплохо. Но пока что он останется в Берлине, где с Нового года, как и было обещано, цены уже слегка снизились, поездка на городской железной дороге до Потсдамской площади стоит на треть дешевле, а литр спирта — чуть ли не вполовину. Несмотря на Дорины опасения, они все-таки поехали в город, погода не такая уж скверная, и действительно иногда приятно побыть на людях, убедиться, что все на своих местах, а цены, как уже было сказано, очень даже интересные, к примеру, венский шницель со спаржей в дешевом ресторанчике стоит — в скобках прописью — целых двадцать крон. Да, морозы сильные, пишет он вечером, но под пуховой периной ему тепло, иногда и в парке под солнышком выпадают блаженные минуты, а уж если прислониться спиной к батарее центрального отопления, то совсем хорошо, особенно когда вдобавок и ноги в теплом мешке греются.

8

Больше всего она радуется, что теперь и родители его о ней знают, так сказать, вполне официально, — знают, что они вместе живут. Все-таки, хотя и немного, ее это обижало, Франц не решался им о ней сообщать, но теперь им о ней известно, она достойна упоминания в письмах с обеих сторон, у нее есть имя, она теперь спутница Франца, и ей даже благодарны, в последнем письме от родителей ее даже доброй феей назвали, почти как в сказке.

Но есть и плохие вести, касательно квартиры. Они имели разговор с хозяйкой, вообще-то лишь потому, что намеревались из соображений экономии от второй комнаты отказаться, а вместо этого выяснилось, что им предлагается снять и третью. Госпоже Ретман нужны деньги, и сумма, на которую она рассчитывает, им, увы, не по карману. Очень жаль, говорит она, а Франц хотел бы знать когда, на что она отвечает, ну, разумеется, не завтра, но к первому февраля, так она думала, впрочем, быть может, для них еще найдется квартира взамен, одна ее знакомая как раз ищет новых квартирантов, прежний жилец там умер.

Совсем иначе, чем в ноябре, но на них вновь, как гром среди ясного неба, обрушивается внезапное выселение. Франц переживает это известие очень тяжело, чувствует себя чуть ли не изгоем, уже и квартире не рад, вообще сомневается в Берлине, может, лучше куда-то еще перебраться. Но куда? Он рассказывал ей о Меране, где побывал много лет назад, но она не представляет, что это такое, к тому же он был там всего лишь в гостях, один, можно считать, на отдыхе. Так что, может, лучше все-таки озеро Гарда, где он тоже уже бывал? Гарда — это почти что море, говорит он, только очень итальянское, по берегам веселенькие деревушки, а вдали горы. И в Меране повсюду горы, она этих гор боится, никогда не думала, что вся ее жизнь может столь круто перемениться.

Она советуется с Юдит. Подруга уже много раз звонила, предлагала встретиться, у нее важные новости. Нет, не мужчина, — это на вопрос Доры: что, мужчина? Ну, то есть, может быть, роняет Юдит, но не то, что ты думаешь. Они договариваются встретиться в Моабите, в кафе, владелец которого — один из ее дядей, и, пока делают заказ, все мгновенно выясняется: Юдит едет в Палестину, самое позднее — этим летом. А мужчину, о котором была речь, зовут Фриц, он еще вовсе не старый, тридцать шесть лет, по профессии врач и давно уже сионист. И вот с ним она едет, будет жить в кибуце на море. А больше между ними ничего, просто он спросил, есть у нее кто-нибудь, с кем она могла бы поехать. А потом: поедешь со мной? Дора рассказывает про Меран, она не знает, хочет она туда или нет. Юдит считает, если вы в Меран собрались, то с тем же успехом можете и в Палестину отправиться. Но нет, это совершенно исключено, на что они там жить будут, не говоря уж о его здоровье, вот только куда же, господи, им податься.