Мнимая смерть - Томас Энгер

Хеннинг знает, что у него множество предрассудков. Но ему нравятся предрассудки, ему нравится необходимость пересматривать или менять свои взгляды с течением времени, после того как он узнает что-то новое о ком-то или чем-то, способное перевернуть его первоначальное представление. Знание, которое он приобрел, изучив квартиру братьев Мархони, похоже на карамель, малоаппетитную снаружи, но потрясающую на вкус, стоит только снять с нее обертку и положить в рот.

Он улыбается Тарику, появившемуся в коридоре. Тарик надел черные джинсы и не менее черную льняную рубашку. Он идет на кухню. Хеннинг слышит, как он открывает холодильник и тут же его захлопывает, открывает шкафчик и достает стакан.

— Хочешь молока? — кричит он.

— Э-э-э, нет, спасибо.

Молоко, думает Хеннинг. Он много раз бывал в чужих домах, но ни разу ему не предлагали молока. Он слышит, как стакан со стуком опускается на кухонный стол, после чего из кухни доносится довольный стон. Тарик входит в гостиную и усаживается на деревянный стул напротив Хеннинга. Он достает пачку сигарет и предлагает Хеннингу белого друга. Тот отказывается, невнятно пробормотав, что бросил.

— Что произошло с твоим лицом?

Неожиданный вопрос застает Хеннинга врасплох. Он отвечает, не успев подумать:

— Два года назад в моей квартире был пожар. Мой сын погиб.

Хеннинг не знает, что именно привело Тарика в замешательство: жестокая правда или лишенный всяких чувств голос, которым он ее произнес. Тарик хочет что-то сказать, но останавливается. Он достает сигарету и долго возится, пытаясь прикурить, после чего бросает зажигалку на стол. Хеннинг следит за прямоугольным адским инструментом глазами, видит, как он скользит и замирает около пепельницы.

Тарик смотрит на него. Долго. Хеннинг молчит, зная, что пробудил в Тарике любопытство, но он не собирается забрасывать его вопросами. Еще не время.

— Так, значит, ты не думаешь, что мой брат виновен? — спрашивает Тарик, глубоко затягиваясь. Он морщится, словно дым пахнет вонючими носками.

— Нет.

— А почему?

Он говорит правду:

— Не знаю.

Тарик фыркает.

— И все равно думаешь, что он невиновен?

— Да.

Они смотрят друг на друга. Хеннинг не отводит глаз, не опасаясь того, что они могут многое рассказать.

— И что ты хочешь знать?

— Ты не будешь возражать, если я воспользуюсь этим?

Он достает диктофон и кладет его на стол между ними. Тарик пожимает плечами.

Слишком мало журналистов пользуются диктофонами на работе. Когда Хеннинг был молодым, он строчил как сумасшедший, слушая, что говорят интервьюируемые, и одновременно придумывая следующий вопрос. Понятно, что многого таким образом не достигнешь. Ты не услышишь всего, что тебе говорят, и не сможешь задать естественные вопросы, вытекающие из ранее сказанного, потому что концентрируешься на как минимум двух других действиях. Поэтому диктофоны — гениальное изобретение.

Он нажимает кнопку «Запись» и откидывается на спинку стула. В руках у него блокнот. Ручка. Потому что использование диктофона не должно исключать использования бумаги с ручкой. С записью может что-то пойти не так, поэтому во время разговора неплохо записывать куда-нибудь ключевые слова и вещи, которыми надо заняться.

Хеннинг смотрит на Тарика, замечает, что арест брата произвел на него сильное впечатление. Подозрение в убийстве. Наверняка он думал о том, как объяснит случившееся семье, оставшейся в Пакистане. Как отреагируют друзья. Банда.

— Что ты можешь рассказать мне о брате?

Тарик снова впивается в него взглядом.

— Мой брат — хороший человек. Он всегда обо мне заботился. Это он привез меня сюда, подальше от Исламабада, подальше от бедности и преступности. Он сказал: «В Норвегии хорошая жизнь». Он заплатил за билет на самолет и дал место, где я мог жить.

— А кем он работает?

Тарик смотрит на него, но не отвечает. Слишком рано, думает Хеннинг. Пусть парень выговорится.

— Поначалу нам было нелегко. Мы не знали языка. В друзьях одни паки. Но мой брат отправил меня на курсы норвежского. Мы начали общаться с людьми из других стран. С девушками. С норвежскими девушками…

Последнее слово он произносит нараспев, с улыбкой на губах. Но улыбка быстро исчезает. Хеннинг молчит.

— Мой брат никого не убивал. Он хороший парень. А ее он любил.

— Хенриэтте?

Тарик кивает.

— Они долго были вместе?

— Нет. Может быть, год.

— А какие у них были отношения?

— Я думаю, хорошие. Очень активные.

— Ты имеешь в виду, много секса?

Тарик улыбается. Хеннинг видит, что у Тарика есть воспоминание, а может быть, и несколько. Он кивает.

— Они были верны друг другу?

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— А ты думаешь, полиция не будет спрашивать об этом твоего брата?

Тарик не отвечает, но Хеннинг видит, что он думает над вопросом.

— Они сходились и расходились.

— Что ты хочешь сказать?

— Мне много раз казалось, что между ними все кончено, но они всегда воссоединялись. И уж точно никто из моих друзей не вытворяет того, что они делали вчера днем.

— Значит, они…

Тарик кивает.

— Хенриэтте издавала много звуков. Она всегда была очень шумной, а вчера особенно.

Улыбка пропадает с его лица. Он не затягивался целую минуту, но сейчас вновь вдыхает в себя запах вонючих носков и тушит окурок в пепельнице.

— Они встретились на фестивале «Мела». В тот раз ничего не произошло, но потом они оба пришли на прослушивание для съемок в одном и том же фильме. И вот тогда…

Звонит мобильник Тарика, вероятнее всего, звук доносится из спальни. Мелодию звонка он уже слышал раньше, но не помнит, при каких обстоятельствах. Тарик немного отвлекается от рассказа, но не отвечает на звонок. Он тянется за зажигалкой, берет ее в руки и разглядывает.

— То, что случилось, ужасно, — говорит он, не поднимая глаз.

— У тебя есть какие-нибудь мысли насчет того, кто мог это сделать?

Он отрицательно качает головой.

— У Хенриэтте и твоего брата были общие друзья, с которыми они проводили много времени?

Тарик с силой крутит колесико зажигалки. Появляется большой язык пламени. Хеннинг чувствует, как что-то сжимается у него в груди.

— Мы из Пакистана. У нас много друзей.

— А как насчет этнических норвежцев?

— Много.

— Кто-нибудь из них состоит в браке?

— В браке?

— Да? В браке, с кольцом на пальце?

— Я не понимаю вопроса.

— Кто-нибудь из них ходил в церковь, чтобы…

— Ку-ку! Я знаю, что такое брак. Я просто не понимаю, почему ты об этом спрашиваешь.

Тарик продолжает теребить зажигалку, глядя на Хеннинга. Он не знает, как сформулировать свой вопрос, чтобы не выдать слишком многого или не обидеть Тарика.

— Кто-нибудь из них изменял друг другу?

Тарик на мгновение задумывается. Он пристально смотрит в глаза Хеннингу, после чего отводит взгляд и направляет его в пол.

— Я не знаю.

Голос его звучит тише. Хеннинг думает, что Тарик знает нечто, что хочет утаить. Он делает отметку в блокноте: «Изменяли оба?»

— Кем работает твой брат?

Тарик вновь поднимает глаза.

— Почему тебе это так важно?

Хеннинг пожимает плечами.

— Может быть, это вообще неважно. А может быть, это важнее всего. Я не знаю. Именно поэтому и спрашиваю — я хочу получить представление о том, что из себя представляет твой брат. Многие из нас есть наша работа. Мы живем ею.

— А как насчет тебя?

После такого долгого вступления Хеннингу хочется продолжить свою речь, но вопрос заставляет его замолчать. Он пытается придумать разумный ответ, но не может.

— Нет.

Тарик кивает. Хеннингу кажется, что во взгляде его сквозит одобрение, но он не уверен.

— Мой брат работает таксистом.

— У него своя лицензия?

— Нет.

— А на кого он работает?

— Умар.

— Кто это?

— Друг.

— А как его полное имя?

Тарик вздыхает.

— Умар Рабия Рашид.

— А ты чем занимаешься?

Он удрученно смотрит на Хеннинга.

— Я фотограф.

— Свободный художник или работаешь на кого-нибудь?

— Фрилансер.

Хеннинг пытается приподняться на мягком стуле, но снова соскальзывает вниз.

— Твой брат не хотел открывать дверь, когда вчера за ним пришла полиция, и он сжег свой компьютер. Ты знаешь, почему он это сделал?

В глазах Тарика появляется беспокойство, отмечает Хеннинг. Тарик достает новую сигарету и закуривает. А потом отрицательно качает головой.

— Никаких предположений?

Он снова качает головой.

— Этим компьютером пользовался только мой брат. У меня есть свой.

— И ты никогда не видел, что он на нем делал?