Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— …одна женщина, возвысив голос из народа, сказала Ему: блаженно чрево, носившее Тебя, и сосцы, Тебя питавшие…

Бросив уничтожающий взгляд на коттеджных львиц, Обоярова, не дожидаясь ответного презрения, направилась к выходу, поманив за собой Андрея Львовича. Возле свечного ящика она остановилась и забрала у писодея пакет. За прилавком стояла пожилая изможденная женщина в сером обвислом платье, похожая на давно пропавшую с экранов киноактрису, о чьем бурном многомужестве и пагубной страсти к шампанскому в давние годы судачила вся интересующаяся Москва. Кокотов вспомнил, как покойная Светлана Егоровна, завидев актрису в телевизоре, ворчала: «Опять, вертихвостка, развелась!»

— А где отец Яков? — тихо спросила Обоярова.

— Улетел в Венецию, — ответила свечница.

— Давно?

— Вчера, — шепнула та, добавив с гордостью: — На международный семинар «Профетические коннотации в поэзии Бродского».

— Ах, как жаль! Он мне так нужен! — огорчилась Наталья Павловна.

— Послезавтра вернется.

— Передайте ему, пожалуйста! — бывшая пионерка протянула дары «Суперпродмага». — Здесь французское вино. В прошлый раз отцу Якову очень понравилось. И еще — сыр, который он любит.

— Спаси вас Бог! — поклонилась свечница, косясь оживающим глазом на запечатанное горлышко бутылки.

Глава 110

Рубляндия

Дорога по-швейцарски петляла между холмов, поросших соснами. Мелькнул синий указатель на Горки. Бывшая пионерка, погоревав, что не застала на месте своего духовника, принялась жаловаться на жадного супруга Федю, противоестественно влюбленного в совместно нажитое имущество. Кокотов скучал, скрывая зевоту сочувственными кивками. Когда Обоярова ненадолго умолкла, обгоняя сеновоз, загородивший шоссе, писодей ловко сменил тему — похохатывая, рассказал о перекоробившемся Жукове-Хаите. Но Наталья Павловна слушала, нахмурившись, а в конце попеняла:

— Ничего смешного! Голос крови — вещь удивительная! Моя прабабушка была черкесской княжной. И знаете, Андрюша, мне часто снятся горы, сакли, усатые мужчины в каракулевых папахах и лохматых бурках, кровавые драки на кинжалах. Однажды во время поединка красивому юноше отрубили кинжалом щеку — и я проснулась вся в слезах. Вот что это такое?

— Не знаю, возможно, генетическая память…

— Наверное… А бедному Жукову-Хаиту надо помочь. Я познакомлю его с отцом Яковом. Он что-нибудь обязательно придумает.

За разговором выехали на Рублевское шоссе, узкое, но зато покрытое ровным нежным асфальтом, сообщающим автомобильному ходу удивительную плавность, особенно заметную после проселочной тряски. Разметка под колесами была четкая, ярко-белая, как на Красной площади перед военным парадом. Через каждые сто метров стояли гаишники. От своих однокорытников, блюдущих в обыкновенных местах, здешние отличались категорически, так балетные воины почетного караула отличаются от стройбатовских доходяг. Машины двигались в один ряд, медленно и торжественно, не сигналя, понимая, куда заехали. Обочь дороги тянулись глухие высокие заборы — новые, из каких-то космических материалов, и давние, заслуженные, сохранившие в чугунных излишествах выпуклые символы рабоче-крестьянской империи, разваленной вечно недовольной интеллигенцией. В просветах между заборами виднелись поля и дальний синий лес. И вдруг сельская местность исчезла, пропала, как и не было вовсе. По сторонам поднялись торговые палаты из металла, пластика и стекла, разверзлись огромные витрины с изысканно-уродливыми манекенами и скидками от 30 до 70 процентов. «Гуччи», «Шанель», «Версаче», «Макс Мара», «Хьюго Босс»… Потом пошла чреда автосалонов: «Ауди», «БМВ», «Мерседес». Яркие продажные лимузины с ценниками на лобовых стеклах ждали покупателей прямо на обочине. Казалось, можно просто остановиться, бросить к черту старый драндулет, пересесть в четырехколесное совершенство, повернуть ключ, нарочно оставленный в замке зажигания, и умчаться в новую прекрасную жизнь.

После перекрестка со светофорами начались кафе, бары и рестораны.

— Кажется, я проголодалась! — сообщила Обоярова и свернула к заведению под вывеской «Фазенда».

Кокотов хотел возразить, что у них полная машина еды из «Суперпродмага», но промолчал, не решаясь перед обладанием огорчать женщину излишней бережливостью. Свободных мест на парковке не оказалось. Писодей обрадовался и хотел предложить романтичный пикник в ближайшем лесу, но упорная пионерка громко посигналила. К «Крайслеру» суровым шагом направился охранник. Поначалу он был строг, но, узнав Обоярову, расплылся, как и страж «Озерного рая», в улыбке и потрусил убирать резервный барьерчик с изображением инвалидного человечка.

— Наталья Павловна, ну где же вы пропадали?

— Я вернулась, Володя! Мы теперь часто будем сюда ходить, — пообещала она и величественно протянула ему пакетик с гостинцами: — Все как ты любишь!

— Спасибо, для вас в любое время место найду!

— Ну, пойдемте, Андрюша! Вам тут понравится! — Она по-семейному взяла Кокотова под руку.

Оправдывая свое название, ресторан «Фазенда» напоминал затейливую сельскохозяйственную инсталляцию. Посредине зала высился стог с торчащими пряслами. Сбоку из сена высовывались как живые, вылепленные из воска грубые мужские и нежные девичьи ступни. Рядом стоял муляж рыжей коровы в натуральную величину и через равные промежутки времени издавал протяжное электрическое мычание. На резных полках теснились чугунки, кринки, самовары. По стенам висели рушники с вышитыми петухами, а с деревянных балок свисали пучки ромашки, мяты, кориандра, зверобоя… По углам мотали маятниками старинные ходики. Обширное помещение делилось с помощью березовых жердей на кабинки, напоминающие загоны. К мощным дубовым столам были приставлены лавки, застеленные черно-белыми коровьими шкурами. На жердях там и сям расселись чучела курочек, петухов, уток, индеек… Официанты, одетые как пастухи и пастушки из ансамбля «Калинка», бегали с подносами от загона к загону. Посредине подиума в окружении зачехленной аппаратуры сидел на табурете паренек в кургузом пиджаке, галифе и фуражке с цветком. Волнуя трехрядную гармонь, он негромко импровизировал на тему «Yesterday».

Войдя, Наталья Павловна остановилась и огляделась. Некоторые посетители ее узнали и, сблизив головы, зашептались, искоса посматривая на Обоярову. Обычно так косятся, если в теплую компанию друзей нахально, без приглашения встревает кто-то набезобразничавший на прошлой вечеринке. Но бывшая пионерка не дрогнула и одарила недоброжелателей победной усмешкой. А к ней уже бежал рысцой метрдотель, выряженный старшим пастухом.

— Наталья Павловна, наконец-то!

— Здравствуй, Наиль!

— А мы уж думали…

— Вздор! Все по-прежнему. А это ваши любимые! — Она протянула пакетик с гостинцами.

— О-о! — расцвел он и отвел гостей в лучший загон с табличкой «Reserved», дождался, пока они усядутся, и с полупоклоном положил на стол две толстые папки, обтянутые также коровьей шкурой.

— Мне как обычно, — не раскрывая меню, ласково объявила Обоярова.

— «Вива, Бразилия!» с нормандскими сливками? — радостно уточнил Наиль. — И яблочный штрудель «Эрцгерцог Фердинанд»?

— Разумеется. Я не меняю привязанностей. Пожалуй, за исключением одной… — Она с оперной нежностью посмотрела на автора «Роковой взаимности». — Милый, а ты что будешь?

— Я? Я бы… просто кофе… — несмотря на радостное смущение, Кокотов понимал, что расплачиваться опять придется ему.

— Какой именно кофе? — спросил метрдотель так серьезно, будто речь шла по меньшей мере о выборе донорской почки.

— Самый обычный… — Писодей осторожно потянулся к коровьей папке, чтобы взглянуть на цены.

— Андрюша, попробуйте «Ламбадо-Милк» с шоколадной крошкой и молоком ламы. Не пожалеете! — посоветовала Обоярова, твердо останавливая и нежно гладя его руку.

— Прекрасный выбор! — похвалил старший пастух и исчез.

Наталья Павловна откинулась спиной на березовую жердь и вновь огляделась вокруг с таким счастливым видом, точно после нечеловеческих скитаний воротилась наконец под отчий кров. Она и дышала глубже обычного, словно стараясь вобрать в легкие побольше родного воздуха. Обводя взором милые пределы и едва кивая некоторым знакомым, бывшая пионерка умудрялась выразить самые разнообразные чувства — от теплой неприязни до дружеской ненависти. Затем она повернулась к писодею, положила голову ему на плечо и прошептала:

— О, мой рыцарь! Вы даже не представляете, как мне тяжело! Какой это был позор! Я приехала за своими вещами, а Федя приказал Мехмету погрузить их в грязную садовую тачку из-под навоза, вывезти за ворота и свалить в лужу! Было воскресенье. Все возвращались домой из храма, видели мой позор и хихикали. А вон та выдра… Не смотрите в ее сторону! Она хохотала! Они все думали, я никогда сюда не вернусь. Вы понимаете, никогда!