Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада - Генри Хаггард

Недолго продолжался бой. Вскоре четверо братьев были убиты, а секира и дубина продолжали неистовствовать. Тогда остальные, разъяренные тщетностью борьбы, бросились бежать.

— Эй, сыновья Непобедимого, стойте, не бегите так стремительно! — закричал Умелопогас. — Я прощаю вас, оставайтесь мести мои шалаши и возделывать мои поля с остальными бабами крааля! Советники, битва закончена, пойдемте в шалаш вождя, где Мезило ждет нас! — Он повернулся и пошел с Галаци, а за ним, молча, пораженная виденным, следовала толпа.

Добравшись до шалаша, Умелопогас сел на то место, где еще утром сидел Джиказа. Зинита принесла воды, чистую тряпицу и омыла ему рану от копья. Он поблагодарил ее, но когда она хотела омыть еще более глубокую рану Галаци, тот грубо отстранил ее и сказал, что не нуждается ни в какой женской возне. Умелопогас обратился к сидевшему перед ним перепуганному Мезиле Борову.

— Ты, кажется, сватал девушку Зиниту, даже насильно преследовал ее? Я предполагал убить тебя, но на сегодня довольно крови! Приказываю тебе поднести свадебный подарок этой девушке, которую я сам возьму в жены. Ты подаришь ей сто голов скота! А потом, Мезило Боров, удались отсюда, из племени Секиры, пока не случилось с тобой чего-нибудь худшего!

Мезило вышел с позеленевшим от страха лицом. Пригнав все сто голов, он быстренько убрался, наверное, в крааль Чаки. Зинита следила за его бегством, радовалась, что красивый победитель взял ее себе в жены.

Между тем советники и военачальники преклонились перед тем, кого они прозвали Убийцей, воздавая ему почести, как вождю, как владельцу секиры.

Став вождем многочисленного племени, Умелопогас возвысился, разбогател скотом, обзавелся женами. Никто не смел ему перечить. Изредка, правда, какой-нибудь смельчак дерзал вступить с ним в поединок, но никто не мог победить его. Галаци также возвысился, но мало жил с племенем. Он больше любил дикие леса, высокие горы и часто, как и раньше, носился по лесу, по равнинам, сопровождаемый волками-привидениями.

Умелопогас реже охотился с волками. Он проводил ночи с Зинитой, которая любила его и рожала ему детей.

Глава XVIII

Проклятие Балеки

Снова, отец мой, возвращаюсь к началу, как река течет с верховьев. Я расскажу о событиях в краале Гибамаксегу, прозванном белыми Гибеллик или крааль Погибель стариков, потому что Чака умертвил всех старцев, непригодных к войне.

В знак печали по погибшей от его руки матери Чака назначил траур на целый год, и никто не смел ни детей рожать, ни жениться, ни есть горячей пищи. Вся страна стонала и плакала, как плакал сам Чака. Беда ждала смельчака, рискнувшего появиться перед царем с сухими глазами.

Приближался праздник новолуния, со всех сторон сходились тысячами люди, оглашая воздух жалобным плачем. Когда все собрались, Чака и я вышли к народу.

— Теперь, Мопо, — сказал царь, — мы узнаем чародеев, навлекших на нас горе, и кто чист сердцем.

И он подошел к одному знаменитому вождю Цваумбане, главе племени амабува, явившемуся сюда с женой и со всей своей свитой. Этот не мог больше плакать: он задыхался от жары и жажды. Царь посмотрел на него.

— Видишь, Мопо! — сказал он. — Этот скот не горюет по моей покойной матери. О бессердечное чудовище! И что, он может радоваться солнцу, пока ты и я плачем, Мопо? Нет, ни за что! Уведите его, уведите всех, кто при нем, уведите бессердечных людей, равнодушных к смерти моей матери, погибшей от злых чар! — Чака, плача, пошел дальше, я, рыдая следовал за ним, а вождя Цваумбане со всеми его приближенными убили царские палачи и, убивая, плакали над жертвами. Вот мы подошли к человеку, быстро понюхавшему табак. Чака успел это заметить.

— Смотри, Мопо, у чародея нет слез, а бедная мать мертва. Он нюхает табак, чтобы вызвать слезы на своих сухих от злобы глазах. Уберите это бесчувственное животное, ах, уберите его!

Убили и этого. Чака совсем обезумел от ярости, бешенства, от жажды крови. Он входил, рыдая, к себе в шалаш пить пиво, так как он говорил, что горюющим надо подкрепляться, и я сопровождал его. По дороге он размахивал ассегаем, приговаривая: «Уберите их, бессердечных тварей, равнодушных к смерти моей матери!» Попадавшихся на его пути убивали. Когда палачи уставали, их самих приканчивали. Мне тоже приходилось убивать, иначе и меня бы убили. Народ потерял рассудок от жажды, от неистового страха. Стали нападать друг на друга, каждый выискивал врага и закалывал его. Никого не пощадили, страна превратилась в бойню. В тот день погибло семь тысяч человек, но Чака все плакал, повторяя: «Уберите бесчувственных скотов, уберите их!»

В его жестокости, отец мой, таилась хитрость: закалывая многих ради забавы, он одновременно разделывался с теми, кого ненавидел или боялся.

Настала ночь. Солнце село багровое, все небо казалось кровавым, кровь текла по всей земле. Резня наконец прекратилась, все ослабели, люди, тяжело дыша, валялись кучами, живые вместе с мертвыми. Видя, что многие умрут до рассвета, если им не позволят поесть и напиться, я сказал об этом царю. Я не дорожил жизнью, я даже о мести забыл, такая тоска меня грызла.

На другой день Чака решил прогуляться и приказал мне и еще кое-кому из приближенных и слуг следовать за ним. Мы молча выступили, царь опирался на мое плечо, как на палку.

— Что скажешь, Мопо, о своем племени лангени? Было оно на поминках? Я не заметил! — спросил Чака.

Я отвечал, что не знаю, и Чака остался очень недоволен. В это время мы дошли до места, где черная скала образует большую, глубокую щель Ундонга-Лука-Татьяна. Скала спускается уступами, и с высоты открывается вид на всю страну. Чака уселся на краю бездны, размышляя. Оглядев местность, он увидел, массу мужчин, женщин, детей, идущих по равнине в направлении крааля Гибамаксегу.

— По цвету щитов, — сказал царь, — это племя лангени, твое племя, Мопо!

— Ты не ошибся, о царь! — ответил я. Тогда Чака послал гонцов, чтобы они вернули к нему племя лангени. Послал он гонцов и в крааль, шепнув им что-то, чего я не понял.

Он следил, как повернула назад черная лента людей, и спросил:

— Сколько их, Мопо?

— Не знаю, о Слон, я давно не видел их, но кажется, до трех полных отрядов!

— По-моему, больше, — сказал царь. — А как, по-твоему, Мопо, заполнит твое племя вот эту щель под нами? — Он кивнул на скалистую пропасть. Тут, отец мой, я весь задрожал, угадав намерение Чаки. Отвечать ему я не мог, язык мой прилип к гортани.

— Людей много, — продолжал Чака, — однако, бьюсь об заклад на пятьдесят голов скота, они не заполнят щель!

— Царь изволит шутить!