На день погребения моего - Томас Пинчон

шлангов узкие улочки, заменяя болты в опорах мостов. Существа, которых мы, наверное, не можем считать полностью людьми.

Дрейфуя, словно они надолго отчалили от берегов бессонной повседневности, полуночники подошли посмотреть, орбиты их глаз чернели в тумане, рассеявшемся, чтобы пропустить невыносимый лунный свет. Одна тень отделилась от толпы и приблизилась, подходя, она становилась всё острее и тверже. Кит оглянулся по сторонам. Рокко и Пино растворились. «Что, черт возьми, происходит?». Тень производила какие-то манипуляции со своими руками.

 Вовре. Здесь, перед ним. Кит не сбежал от своего вероятного уничтожения, а приплыл к нему.

Раздался выстрел, кожа щеки почувствовала удар мелких каменных осколков, пуля ударилась о старинную поверхность. Он бросился к ближайшему укрытию, в аркаду, где его могло поджидать что угодно, крича:

 — Ты стреляешь не в того парня!

 — Неважно. Ты сгодишься.

Когда прозвучал следующий выстрел, Кит прижался к земле, его сердце тяжело стучало, насколько он мог бы сказать, прячась в укрытии. Возможно, он был не единственной мишенью, или, возможно, Вовре разряжал обойму просто так от нечего делать.

Вовре стоял беззащитный в ночном свете, испытывая экзальтацию, какой он никогда не помнил, даже в бытность свою в Африке. Он уже не мог в точности сказать, в кого именно он стреляет или как он сюда попал. Кажется, это как-то связано с итальянцами на их человекоуправляемой торпеде, об этом сообщалось в послании, пришедшем в контору несколькими часами ранее, но ничего похожего не болталось сейчас в этих ярких пустых каналах. Интересная активность, кажется, происходила в небе.

Всякий раз, когда он решался взглянуть вверх, это было там, прямо над ним, штука, которую он видел уже много дней, снова возникла в небе, выплыла с его задворок, на борту находились неопознанные гости, которых он видел прогуливавшимися по Дамбе так, словно они находились в городе с организованной миссией.

 Он знал, что должен попытаться подстрелить летучий корабль. Он спрятал свой борхардт и неуклюже достал оружие, привезенное из Брюсселя, понятия не имея даже, как открыть корпус, не говоря уж о том, как использовать спрятанное внутри содержимое. Он не знал, нужно ли его как-то заряжать патронами. Но это были детали. Он был тем, кем был, и в решительный момент доверял своей интуиции относительно любого оружия.

Но Вовре действительно не видел такое оружие раньше, во всяком случае — ночью вроде этой, в безжалостном лунном свете. У него возникла непреодолимая уверенность, что этот прибор наделен сознанием, рассматривает его и не очень-то рад находиться в его собственности. Он нагрелся, Вовре почувствовал тонкие вибрации. Как такое возможно? Геверт ни о чем подобном не предупреждал. Разве нет?

 — Jou moerskont, черт бы тебя взял! — закричал он.

Бесполезно, на каком бы языке ни воспринимало крик это оружие, это явно был не африкаанс, он происходил из краев, слишком отдаленных от тех лесов, от тех медленных гибельных рек... Что-то вспыхнуло, на мгновение ослепив его, озарив его поле зрения зеленым светом. Сопутствующий звук был таким, что ему точно не захотелось бы услышать его еще раз — словно голоса всех, кого он когда-либо отправил на тот свет, заорали необъятным слаженным дьявольским хором.

Он посмотрел вверх. Он почему-то упал, лицом в брусчатку, боролся за каждый вздох, и американец был там, протягивал ему руку, чтобы помочь встать на ноги.

 — Что стряслось, старина, подстрелил себя? Каверзная конструкция...

— Забери это. Забери эту чертову штуку. Я не могу это выдержать...этот ужасный свет... Voetsak, voetsak, убирайся!

 Он побежал, спотыкаясь, вдоль канала, через мост, в лабиринт аккуратных стен мертвого города. Кит услышал еще несколько выстрелов с той стороны, когда колокола наконец замолкли и дым кордита рассеялся, а зеваки вернулись поодиночке в лоно сна, лунный свет стал уклончивым и металлическим, Кит остался один на один с загадочным предметом, возвращенным в свою кобуру. Он беззаботно повесил его лямку на плечо, собираясь посмотреть позже.

 Кит не видел причин для всей этой суматохи. Но Умеки вскоре проводила целые часы с этим устройством, ее лоб напрягался и расслаблялся, словно она впадала в печаль и избавлялась от нее, словно смотрела в окуляр, как разворачивается затянувшееся, возможно, никогда не заканчивающееся драматическое представление из ее страны. Когда бы она не оторвала на мгновение взор от устройства, ее глаза были расфокусированы, воспалены, словно под действием двух систем законов. Когда Кит спросил у нее, что она рассматривает, она отвечала сначала низким голосом курильщицы, трогательно долго, он догадался, что так принято у японцев.

Наконец:

— Правильно. Сначала зеркала, видишь, здесь, частичное серебрение, не на стекле, а на кальците, а этот образец — он чистейший! Любой входящий луч света сразу распадается на пару лучей, один — «Обыкновенный», второй — «Необыкновенный». Попадая на одну из этих частично серебренных поверхностей, каждый луч частично отражается и частично транспортируется, так что существует четыре возможности: оба луча отражаются, оба транспортируются, один из каждой пары, и наоборот. Роковое число четыре, для японского сознания в буквальном смысле роковое. Иероглиф, обозначающий смерть. Наверное, поэтому я пристрастилась к Кватернионам. Скажем так, каждое из четырех состояний ассоциируется с одним из четырех «измерений» пространства-времени Минковского, или, в более обыденном смысле, с четырьмя точками возврата на поверхности, обратной по отношению к волне, которую Кватернионисты называют индекс-поверхностью. Вероятно, мы должны полностью игнорировать оптику, так, словно лучи больше не проходят через двойное преломление, а вдвойне излучаются, из какого бы объекта мы ни смотрели сквозь...словно бы в со-сознании существовал какой-то двойник Необыкновенного Луча и мы смотрели бы глазами в эту неисследованную область.

  — А это — всего лишь окуляр.

Она отодвинула съемную панель, засунула туда руку, осуществила несколько быстрых элегантных перемещений и вращений и достала кристалл размером с человеческое глазное яблоко. Кит взял его и внимательно рассмотрел каждую грань.

—  Все эти грани равносторонние.

 — Да. Это настоящий икосаэдр.

— Правильное геометрическое тело, не 12 + 8, как у пиритов, а...Это невозможно. Не существует такого...

— Не невозможно! До сих пор просто не было известно науке! А сфера, изображенная с помощью двенадцати вершин...

— Постой. Не говори. Не обычная сфера. Да? — предмет мерцал, словно подмигивая ему. —