Хроники Артура - Бернард Корнуэлл

Но вот далекие молнии померкли, остался лишь гигантский костер в кольце укреплений Май Дуна. Этому сигнальному огню суждено было преодолеть Бездну Аннуина, это сияние изливалось во тьму между мирами. Что, интересно, думают про себя мертвые? — гадал я. Сонмы призрачных душ, верно, уже обступили Май Дун — поглядеть, как станут призывать богов? Я представил себе, как отсветы пламени мерцают на стальных лезвиях моста мечей, а может, озаряют и Иной мир, и не скрою, что испугался. Молнии погасли, ничего нового не происходило: бушевал гигантский костер, и только, но, думается, все мы сознавали, что мир дрожит на грани перемены.

Часы шли, и вот нежданно-негаданно был явлен следующий знак. Первым увидел его Галахад. Он перекрестился, завороженно уставился в окно, словно не веря глазам своим, а затем указал наверх, туда, где гигантский султан дыма застилал звезды.

— Вы видите? — спросил он, и все мы высунулись в окно и поглядели ввысь.

И я увидел: то зажглись огни ночных небес.

Такие огни всем нам доводилось видеть прежде, хотя и нечасто, но появление их в эту ночь нельзя было расценить иначе как знамение. Сперва во тьме замерцала синяя дымка; постепенно дымка густела, разгоралась, и вот уже алая завеса огня слилась с синей и затрепетала среди звезд, точно колеблемое ветром полотнище. Мерлин, помнится, рассказывал мне, что небесные огни нередки на дальнем севере, но эти повисли на юге, а в следующий миг нежданно-негаданно все пространство над нашими головами ярко расцветилось синими, серебряными и малиновыми каскадами. Мы все спустились во двор, чтобы лучше видеть, и оттуда благоговейно взирали на сияющие небеса. Костры Май Дуна оттуда уже не просматривались, но зарево их затопило южные небеса, а над головами у нас роскошной аркой переливались огни потусторонние.

— Ну теперь-то ты веришь, епископ? — спросил Кулух. Эмрис словно утратил дар речи. Но вот он вздрогнул и дотронулся до деревянного креста на шее.

— Существования иных сил мы никогда не отрицали, — тихо отозвался он. — Просто мы верим, что наш Господь — единственный истинный Бог.

— А прочие боги — кто они? — спросил Кунеглас.

Эмрис нахмурился, явно не желая отвечать, но честность заставила.

— Они — силы тьмы, о король.

— Скорее уж, силы света, — благоговейно проговорил Артур, ибо увиденное потрясло даже его. Артур, который предпочел бы, чтобы боги вовсе оставили нас в покое, видел свидетельства их могущества в небесах — и дивился небывалому чуду. — А что будет дальше?

Вопрос свой он обращал ко мне, но ответил епископ Эмрис:

— Смерть, господин.

— Смерть? — переспросил Артур, решив, что ослышался.

Эмрис загодя отошел в тень галереи, словно опасаясь мощи магии, что мерцала и растекалась потоками слепящего света на фоне звезд.

— Все религии используют смерть, господин, — педантично пояснил он, — и даже наша верит в искупительную жертву. Но в христианстве это сам Сын Божий позволил себя убить, дабы никому больше не пришлось ложиться под жертвенный нож на алтаре; я не знаю ни одной религии, в таинствах которой не задействовалась бы смерть. Озирис погиб. — Епископ вдруг осознал, что рассказывает о поклонении Изиде, этом проклятии Артуровой жизни, и торопливо продолжил: — И Митра тоже умер, а в мистериях Митры умерщвляют быков. Все наши боги умирают, господин, — подвел итог Эмрис, — и все религии, кроме христианства, воспроизводят эти смерти как часть культа.

— Мы, христиане, ушли за пределы смерти — к жизни, — произнес Галахад.

— Хвала Господу, это так, — согласился Эмрис, осеняя себя крестом. — Но мы — не Мерлин. — Огни в небесах разгорались все ярче; сквозь гигантские многоцветные завесы, точно нити в гобелене, змеились, переплетаясь и обрываясь, вспышки белого света. — Нет магии могущественнее, чем смерть, — неодобрительно отметил епископ. — Милосердный бог такого не допустит, а наш Господь покончил с нею через смерть собственного Сына.

— Мерлин к смерти не прибегает, — сердито буркнул Кулух.

— Прибегает, — тихо промолвил я. — Перед тем, как нам отправиться за Котлом, он принес человеческую жертву. Он сам мне рассказывал.

— Кого? — встрепенулся Артур.

— Не знаю, господин.

— Небось байки травил, — отозвался Кулух, глядя вверх. — Приврать-то старикан любит.

— Скорее всего, он говорил правду, — возразил Эмрис. — Древняя религия требовала много крови, и как правило — человеческой. Мы, конечно, знаем совсем мало, но я помню, как старый Бализ рассказывал мне, что друиды страх как любили убивать людей. Обычно это были пленники. Некоторых сжигали живьем, других бросали в яму смерти.

— А кое-кому удавалось спастись, — тихо добавил я. Ибо меня самого некогда бросили в друидическую яму смерти, но я сумел выжить, вырваться из этого кошмарного месива умирающей, искалеченной плоти: тогда-то меня и взял на воспитание Мерлин.

Эмрис пропустил мои слова мимо ушей.

— В иных случаях, безусловно, требовалась жертва более значимая, — продолжал он. — В Элмете и Корновии до сих пор говорят о жертве, принесенной в Черный год.

— И что же это была за жертва? — полюбопытствовал Артур.

— Возможно, это просто легенда: слишком давно это было, чтобы полагаться на воспоминания. — Епископ имел в виду Черный год, когда римляне захватили Инис Мон и вырвали самое сердце друидической религии: это страшное событие произошло в далеком прошлом — более четырехсот лет назад. — Но тамошний люд по сей день рассказывает про жертву короля Кефидда, — продолжал Эмрис. — Эту историю я услышал давным-давно; и Бализ всегда почитал ее за чистую правду. Так вот, Кефидду предстояло сразиться с римской армией, и похоже было на то, что ему грозит поражение, так что он принес в жертву самое дорогое из своих сокровищ.

— Какое же? — осведомился Артур. Он напрочь позабыл про огни в небесах и буравил взглядом епископа.

— Своего сына, конечно. Так было всегда, господин. Наш Господь пожертвовал Сына Своего, Иисуса Христа; Он же потребовал, чтобы Авраам убил Исаака, хотя, безусловно, смилостивился в этом своем повелении. А вот друиды Кефидда убедили короля убить сына. Само собою, магия не сработала. В хрониках говорится, что римляне наголову разбили Кефидда и всю его армию, а затем уничтожили рощи друидов на Инис Моне.

Мне показалось, что епископ не прочь присовокупить благодарственное слово-другое по поводу такого исхода, но Эмрис — это вам не Сэнсам, и у него хватило такта восхвалить Господа про себя.

Артур подошел к галерее.

— Что происходит на вершине холма, епископ? — тихо осведомился он.

— Откуда бы мне знать, господин? — возмутился Эмрис.

— Но ты полагаешь, там льется кровь?

— Думаю, такое возможно, господин, — неохотно выговорил Эмрис. — Думаю, скорее всего, так.

— Но чья? — вопросил Артур, да так резко, что все, кто был во дворе, разом позабыли про великолепие ночных небес и во все глаза уставились на него.

— Если это древнее жертвоприношение, господин, если это высшая жертва, — отозвался Эмрис, — тогда это наверняка сын правителя.

— Гавейн, сын Будика, — тихо произнес я. — И Мардок.

— Мардок? — Артур стремительно развернулся ко мне.

— Ребенок Мордреда, — ответил я. Я внезапно понял, зачем Мерлин расспрашивал меня про Киууилог, и почему забрал ее сына в Май Дун, и почему обращался с мальчуганом так ласково. Как же я не догадался раньше? Теперь это казалось самоочевидным.

— Где Гвидр? — внезапно спросил Артур.

В первые мгновения никто не ответил, затем Галахад жестом указал на сторожку у ворот.

— Он оставался с копейщиками, пока мы ужинали. Но Гвидра там уже не было; не было его и в комнате, что служила Артуру спальней, когда он наезжал в Дурноварию. Мальчика не было нигде, и никто не помнил, чтобы его видели после наступления сумерек. Артур, напрочь позабыв о волшебных огнях, обшаривал дворец снизу доверху, от погребов до сада, но сын его исчез бесследно. А я размышлял про себя о словах Нимуэ на Май Дуне, когда она уговаривала меня привезти Гвидра в Дурноварию, и вспоминал ее споры с Мерлином в Линдинисе о том, кто же на самом деле правит Думнонией, и не хотел верить своим подозрениям, но и выбросить их из головы тоже не мог.

— Господин, — поймал я Артура за рукав. — Думается, Гвидра увезли на холм. Только не Мерлин, а Нимуэ.

— Гвидр — не сын короля, — напомнил Эмрис. Ему явно было не по себе.

— Гвидр — сын правителя! — заорал Артур. — Станете отрицать? — Отрицать, понятно, никто и не думал, да что там — никто не смел и слова вымолвить. Артур обернулся к дворцу. — Хигвидд! Меч, копье, щит, Лламрей! Быстро!

— Господин! — вмешался Кулух.

— Молчать! — рявкнул Артур. Он кипел от бешенства и ярость свою выместил не на ком ином, как на мне — ведь это я уговаривал его разрешить Гвидру поехать в Дурноварию. — Ты знал, что произойдет? — призвал он меня к ответу.