Хроники Артура - Бернард Корнуэлл

— Чего от него и ждали, — сухо отрезала Нимуэ.

— Если задуматься, то да, пожалуй, — признал Мерлин. — А неплохой фокус, верно, Дерфель?

— Но всего лишь фокус, господин, — отозвался я, не в силах скрыть разочарования.

Мерлин вздохнул.

— Ты смешон, Дерфель, просто смешон. Фокусы вовсе не подразумевают отсутствие магии, но магия не всегда даруется нам богами. Ты что, вообще ничего не понимаешь? — Последний вопрос прозвучал почти зло.

— Я знаю, что меня провели, господин.

— Провели! Провели! Сколько патетики! Да ты хуже Гавейна! Друид второго дня обучения и тот бы тебя провел! Наша задача не в том, чтобы удовлетворить твое детское любопытство, но исполнить миссию богов, а боги эти, Дерфель, ушли далеко от нас. О, как далеко! Они исчезают, тают во тьме, уходят в бездну Аннуина. Их необходимо призвать, а чтобы призвать богов, мне нужны рабочие руки, а чтобы привлечь рабочие руки, мне следовало поманить простецов надеждой. По-твоему, мы с Нимуэ сложили бы все эти костры в одиночку? Нам требовались люди! Сотни людей! Мы вымазали девчонку слизью моллюсков — и люди пришли к нам, а ты только и умеешь, что хныкать да жаловаться: тебя, дескать, провели! Да кому какое дело до того, что ты там про себя думаешь! Ступай сжуй сверлильщика — глядишь, и обретешь просветление! — И Мерлин наподдал по рукояти Экскалибура, задвигая меч глубже в храм. — Полагаю, этот дурень Гавейн все тебе показал?

— Он показал мне круги костров, господин.

— А ты небось хочешь знать, зачем они?

— Хочу, господин.

— Да любой, кто обладает хоть малой толикой сообразительности, уже давно бы сам все вычислил, — величественно изрек Мерлин. — Боги далеко, это очевидно, иначе они бы нами не пренебрегали, однако много лет назад они дали нам средства призвать их обратно: вручили нам Сокровища. Ныне боги спустились в бездну Аннуина так глубоко, что Сокровища сами по себе бессильны. Надо привлечь внимание богов, а как это сделать? Очень просто! Мы подаем знак — туда, в пропасть, а знак этот — всего-навсего грандиозный огненный узор, и в узор этот мы помещаем Сокровища и проделываем еще кой-чего, ну да это уже не важно, а после того я смогу умереть с миром, вместо того чтобы объяснять простейшие вещи до смешного легковерным недоумкам. Нет-нет, — возразил старик, не успел я и слова вымолвить, не то чтобы задать вопрос, — тебе в канун Самайна здесь делать нечего. Мне нужны только те, кому я могу доверять. А если ты еще раз сюда заявишься, я прикажу страже утыкать копьями твое брюхо.

— А почему бы просто-напросто не обнести холм призрачной оградой? — спросил я. Призрачная ограда — это выложенные в ряд черепа, заклятые друидом: через такую черту никто не дерзнет переступить.

Мерлин вытаращился на меня как на сумасшедшего.

— Призрачная ограда! В канун Самайна! Это ж единственная ночь в году, недоумок, когда призрачные ограды не действуют! Я что, должен тебе азы объяснять? Призрачная ограда, дурень ты набитый, удерживает на привязи души мертвых, дабы отпугнуть живых, но в канун Самайна души мертвых свободны бродить где вздумается, и потому обуздать их невозможно. В канун Самайна от призрачной ограды примерно столько же толку, сколько от твоих мозгов.

Под градом его упреков я и бровью не повел.

— Надеюсь, хоть тучи не придут, — проговорил я в надежде его задобрить.

— Тучи? — фыркнул Мерлин. — Что мне за дело до туч? А, понимаю! Этот идиот Гавейн с тобой разоткровенничался, а у него в голове каша та еще. Если день выдастся облачный, Дерфель, боги все равно увидят наш знак, потому что их взор, в отличие от нашего, пронзает любую завесу, но если будет слишком пасмурно, то, чего доброго, пойдет дождь. — Старик говорил четко, едва ли не по слогам: таким голосом объясняют прописные истины несмышленому ребенку. — А ливень, понимаешь ли, потушит все наши костры. Что, самому догадаться — никак? — Он свирепо зыркнул на меня, отвернулся и обвел взглядом круги костров. Опершись на черный посох, он долго молчал, погруженный в мысли о своем грандиозном творении на вершине Май Дуна. И наконец пожал плечами. — А ты когда-нибудь задумывался, что могло бы произойти, если бы христианам удалось посадить на трон Ланселота? — спросил Мерлин. Гнев его уже схлынул, на смену пришла меланхолия.

— Нет, господин.

— Настал бы их пятисотый год, и все они ожидали бы, что этот их нелепый распятый Бог сойдет на землю во славе своей. — До тех пор Мерлин неотрывно глядел на четкие круги из дров и хвороста, но теперь вдруг обернулся ко мне. — А что, если бы он так и не явился? — озадаченно проговорил старик. — Представь себе: христиане собрались-снарядились, все в парадных плащах, все добела отмытые, чистенькие, дружно молятся — и ничего ровным счетом не происходит?

— Тогда в пятьсот первом году никаких христиан не осталось бы, — отозвался я.

Мерлин покачал головой.

— Сомневаюсь. Это дело священников — объяснять необъяснимое. Святоши вроде Сэнсама измыслили бы причину, а народ им поверил бы: ведь народу позарез хочется верить. Люди не отказываются от надежды из-за пережитого разочарования, Дерфель; нет, они начинают надеяться с удвоенной силой. Какие же мы олухи — все до единого!

— Ты, выходит, боишься, что на Самайн ничего не произойдет? — промолвил я, внезапно почувствовав острую жалость к старику.

— Конечно боюсь, недоумок. А вот Нимуэ не боится. — Он оглянулся на Нимуэ: та угрюмо наблюдала за нами обоими. — Ты-то ни минуты не сомневаешься, малютка моя, верно? — поддразнил ее Мерлин. — Что до меня, Дерфель, хотел бы я, чтобы в обряде не было нужды. Мы ведь даже не знаем, что должно случиться, когда мы зажжем костры. Может, боги и придут, а может, выждут своего часа? — Он свирепо глянул на меня. — Если ничего не происходит, Дерфель, это вовсе не значит, что ничего не произошло. Тебе понятно?

— Думаю, да, господин.

— Вот уж не верю. Вообще в толк не могу взять, зачем я из кожи вон лезу, растолковывая тебе, что да как! Лучше б наставлял быка тонкостям риторики! Чем возиться с этаким бестолковым олухом. Ну, ступай себе, чего ждешь. Экскалибур ты доставил.

— Артур хочет получить его назад, — промолвил я, вспомнив о своем обещании Артуру.

— Да уж небось! Ну, может, и получит, как только Гавейну меч перестанет быть нужен. А может, и нет. Какая, в сущности, разница? Полно докучать мне пустяками, Дерфель. Я сказал, до свидания. — И рассерженный Мерлин направился было прочь, но, не пройдя и нескольких шагов, обернулся и окликнул Нимуэ: — Идем, девочка.

— Я должна убедиться, что Дерфель и впрямь ушел, — отрезала Нимуэ и с этими словами взяла меня под локоть и потянула к внутреннему валу.

— Нимуэ! — заорал Мерлин.

Не обращая на него внимания, Нимуэ потащила меня вверх по травянистому склону, туда, где вдоль вала вела тропа. Я завороженно оглядел прихотливый узор разложенных костров.

— Вы немало потрудились, — неловко выдавил я.

— И все труды пойдут прахом, если мы не совершим должных обрядов, — ядовито отпарировала она. Мерлин на меня злобился, ну да его гнев по большей части — сплошное притворство, сейчас есть, а в следующий миг уже и нет, точно удар молнии, а вот исступленная ярость Нимуэ шла из самых глубин: заостренное лицо побелело и напряглось. Красавицей она никогда не была, а лишившись глаза, выглядела и вовсе жутко, но облик ее, в котором читались свирепость и ум, западал в память, а сейчас, на высокой земляной насыпи под порывами западного ветра, смотрелась она еще внушительнее обычного.

— А что, есть опасность, что обряд не будет проведен так, как надо?

— Мерлин, он вроде тебя, — свирепо буркнула Нимуэ, пропуская мой вопрос мимо ушей. — Слишком уж впечатлителен.

— Чушь, — возразил я.

— Тебе-то откуда знать, Дерфель? — рявкнула она. — Тебе разве приходится терпеть его бахвальство? Или с ним спорить? Или его подбадривать? Или это ты вынужден наблюдать, как он совершает величайшую из ошибок в истории мира? — выплевывала она вопрос за вопросом. — Или это ты стоишь и смотришь, как он вот-вот загубит все наши труды? — Нимуэ махнула костлявой рукой в сторону костров. — Дурень ты, — горько подвела итог она. — Мерлин пернет — а тебе оно что глас самой мудрости. Он стар, Дерфель, и жить ему осталось недолго, и сила его иссякает. А сила, Дерфель, она изнутри идет. — Нимуэ ударила себя между маленьких грудей. К тому времени мы уже дошли до вершины насыпи, там Нимуэ остановилась и обернулась ко мне. Я рослый, дюжий воин, она маленькая и хрупкая, дунь — улетит, и все же она брала надо мною верх. Так было всегда. В Нимуэ бурлила страсть настолько глубокая, темная и могучая, что противостоять ей мало что могло.

— Так почему Мерлинова впечатлительность ставит обряд под угрозу? — не отставал я.