Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

месяцев.

Когда я пишу эти строки, подходит к концу тринадцатый год, как пьеса остается в репертуаре, в спектакле сменилось бессчетное множество исполнителей. Театру «Эмбэссадорз» за это время пришлось полностью заменить кресла в зрительном зале и занавес. Недавно я слышала, что они обновляют и декорации — старые истрепались. А зрители все ходят на спектакль.

Мне с трудом верится в это. Почему легкая, развлекательная пьеса держится в репертуаре вот уже тринадцать лет? Вот и не верь, что чудеса существуют на свете!

Кому идут доходы? Как и все доходы, главным образом, разумеется, они идут на уплату налогов. Но кто получает то, что остается? Я передала права на многие свои книги другим людям. Доход от публикаций рассказа «Святилище Астарты», например, идет в благотворительный фонд Вестминстерского аббатства, от других произведений — тому или иному из моих друзей. Гораздо приятнее написать книгу и непосредственно передать кому-то права на нее, чем вручать чеки или вещи. Вы скажете — а какая, собственно, разница? Но разница есть. Права на одну из моих книг принадлежат племянникам моего мужа, и хоть опубликована она много лет назад, они до сих пор получают кругленькую сумму с переизданий. Свою часть прав на фильм по «Свидетелю обвинения» я отдала Розалинде.

Что касается «Мышеловки», то все права на нее принадлежат моему внуку. Мэтью, безусловно, всегда был самым везучим у нас в семье, и подарок, обернувшийся большими деньгами, конечно же должен был достаться ему.

Особое удовольствие принесло мне написание рассказа — издатели, правда, обозначили жанр как повесть, нечто среднее между романом и рассказом, — доход от которого пошел на изготовление витража для моей церкви в Черстон Феррерс. Это прелестная маленькая церквушка, но гладкое стекло в ее восточном окне зияло, как дырка от недостающего зуба. Каждое воскресенье, глядя на него, я представляла себе, как чудесно выглядел бы здесь витраж в пастельных тонах. Я ничего не понимала в витражах и ухлопала много времени, посещая студии и знакомясь c эскизами художников-витражистов. В конце концов остановилась на работах одного из них, по фамилии Пэттерсон. Он жил в Байдфорде и прислал эскиз, который показался мне восхитительным, особенно подбор цветов: это не были обычные для витражей красный и синий, а преимущественно розовато-лиловый и бледно-зеленый — мои любимые. Я хотела, чтобы центральной фигурой в витраже был Добрый Пастырь. По этому поводу у меня даже вышла размолвка с Эксетерской епархией и, должна признать, с мистером Пэттерсоном: и те, и другой настаивали, что центральным образом витража в восточном окне должно быть распятие. Тем не менее, проведя некоторую исследовательскую работу по этому вопросу, епархия согласилась, чтобы в моей церкви было изображение Иисуса как Доброго Пастыря, поскольку это был пастырский приход. Мне хотелось, чтобы витраж выглядел радостным и доставлял удовольствие детям. Итак, в центре витража — Добрый Пастырь со своим ягненком, а вокруг изображены ясли. Непорочная Дева с младенцем, ангелы, являющиеся пастухам в степи, рыбаки в лодках, забрасывающие сети, и фигура Идущего по воде. Это все персонажи известных евангельских сюжетов. Витраж мне очень нравится, и я с удовольствием каждое воскресенье его разглядываю. Мистер Пэттерсон прекрасно выполнил работу. Полагаю, она останется в веках благодаря своей простоте. Я горда и смущена тем, что смогла заказать этот витраж на деньги, полученные за свою работу.

Глава вторая

Один театральный вечер — премьера «Свидетеля обвинения» — особенно запечатлелся в моей памяти. С уверенностью могy сказать, что это единственная премьера, доставившая мне удовольствие.

Обычно премьеры мучительны, их трудно вынести. Ходишь туда только по двум причинам. Одна — не такая уж постыдная: бедные актеры вынуждены через это пройти, хотят они того или нет, и если случится провал, нечестно по отношению к ним, чтобы автор не разделил их позора. Подобные муки я испытала на премьере «Алиби». По ходу действия дворецкий и врач стучат в дверь кабинета, а потом, в нарастающей тревоге, взламывают ее. На премьере дверь взламывать не пришлось — она с готовностью распахнулась прежде, чем кто бы то ни было к ней прикоснулся, и перед изумленными зрителями предстал труп, удобно устраивающийся в посмертной позе. После того случая я всегда нервничаю, если в спектакле должна сыграть запертая дверь. Обычно свет не гаснет в тот момент, когда весь смысл состоит именно в том, чтобы он погас, и не зажигается тогда, когда он непременно должен зажечься. Такие накладки — бедствие театра.

Другая причина, по которой автор ходит на премьеры, — любопытство. Знаешь, что будет противно, что будешь мучиться, что заметишь массу вещей, сделанных не так, деталей, оказавшихся смазанными, ошибок в тексте, пропусков, забытых реплик, но идешь из щенячьего, неутолимого любопытства — увидеть своими глазами. Ничье свидетельство тут не поможет. И вот ты в театре, ты трепещешь, тебя попеременно бросает то в жар, то в холод, и ты молишь Бога, чтобы никто не заметил тебя в твоем укрытии, там, в самом заднем ряду амфитеатра.

Однако премьера «Свидетеля обвинения» вовсе не оказалась таким испытанием. Это одна из моих любимых пьес, хотя поначалу она вызывала во мне не больше энтузиазма, чем любая другая. Я не хотела ее писать, мне было страшно. Заставил Питер Сондерс, обладавший поразительной силой убеждения, — вот кто умел уговаривать.

— Ну конечно же у тебя все прекрасно получится!

— Но я понятия не имею о судопроизводстве. Я выставлю себя на посмешище.

— Да это же очень просто! Ты почитаешь специальную литературу, у нас будет свой барристер, который выловит и исправит все ошибки.

— Я не умею описывать заседания суда.

— Умеешь! Ты же видела их на сцене, можешь почитать что-нибудь о судебных процессах.

— Не знаю… Не думаю, что у меня получится…

Питер Сондерс продолжал твердить, что конечно же я все смогу и чтобы я начинала работать немедленно, потому что пьеса ему нужна очень быстро. Итак, загипнотизированная и, как всегда, легко поддающаяся на уговоры, я принялась за тома «Знаменитых судебных процессов». Мысленно я выступала и за прокурора, и за адвоката и наконец почувствовала интерес, поняла вдруг, что эта игра доставляет мне удовольствие. Это самый прекрасный момент для писателя. К сожалению, длится он очень недолго, но увлекает, как мощная океанская волна, несущая к берегу. «Потрясающе! Я это делаю! И у меня получается! Ну а теперь куда?» Бесценное мгновение прозрения, когда ты видишь события и персонажей не на сцене, но перед мысленным взором. Вот, оказывается, как все было в действительности, в настоящем