История русского романа. Том 1 - Коллектив авторов

Вначале «Бельтов вздумал пококетничать с Круциферской», но «тотчас оставил пошлое ухаживание», «другое отношение, более человече- ственное, быстро сблизило Круциферскую с Бельтовым» (159). Во взаимной симпатии Любоньки и Бельтова Герцен видит «факт братствен- пого развития в двух лицах» (160). Горький отметил, что «Печорин и

Онегин заняты исключительно вопросами о женщине, как о любовнице, герои Герцена говорят уже о другом…, Бельтовы смотрят на женщину уже не как только на источник наслаждения…, требуют от нее силы, ума, помощи».[834]

В четвертой главе, помимо самоанализа Бельтова и исповеди перед: Круповым, важна вызванная воспоминаниями о Жозефе исповедь Бельтова перед Круциферской. Бельтов по — прежнему неумолим к себе: «Моя жизнь не удалась, по боку ее. Я точно герой наших народных сказок… ходил по всем распутьям и кричал: „Есть ли в поле жив человек?“ Но- жив человек не откликался… мое несчастье!.. А один в поле не ратник… Я и ушел с поля…» (166).

Круциферская, натура энергическая и одаренная, непосредственная и чуткая, быстро поняла (лучше, нежели Крупов), что обстоятельства, «долго сгнетая эту светлую натуру (Бельтова, — Н. 77.), насильственно’ втеснили ей мрачные элементы и что они разъедают ее по несродности» (167). Поняв это, Круциферская, сама многое испытавшая и передумавшая в доме Негрова, не могла смотреть на Бельтова без глубокого участия, без симпатии. Глава завершается полупризнанием Бельтова в том, что его может спасти встреча с «особенной женщиной» (168).

Следующая, пятая глава является кульминационным моментом в развитии сюжета второй части романа. Здесь происходит открытое объяснение Бельтова и Круциферской, затем рассказывается о болезни героини. Существенны в этой главе дневниковые записи Круциферской о своих нравственных муках и стремлении понять смысл своей любви к Дмитрию и к Бельтову. На этом автор готов закончить свою повесть. Читатель уже получил возможность ответить на вопрос: «кто виноват?» (188). Но некоторые подробности, характеризующие собственно развязку сюжета, писатель считает необходимым сообщить читателю, чтобы придать своему роману полную завершенность. Он характеризует страдания Круциферского. Изображение их начато в конце пятой главы и продолжено в шестой (попойка у учителя Медузина). Здесь наступает развязка романа. Крупов требует от Бельтова объяснить, почему он разрушает счастье семьи Круциферских, зачем он губит любимую женщину. В новой исповеди перед Круповым Бельтов ставится автором очень высоко. Ирония, сопутствовавшая предшествующим эпизодам, рисовавшим героя, исчезает. Бельтов предстает перед нами цельной и сильной натурой, истинно страдающим, не знающим выхода, благородным, понимающим и чутким человеком. С ним примиряется в конце встречи разгневанный Крупов («И какая‑то нежность в тоне заменила натянутую жестокость… голос у старика дрожал. Он любил Бельтова». И в день отъезда Бельтова: «„— Я оскорбил вас вчера; ну, что делать, простите меня… если вы так уедете…“И у старика голос замер»; 203, 206).

Бельтов высоко поставлен и в последнем свидании с Круциферской («всё светлое в лице его исчезло, в каждой черте видно было нестерпимое страдание… Он был похож на мертвеца»; 204). Заключительные эпизоды служат тому же возвышению Бельтова (столкновение с советником, объяснение о полицмейстером). Эпилог романа (высоко поэтическая дружба умирающей Любови Круциферской и матери Бельтова) примиряет читателя с героем, оправдывает и вновь возвышает его.

Рассмотренное построение второй части романа «Кто виноват?» показывает, что перед нами, собственно, самостоятельная повесть с целостным, органически развивающимся сюжетом. Движущее начало его — единый трагический конфликт, в котором личные судьбы главных героев объяснены общественными отношениями того времени. Несомненна проб-

лемно — сюжетная связь второй части романа с его первой частью. Аналитически проследив историю духовного формирования своих героев неопределенной почве в первой части «Кто виноват?», Герцен во второй части ставит их в трагические отношения, явившиеся закономерным итогом всей их личной и общественной биографии. Поэтому и ответ на вопрос, поставленный в заглавии романа, и иронический смысл эпиграфа к нему («А случай сей за неоткрытием виновных предать воле божией, дело же, почислив решенным, сдать в архив. Протокол») вполне- уясняются лишь в его заключительных главах. Эти главы приобретают итоговое, обобщающее значение, художник уступает в них место мыслителю. В этом переходе от биографических очерков к обобщающим, итоговым дискуссиям, к исповедям и размышлениям, раскрывающим смысл изображаемого, обнаруживается индивидуальная манера Герцена — рома- ниста в самом построении сюжета. В оригинальном даровании Герцена была заложена возможность подобного перехода. Белинский считал, что талант Искандера принадлежит к такому роду талантов, для которого «важен не предмет, а смысл предмета»; у поэта с таким талантом «вдохновение вспыхивает только для того, чтобы через верное представление- предмета сделать в глазах всех очевидным и осязательным смысл его».[835]

Художник и мыслитель в Герцене сливаются не только в его анализе человеческих характеров, в объяснении их происхождения, в стилевой манере писателя, но и в композиционном построении романа, в развитии сюжета. «Кто виноват?» — роман общественно — психологический по самому существу отраженного в нем художественного метода познания. В герце- новском романе большую роль играют не только разнообразные социально — бытовые очерки и рассказы, жанровые картинки и сцены (первая часть романа), но и исповедь, дневниковая запись, самоанализ, философская дискуссия. Эти формы характерны для второй части «Кто виноват?». Художественный психологизм Герцена — романиста своеобразен. Эта оригинальность становится особенно заметной, если сравнить способ обрисовки внутреннего мира Бельтова и Печорина. В изображении «лишнего человека» Герцен — мыслитель берет верх над художником, что принципиально отличает автора «Кто виноват?» от творца «Героя нашего времени». Последний дает углубленный художественно — психологический анализ, он заглядывает во все тайники души героя, его интересует каждая психологическая черта Печорина, духовный мир которого обрисован разносторонне. Лермонтов воспроизводит мысли, чувства и эмоции Печорина в процессе их развития и движения. Он прослеживает самый ход возникновения и развития того или другого чувства, той или иной мысли героя, умеет обнаружить в герое сосуществование и борьбу самых противоположных движений души и сердца. В этом смысле Лермонтов- прокладывал путь художественному психологизму Толстого, его «диалектике души».[836]

Герцен при обрисовке духовного мира Бельтова шел иными путями. Он действует здесь преимущественно как аналитик и публицист, кисть художника в его руках дополняет работу мысли, с помощью нее Герцен не столько изображает, сколько освещает изображаемое, придает ему определенный колорит. Герцен прежде всего стремится дать общую концепцию характера Бельтова, Любоньки и Дмитрия Круциферских. Рисуя образ человека, он вместе с тем анализирует этот образ как мыслитель- социолог. Психологический анализ в этой художественно — логической концепции характера не имеет самостоятельного значения. Герцена не интересует самый процесс мышления, возникновения и развития того или другого чувства, эмоции, поведения. Он не дает детализированного психологического облика человека, его настроений. Основное внимание Герцен обращает не на процесс мысли, а на сложившийся образ мысли своего героя и на ее результаты. Поэтому у него, собственно, нет художественного психологического анализа (как у Лермонтова, Достоевского и Толстого), а есть общая, предельно обобщенная картина психологического процесса. Психология у Герцена всегда выступает в свете социологии. Стремление к их синтезу характеризует Герцена — романиста, отличая его от Лермонтова и приближая к Чернышевскому — романисту.

В чем сущность той трагедии, которая явилась основным предметом второй части романа Герцена? Как уже указывалось, в этой трагедии личное тесно переплетается с общественным. Взятая Герценом интимная ситуация раскрывается оригинально и содержательно, конфликт приобретает национальный, антикрепостнический и общечеловеческий смысл. В основе второй части романа Герцена лежит не узко любовная интрига, а стремление героев к братственным, человеческим связям, тоска по таким отношениям, которые возвышают человека, дают возможность развернуться всем его лучшим свойствам. Герцен показывает, как эти стремления приходят в трагически безысходное противоречие с сущностью господствующих общественных отношений и с нормами крепостнической морали. В этом проявляется пафос Г ерцена — утопического социалиста.