VIP значит вампир. (Трилогия) - Юлия Набокова

Мне дорога каждая его щетинка, и его родинка у глаза, и побелевший шрам на правой щеке, и губы, с которыми необходимо спорить, только бы не смотреть, не думать, не мечтать о поцелуе, потому что нельзя… Почему? Уж явно не из–за просьбы Глеба держаться от Вацлава подальше, которую он озвучил после того, как сам привел Гончего в мой дом. Глеба больше нет, и траура я не носила. Ничто не мешало смотреть, думать, мечтать. Ничто, кроме собственной гордости, которая не простила прежних насмешек, и напрасных обвинений, и секундных сомнений. А еще инстинкта сохранения, который предрекал, что эта любовь испепелит меня дотла. Ведь с Вацлавом нельзя по–другому — или держаться на расстоянии, или очертя голову шагнуть в огонь, отдаться на милость пожара, который бушует в его глазах. И я испугалась, и спряталась в бронежилет показного равнодушия, отгородилась колючей проволокой насмешек, только бы не выдать себя, только бы спастись. Дура, дура! Уж лучше однажды ощутить жар живого огня, чем всю жизнь мерзнуть у нарисованного камина.

Я наклоняюсь к его остывающим губам и бережно собираю с них последние крупицы жизни. Все равно, что он уже не может ответить на поцелуй, наплевать, что смотрят Ипполит, Громов и пятерка Гончих. Я не жду, что мой поцелуй воскресит Вацлава, я просто хочу вобрать в себя вкус его губ. Крепкий эспрессо и капелька крови. Неважно, сколько мне осталось прожить на свете, — я навсегда сохраню на губах этот кофейный привкус бессонных ночей, которые он провел в попытке спасти меня, и капельку крови в уголке рта — результат последней схватки с Громовым. А еще горячее дыхание его легких — слишком жаркое для вампира, который умер. И острые уколы щетины вокруг его губ, которые впиваются в кожу осиными укусами.

Сквозь дымку до меня доносятся голоса. Это Ипполит и Андрей спорят, как поступить с Громовым. Потом отца Лены уводят, и меня окликает Аристарх. Чтобы я его услышала, ему приходится опуститься на корточки и положить руку мне на плечо. Он хочет мне что–то сказать, судя по его глазам, что–то очень важное, наверное, ненужные мне сейчас слова утешения. К счастью, его зовет Андрей, заглядывая в зал, и Аристарх, бросая на меня беспомощные взгляды, вынужден выйти, оставляя меня наедине с Вацлавом.

Стрелки старинных часов у окна мерно отсчитывают время, все дальше уводя от тех минут счастья, когда Вацлав был жив, когда смотрел на меня, когда прижимал к себе, желая укрыть от всего мира. Тик–так. Все дальше от его прикосновений, обжигающих, как костер, все дальше от его жгучих взглядов, рождающих в душе целую бурю. Тик–так, тик–так…

Я оплакиваю нашу несостоявшуюся любовь, наше несбывшееся счастье. Я никогда не узнаю, каково это — быть его женщиной, ощущать его своим. Тик–так, тик–так.

Свечи, оставленные на столе, догорают, и теперь зал освещается только лунным сиянием. Кажется, что в нем вот–вот оживут призраки вампиров, которые умерли здесь, но даже призраки не смеют нарушить наше с Вацлавом последнее свидание. Только он и я. Его голова на моих коленях. Его холодная рука в моих окоченевших от горя пальцах. Мои отчаянные поцелуи на его колючих щеках. Мое дыхание на его губах. Мои слезы на его неподвижных ресницах.

Тик–так, тик–так…

Мои пальцы тянутся к сердцу Вацлава в отчаянной попытке разбудить его от смертельного сна, но натыкаются на внезапную преграду. Под подкладкой куртки я нащупываю кусочек картона. Я замираю — он носит его во внутреннем кармане под самым сердцем. Что же это? Листок слишком мал для документов, но крупноват для визитки. Это фотография? Я бросаю взгляд на неподвижное лицо Вацлава и медлю, терзаемая соблазном. Чье изображение он носит под самым сердцем? А вдруг… сердце пропускает удар… мое? Искушение велико, но я неожиданно робею. Рука замирает на застегнутой до середины молнии куртки, не решаясь добраться до внутреннего кармана. Кажется, стоит только протянуть руку — как Вацлав перехватит ее и насмешливо посмотрит в глаза, уличая в постыдном поступке. Даже сейчас, будучи мертвым, он бдительно охраняет свою тайну…

Я еще сомневаюсь, но пальцы нетерпеливо дергают молнию и устремляются к заветному кусочку картона. Чувствуя себя дерзкой воровкой, я бросаю настороженный взгляд на лицо Вацлава, но на нем не дрогнет ни единый мускул. И тогда, решившись, я вынимаю картонку из внутреннего кармана куртки. Мои надежды увидеть на ней свое лицо разбиваются в прах, когда я вижу обратную сторону карточки — пожелтевшую от времени, истертую миллионом почтительных прикосновений, его прикосновений, с загнутым уголком, с потемневшей капелькой крови от старого ранения, с размашистой надписью латиницей на память и датой — 1843 год. Боже, какой он взрослый… Он старше меня почти на полтора века. Хотя какая теперь разница?

Я медлю не в силах пошевелиться, не решаясь взглянуть в лицо той, кто занимает все его мысли спустя долгие годы после смерти. Но безжалостная память вызывает в памяти образ, который я видела в глазах Вацлава в тот вечер, когда убили Глеба и когда я в запальчивости бросила Гончему, что он не знает, что такое — потерять любимого человека. Тогда на какую–то долю секунды самообладание ему изменило и я каким–то особым, присущим вампиру, видением углядела миловидную блондинку со старомодной прической и почуяла боль утраты, которая жила в сердце Вацлава все эти годы.

Я повернула карточку и встретилась с блондинкой лицом к лицу. Это была даже не фотография — портрет. Краски на нем давно выцвели, превратив нарисованную девушку в призрак далекого прошлого. Но даже время не стерло счастья в ее глазах, не тронуло улыбки на ее лице. Так улыбаются женщины, которые любят и любимы, так высоко держат голову те, у кого за спиной разворачиваются крылья. И эти крылья ей подарил Вацлав. Когда–то они летали вместе. Потом он больше века ходил по земле один, оплакивая ее и не забывая о ней ни на минуту. Быть может, в эту ночь они встретились где–то в облаках…

Трясущими пальцами я вложила карточку обратно в карман и попыталась застегнуть куртку. Руки меня не слушались, молния поддалась только с десятой попытки и стоила мне поломанного ногтя. Спи, Вацлав, а я буду верить в то, что ты нашел свою давным–давно потерянную любовь…

Тик–так, тик–так…

Тают лунные кружева в предрассветном зареве, и первые солнечные лучи, касаясь портьер на окнах, наполняют бархат изумрудным мерцанием и настойчиво подбираются к краю занавесок, чтобы шальным солнечным зайчиком скользнуть в зал.

Лицо Вацлава умиротворенное, как во сне. И, глядя на светлеющее небо, я тешу себя напрасной надеждой, что он проснется. Дрогнут ресницы, когда их коснется солнечный лучик, шевельнется родинка у края глаз, со вздохом приоткроются губы, сожмутся пальцы, отзываясь на прикосновение моей руки… Ну и пусть его сердце навеки отдано той, другой. Я буду просто счастлива оттого, что смогу видеть его, говорить с ним, дерзить ему…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});