История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II - Коллектив авторов

Сразу же после выхода первых глав «Тихого Дона» возникли слухи о том, что Шолохов использовал рукопись неизвестного автора-казака, погибшего в Гражданскую войну. 24 марта 1929 г. в «Рабочей газете», а 29 марта – в «Правде» появилось письмо А. Серафимовича, Л. Авербаха, А. Фадеева и других членов РАПП: «В связи с тем заслуженным успехом, который получил роман пролетарского писателя Шолохова «Тихий Дон», врагами пролетарской диктатуры распространяется злостная клевета о том, что роман Шолохова является якобы плагиатом с чужой рукописи <…>. Чтобы неповадно было клеветникам и сплетникам, мы просим литературную и советскую общественность помочь нам в выявлении «конкретных носителей зла» для привлечения их к судебной ответственности». После этого обсуждение проблемы авторства стало невозможным: «Усомниться в нём вслух – десятилетиями была верная Пятьдесят Восьмая статья. После смерти Горького Шолохов числился Первым Писателем СССР, мало что член ЦК ВКП(б) – но живой образ ЦК…» (А. Солженицын. Бодался теленок с дубом // Новый мир. 1991. № 12. С. 69).

Однако с 1970-х гг. споры об авторстве «Тихого Дона» возобновились. Сторонники версии о том, что Шолохов приспособил к советским требованиям чью-то чужую рукопись, строят свои доказательства на идейной, композиционной и стилистической разнородности текста романа. Большинство этих исследователей считают первоначальным автором эпопеи донского писателя Федора Крюкова, умершего при отступлении с Белыми. Если же считать Шолохова единственным создателем «Тихого Дона» (чему также есть немало доказательств), то приходится признать: вся дальнейшая творческая судьба писателя говорит о вырождении его таланта, отданного на службу партии большевиков. – Загадки и тайны «Тихого Дона». Самара, 1996. Михаил Шолохов: Летопись жизни и творчества: (материалы к биографии) / Сост. Н. Т. Кузнецова. М., 2005.

В то же время государственная «руссификация» стремилась расколоть деятелей науки и культуры по «национальному» признаку. К примеру, с 1946 по 1948 г., в результате борьбы с «засоренностью еврейскими кадрами» институтов Академии наук СССР и «аттестации» число русских среди заведующих отделами, лабораториями и секторами выросло с 73,6 % до 80 % за счет сокращения числа евреев. Жданов и отдел ЦК по науке и культуре «сокращали» число евреев в общественных науках. Государственная «руссификация» зачастую открывала широкую дорогу антисемитам, посредственностям, прихвостням режима, которые под флагом защиты «русской культуры» делали себе карьеру. Память о подлости, как и благородстве, проявленном в эти годы, стала впоследствии важным фактором в общественных и идейных водоразделах 1950-х – 1960-х гг.

Тем не менее, общественный подъем года победы не пропал для русской культуры. Писатели и поэты военного поколения писали рассказы и стихи «в стол», не рассчитывая на их публикацию. В послевоенные годы стремительно росла дистанция между официальной и неофициальной культурой. Образованная молодежь в городах искала заменителей сталинскому культурному суррогату. Сохраняли популярность песни и стихи военной поры. Некоторые молодые люди под влиянием трофейных немецких и американских кинофильмов, американского джаза стали «западниками» и «стилягами» – оказывая, таким образом, осознанное или неосознанное сопротивление официальной антизападной пропаганде. В студенческой среде быстро рос интерес к подлинному, а не обкорнанному властью дореволюционному русскому наследию – искусству, философии, истории, поэзии и быту. Студенчество распевало песни Вертинского и Петра Лещенко. Но высшие сокровища русской дореволюционной и эмигрантской культуры оставались недоступными, упрятанными в специальные хранилища главных библиотек страны. Имена Владимира Соловьева, Сергия Булгакова, Ивана Шмелёва, Николая Лосского, князя Сергея Трубецкого, Владислава Ходасевича, Георгия Иванова, Владимира Набокова знали очень немногие. Их книги опасно было держать в руках без «специального разрешения» МГБ.

Советская фундаментальная наука развивалась в основном в «шарашках» и внутри военно-промышленного комплекса, прежде всего в атомном проекте, куда были стянуты лучшие силы и громадные ресурсы. Фундаментальные исследования в Академии наук сдерживал слабый приток молодежи; но там еще работали замечательные ученые с дореволюционным образованием и культурой (Л.А. Орбели, К. В. Островитянов, С.И. Вавилов, А.Н. Несмеянов, И. И. Мещанинов, Е.В. Тарле, и др.). Хуже всего ситуация была в университетах, где усиливался идеологический контроль над образованием, библиотеки чистились от «нежелательной» литературы и изгонялись профессора-«космополиты». Тогда наметился принцип, последовательно осуществлявшийся до конца коммунистического властвования – в академических институтах дозволялось очень умеренное свободомыслие (иначе развитие наук вовсе прекратилось бы), но свободомыслов к университетам и учебным институтам не подпускали на пушечный выстрел – дабы они не растлевали учащуюся молодежь своими идеями. Глубокий раскол между академической наукой и университетской профессурой крайне отрицательно сказался на уровне общей культуры и профессиональной подготовки молодых специалистов. Послевоенные студенты, столкнувшись с громадными прорехами в официальной науке, стремились восполнить их самообразованием.

Почти в каждой научной дисциплине утвердилась доминирующие, а нередко и конкурирующие группы ученых, своего рода «научные мафии», имевшие поддержку в Отделе науки ЦК, Отделе агитации и пропаганды ЦК и других властных структурах. Резкий антизападный поворот в государственной политике и идеологии, «борьба с низкопоклонством перед Западом» создал почву для яростной борьбы между научно-партийными кланами по «важному вопросу» – кто из них представляет «истинную» советскую науку, а кто должен каяться в ошибках или, хуже того, отвечать за «вредительство». Так, ряд университетских профессоров-физиков объявили теорию относительности Альберта Эйнштейна и квантовую теорию Нильса Бора «идеалистическими» и «антимарксистскими». Они жаловались на «монополию еврейских физиков». Однако разгром ядерной физики не состоялся – Сталину нужна была атомная бомба.

Гораздо хуже был исход позднесталинских «дискуссий» в биологии. Там столкнулись генетики, опиравшиеся на открытия Г. Менделя, Т. Моргана и А. Вейсмана в области наследственности, и приверженцы агронома Трофима Денисовича Лысенко. Последние провозгласили себя «учениками Мичурина» и утверждали, что с помощью скрещивания можно вывести любые виды растений. По поводу мичуринско-лысенковских «опытов» ходило много шуток. («Вы знаете, как погиб Мичурин? Упал с ветвистого арбуза» и т. п.). На деле, все сводилось к чистому шарлатанству. Ещё в 1937–1940 гг. «лысенковщине» энергично противостоял выдающийся русский биолог академик Николай Иванович Вавилов. Но 6 августа1940 г., во многом как раз за противодействие Лысенко, он был арестован. За арестом последовали издевательства и пытки в застенках НКВД и гибель от истощения в Саратовской тюрьме 26 января 1943 г.

В 1947 г. глава Агитпропа ЦК Ю. Жданов (сын А. Жданова) пытался свалить Лысенко, но тот нанес упреждающий удар. В октябре 1947 г. Лысенко обратился к Сталину с личным письмом, жалуясь, что «менделизм-морганизм» и «вейсманизм» (т. е. теории западных генетиков), основанные на «буржуазной метафизике», тормозят советскую агрономию. Только «мичуринский» метод может дать СССР изобилие продуктов. Сталин поддержал Лысенко и даже стал его «научным редактором». В августе 1948 г., опираясь на сталинский авторитет, лысенковцы объявили «буржуазную генетику» вне закона. Сотни генетиков потеряли работу и были арестованы.

«Лысенковщина» – псевдонаучная монополия в биологии и агрономии, поддержанная режимом, надолго утвердилась в СССР. В Большой Советской Энциклопедии 2-го издания появилась статья «ген», в которой утверждалось, что это «лженаучная идеалистическая частица». Разгрому подверглись и «лженауки» кибернетика и социология. Как противоречащая диалектическому материализму была отвергнута космология. В физиологии единственно научным было объявлено учение Павлова, а в психиатрии как антинаучное отвергнуто учение Фрейда. Люди, имеющие отношение к науке, тихо говорили друг другу на ухо: «Маразм крепчал!»

В конце жизни Сталин выступил «главным ученым» страны. Были опубликованы его заметки по политэкономии и языкознанию, немедленно провозглашенные последним и гениальным достижением «марксистской науки». Вождь безуспешно пытался «развить марксизм-ленинизм» на базе «объективных научных законов». Старея и пьянея от прославления, он, видимо, сам начинал считать себя всезнающим и всемудрейшим. Своими безграмотными ремарками он буквально испещрял книги выдающихся ученых. Научная мысль, однако, упорно выламывалась из рамок марксистской ортодоксии.