Вероломство - Анна Харрелл

— Одно имя нет, но вы могли бы рассказать мне, кто вы и откуда, и почему оказались в ту ночь в Сайгоне, и почему сейчас вы здесь.

— Лучше не задавайте вопросов, Ребекка Блэкберн. — Ее имя сорвалось у него с языка, словно он привык произносить его. Ребекка старалась скрыть дрожь, но он заметил это и сказал: — Наверное, мне не следовало приезжать.

— А зачем вы приехали?

Лифт, скрипя и вздыхая, подходил к нижнему этажу. Ребекка решила выбежать на улицу, лишь бы не оказаться с ним в лифте.

Но позволит ли он уйти?

Она прогнала эту мысль.

— Прошлое, — сказал он, — иногда сталкивается с настоящим.

Лифт звякнул, и двери отворились, но француз и не думал входить. Вместо этого он сделал движение к выходу. И Ребекке вдруг захотелось, чтобы он не уходил. Ей захотелось, чтобы он остался и поговорил с ней, но потом она вспомнила смертоносную винтовку, которую он так умело использовал в ту ночь в Сайгоне, вспомнила Там, лежащую мертвой в луже теплой крови. Вспомнила свой ужас, свое горе и отчаяние. И Джеда. Истекающего кровью, без сознания, но живого. А если бы погибли и Там, и Джед, она не знала, что бы она тогда сделала.

Но как бы ей ни хотелось получить ответы, нет никакого смысла говорить с этим человеком.

Он оглянулся и посмотрел на нее своими мягкими, удивительными глазами.

— Простите, если напугал вас, — сказал он. — Я этого не хотел. Мы были друзьями с вашим отцом, — добавил он, — и, поверьте, я знаю, что он гордился бы вами.

Француз исчез. Ребекка была так потрясена его словами, что не сообразила догнать его и расспросить, что он имел в виду. Каким это образом один из двоих убийц, застреливших Там в 1975, мог знать ее отца, погибшего в 1963 году?

К тому времени, как она пришла в себя и выбежала на улицу, он исчез из виду.

У Ребекки подкашивались ноги. Она еле доплелась до лифта и вслепую нажала кнопку четвертого этажа. Надо все хорошенько обдумать! У нее тряслись коленки, потом задрожали руки, а когда она вошла к себе в студию и начала рыться в секретере, она дрожала всем телом.

Она нашла серебряный ларец ручной работы, который отец привез из Сайгона в подарок на ее семилетие.

Внутри была рубиново-красная бархатная сумочка. Ребекка вытряхнула ее содержимое на крышку секретера.

Засверкали десять изумительных самоцветов, окрашенных от белого до почти черного.

Ребекка зажмурилась.

Кого она обманывает?

Ведь она никогда не считала всерьез, что цветные камушки, которые она, пойдя на риск, вывезла контрабандой из Сайгона, — это простой сувенир. Камни принадлежали Там, поэтому она и решилась взять их с собой, покидая Вьетнам. Они могли стать подспорьем в новой жизни в Америке. Может быть, именно из-за них убили Там. Может быть, и нет. Как бы то ни было, Там не вернуть, а ее дочь сейчас спокойно живет с Джедом в Сан-Франциско. Ребекка же привыкла делать вид, будто камней вовсе не существует. Так ей казалось проще: ни она не нарушала жизнь Джеда и Май неприятными расспросами, ни они ее.

Но как, черт возьми, эти камни попали к Там?

Четырнадцать лет назад Ребекка была студенткой-стипендиаткой и думать не думала ни о каких драгоценностях. С тех пор ей удалось заработать кое-какие деньги, и она стала разбираться в самоцветах, почувствовала к ним вкус и даже купила себе несколько ювелирных украшений. Но это не более чем предметы роскоши, которые есть у всякой состоятельной женщины.

А сумочка Там была наполнена не просто цветными камушками. Ребекка подозревала, что это корунды: девять сапфиров и один рубин.

Еще она подозревала, что камни очень ценные.

Она со вздохом провела пальцем по сверкающим камням. Такие холодные, такие изумительные. Но все равно они не стоят того, чтобы из-за них умирали и убивали.

Спрятав их на место, Ребекка позвонила Софи.

— У тебя есть знакомые, разбирающиеся в геммах?

— Давид Рабин.

— Мне надо поговорить с ним, — сказала Ребекка. — У тебя через час, идет?

— Кирять будем?

— Нет. Если я окажусь права, это не потребуется.

Жан-Поль появился на Маунт-Вернон-стрит ровно через час после того, как он расстался с Ребеккой Блэкберн. Надо было все получше спланировать, а он, как всегда, действовал по наитию, полагаясь на чувства, а не на трезвый анализ. Увидел «Успех», полетел в Сан-Франциско, оттуда — в Бостон. Сначала — к Ребекке, только затем, чтобы взглянуть на нее. Потом сюда, к дому Вайтейкеров на Бикон-Хилл. Потому что он должен это сделать.

— Этот дом похож на мавзолей, — сказала ему Абигейл много лет назад. — Я ненавижу его. И мой муж тоже. Должно быть, он скоро переедет.

— А ты что же?

Она рассмеялась: «Да ведь я из рода Вайтейкеров, глупый. Если бы у меня был брат, этот дом принадлежал бы ему. Терпеть не могу эти заковыки наследственного права, но в данном случае они очень пригодились бы».

Дом, конечно, великолепен, вовсе не мавзолей или что-нибудь этакое, с чем Абигейл могла бы легко расстаться. Жан-Поль прошел через незапертый въезд для автомобилей к черному ходу, как сказала Абигейл. Он позвонил по ее служебному телефону в «Вайтейкер и Рид». Секретарь сообщил, что босс дома. Жан-Поль уговорил его связаться с Абигейл и оставил номер платного телефона, с которого он звонил.

Абигейл отозвалась незамедлительно. Единственным признаком волнения была хрипловатость голоса.

«Значит, сука действительно считала, что я мертв».

Эта мысль позабавила его.

Она поняла, что им необходимо встретиться лично — хотя бы для того, чтобы убедиться воочию, что разговор с ним ей не приснился. Без желания, но сохраняя выдержку, никогда ей не изменявшую, Абигейл объяснила, как найти ее дом.

Жан-Поль вошел в роскошный особняк с черного хода, миновал стерильно-чистую кухню, прошел коротким коридором, на стенах которого висели портреты в дорогих рамах. И лица на них были все какие-то схожие: улыбающиеся, холеные. Мужчины без шрамов и женщины без страха в глазах. Жан-Поль сцепил руки замком, чтобы удержаться от искушения сбить эти портреты со стен. Тут была и боль, и гнев, и жгучая ненависть. Почти четыре года в Иностранном легионе и пять лет во власти Вьет-Конга, а потом в Северном Вьетнаме, в лагере для военнопленных, научили его контролировать свои эмоции, но он чувствовал, что они готовы вырваться на поверхность.

Время в данном случае не стало лекарем.

Он призвал самообладание, о котором уже забыл, и оторвал взгляд от частной галереи, проследовав в кабинет Абигейл.

Она сидела в кожаном кресле цвета слоновой кости за антикварным обеденным столом французской работы, который использовала как письменный. В высокие окна, выходящие в сад, лился солнечный свет. Казалось, что комната этой богатой женщины очень далека от городской толчеи и грязных улиц.