Иллюзии ночей - Вероника Черных

Чепегина бросило в жар. И словно исчезли камни семидесяти лет, и стало легко и сильно, потому что ему не девяносто два года, а двадцать – нет, и не двадцать, а семнадцать, и этот поцелуй – будто первый девичий поцелуй в его жизни.

– Сне сегодня исполнилось девяносто два года, – произнёс Кирилл Тихонович. – Такого подарка, который Вы мне подарили, у меня… никогда… Спасибо. Спасибо.

Он ещё хотел сказать, что благодаря ей в душу его вернулась молодость, вернулась жизнь. Что изношенное сердце забыло на несколько мгновений о боли, об изношенности своей, впитало в себя воду жизни – любовь.

Но не сказал. Глядел вслед и часто моргал. Лепесток яблони покружился над его головой, неощутимо лёг на жёсткие седые волосы.

Чепегин сел, держа перед собой этюд. Не фотографическое копирование, а преломление увиденного в мыслях, мечтах и представлениях о красоте и о том, отчего захватывает дух.

Ради подобной красоты он воевал в начале сороковых голов. Ради того, чтобы родился кто-то, кто мог бы нарисовать такую красоту – рассвет в осыпающихся яблоневых садах, потому что он затронул его душу.

От звонких мальчишеских голосов цветы вздрогнули и потерял несколько лепестков, присоединившихся к своим собратьям в траве.

– Ну, и сугробы! – сказал один парнишка.

– Какие сугробы? – отозвался другой.

– Да вон из лепестков… Слушай, я на них упаду.

– Зачем?

– Ну… Никогда не лежал на сугробе лепестков.

– Ага! Вот тебе: лови свой сугроб!

Чепегин, улыбаясь, смотрел, как два подростка швыряли друг в друга горсти яблоневых цветков. Оба несли удочки и ведёрки. За плечами рюкзачки. Рыбачьи любители… Тоже на рассвет потянуло, за юркой, трудно доступной добычей.

Мальчишки прекратили взметать лепестки и деловито уселись на берегу.

– Ну? Здесь засядем? – предложил один.

– А давай. Дядя Юра позавчера тут во какого подлещика заловил! Жирный, подлец, тотчас его на сковородку!

Чепегин, услыхав про подлещика, сглотнул и даже потянул носом: будто и впрямь пахнуло сладковато жареной рыбой. Давно он такой вкуснятинкой не лакомился: не рыбачил уж по старости своей… Здесь, на реке, и рыбачил. Прежде-то рыба водилась – не переводилась, а теперь, интересно, есть она, нет?

Рыбаки со знанием дела закинули удочки и напряжённо притихли. Клюёт? Не клюёт? Почему не клюёт? На что клюёт? И когда заклюёт? И вообще, в чём дело? Где эта рыба?! Под корягами затаилась? Дислокацию изменила? Что, вообще, за безобразие?

Чепегин пошарил в кармане. Вчера, идя на рассвет, он взял с собой три кусочка белого хлеба, чтобы утолить голод, если он вдруг проявится, да вот не проявился, и хлеб сох в кармане запеленатый в полиэтиленовый пакетик. Есть ему снова не хотелось, а ребятишкам это то, что надо.

Он достал хлеб и некоторое время держал его в руках, соображая, что делать ему с рисунком девушки в японских тонах: на скамейке оставить – ветер сбросит, с собой взять – помнётся ненароком… Пока он колебался, на скамейку рядом с ним присел молодой мужчина лети тридцати пяти. Он тяжело дышал и вытирал со лба пот.

– Здрасти, – сказал он отравить.

– Здрасти и вам, – с готовностью откликнулся Чепегин. – Всё бегаете?

– Бегаю, – кивнул мужчина.

– От инфаркта? – банально пошутил старик.

– В основном, от себя. И от инфаркта заодно, – признался бегун.

– От себя-то почему?

– Да так… Пытаюсь проблемы как-то разрешить, а дома не получается.

– Что ж так?

– Столпотворение у нас. Все кричат, требуют, взывают… Как тут подумаешь? А бегаешь – и вроде бы один, никто не мешает размышлять, – объяснил бегун.

– Гости, что ль, у вас? – предположил Чепегин.

Почему гости?

– Вы ж говорите – столпотворение.

– А. Нет, это у меня домашних лиц много. В двухкомнатной «хрущёвке» мы с женой, пятеро детей, моя мама и отец жены.

– Ого! – поразился Чепегин. – И как их зовут, ваших детей?

Лицо бегуна неуловимым образом просияло:

– Дочки – Лариса, Валерия, Алла, сыновья – Венцеслав и Савелий.

– Хорошо назвали, – подивился Чепегин. – А я Кирилл Тихонович.

– Самунин. Антон Андреевич. Служу в русской армии, – представился бегун.

– Офицер, значит? – уважительно произнёс Чепегин.

– Офицер.

– Что ж вам побольше квартиру не дадут?

– Так говорят, нету их у нашего государства. Деньги копи – и покупай. Это пожалуйста. А безплатно – ботва тебе гнилая вместо сладкой морковки.

Кирилл Тихонович посочувствовал:

– Понятно теперь, почему каждое утро бегаете…

– Ну, да… А вы зачем каждый день сюда ходите?

– Я-то? Да я не днём. Я к рассвету бреду. Встаю в темень и шлёпаю себе к реке, рассвет встречать. Берег-то высокий , с него хорошо видать, как солнце всходит.

– А зачем вам рассвет встречать?

– Да как же? Лежишь ночью и думаешь: вот не пойдёшь нынче, а он раз – и окажется последним в жизни. Это, конечно, не страшно, что последний. Всё ж-таки довольно по земле походил, грехов накопил. Главное, чтоб он был перед смертью, мой самый последний рассвет, что я его не пропустил. Рассветы никогда не повторяются, знаете. Каждый раз думаешь: ну, вот, подарил мне Бог сегодня рассвет, и ежели заберёт нынче, так я готов. Потому что, как рассветёт, я храм иду…

– На Черниковской?

– На Черниковской. Исповедуюсь. Причащаюсь.

– Умирать страшно.

Чепегин вздохнул.

– Страшно. И молодому страшно, а старому – того более.

– Почему?

– Так жизнь долгую прожил, грехов много накопил. Какие и не вспомнишь, про какие и не подумаешь, что грех… Это, знаете, как навозный жук: начинает в юности катать свой крошечный шарик всякой дряни, и чем дольше живёт, тем больше накатывает. А к смерти у него шарик-то раз в десять больше его самого… И у нас, почитай, так же.

– Чем дольше живёшь, тем гуще навозом измажешься, – усмехаясь, согласился Самунин.

Они помолчали, следя за течением реки и пацанами-рыбаками. Один из них вдруг дёрнул удочку. Блеснул серебряный бочок, сорвался в воду. Мальчишка зашипел от разочарования.

Кирилл Тихонович вспомнил о хлебе и сказал:

– Антон Андреевич, вы картину мою не подержите?

– Да, пожалуйста, давайте.

Самунин осторожно принял лист, посмотрел.

– Ух, ты! Сами нарисовали?

– Нет, что вы! Девушка подарила. Она рисовала рассвет в яблоневом саду.

– Красиво получилось.

– Совершенно с вами согласен.

Кирилл Тихонович поспешил к мальчишкам.

– Юным, но опытным рыбакам большой привет! – сказал он негромко.

– Драсти, – отрывисто бросили юные, но опытные рыбаки, напряжённо наблюдая за поплавками.

Чувствовалось, что им совершенно некогда. В ведре пусто. Худосочная сетка тоже скучала.

– Любите рыбу ловить? – допытывался Чепегин.

– Любим, любим. Вон она – плавает, задирается, а к червяку – ни ногой.

– Какая у рыбы нога, очумел?

– Ну, плавником или, там. Хвостом. Шшш!

– Сам ты – шшш! Смотри вон на поплавок лучше.

– Сам смотри.

– Я и смотрю! И ты давай смотри!

Чепегин воспользовался короткой паузой в перепалке и направил разговор по своему курсу:

– Клюёт?

– Кого там клюёт? Головастики да лягва. Одна клюнула, да сорвалась. Так бы и треснул её по хребту!

– Ага, ты треснешь! И вообще, тихо ты! Рыба удерёт!

– Не удерёт. Сам удерёшь1

Чепегин, сетуя, что испортил идиллию между рекой, рассветом, рыбой и рыбаками, тронул юного спорщика за плечо:

– А вы рыбёшку-то подкармливали?

Мальчишки замолчали и озадаченно переглянулись.

– Ничё мы не подкармливали, – буркнул один.

– А вы подкормите, – посоветовал Чепегин. – Им немного надо. Вот вам хлеб, покрошите, да ждите своей удачи.

Он дал им всё, что у него было.

– Спасибо, – поблагодарили юные, но опытные, и принялись крошить хлеб.

Чепегин вернулся к скамейке. Посмотрел вокруг. Сел, нашарив под собой гладкое прохладное железо.

– Пойду сейчас, – вздохнул он. – Давно пора. А вы ещё побегаете?

– Немного.

С берега раздалось восторженное:

– Во, клёво! Глянь, как пошла!

Похоже, хлеб пригодился. Чепегин улыбнулся. Эх, пацаны, пацаны…

Он не видел короткий их разговор, возню с рыбой, потому что размышлял о Самунине, о своей жизни и смерти, о сыне, дочери, зяте, невестке и двух внуках и искал для себя новы шаг – последний значительный в своей жизни.

– Эй, дедушка!

Его теребил за рукав один из рыбаков.

– А? Чего? – встрепенулся Чепегин.

– Мы вам тут рыбу наложили.

Он протягивал ему пакет. Самунин подтолкнул его в бок:

– Берите, Кирилл Тихонович. Вкусная тут рыба.

– Так за что? – растерялся старик. – Я ж не ловил, и денег у меня с собой нет, чтоб заплатить.

– Нам ничего не надо, – заявил второй рыбак. – Мы так. Нам воще не надо рыбы, потому что мама уехала, а отец её не сжарит. Он только картошку умеет варить и суп из пакетов.

Чепегин перевёл взгляд на первого рыбака, но тот его предупредил:

– Мы братья. Ему десять, мне одиннадцать.

Дрожащей рукой Чепегин принял подношение. Голос пропал, и ему пришлось откашляться.