Над пропастью по лезвию меча - Равиль Бикбаев

— А Лешенька со своей в разводе, — наябедничал бердянский старичок.

— Вы, почему об этом не доложили, — прошипел Всеволодов, решил сорвать злость от полученной нотации, на Торшине.

— Это мое личное дело, оно никого не касается, — разозлился Торшин, и покосился на бердянского дедулю. «И откуда только узнал? Стукач старый» — обозлено думал он.

— Ваши личные дела никого не будут касаться, если вы будете работать ассенизатором, — снова взялся за Торшина, Григошин, — а пока вы служите у нас, ваши личные дела, очень даже нас касаются. Я не спрашиваю почему, я спрашиваю, где сейчас находится ваша жена?

— У тещи.

— Полковник, время разыгрывать, новые оперативные сюиты, нет. Ефимов обязательно придет на юбилей к академику, нам нужен там свой сотрудник. Нам надо огорошить Ефимова появлением друга детства из Бердянска, надо вывести его из равновесия, заставить паниковать, другой такой случай представится не известно когда, — начал ставить задачу, Григошин, и распорядился, — обеспечьте отъезд тещи и жены Торшина в командировку. Необходимо на время операции, расчистить оперативное поле. Торшина, во избежание семейных скандалов и огласки, из его квартиры убрать, переселить, на время, вместе Осипом Макаровичем в конспиративную квартиру, — приказал, — Все исполняйте, — и вероятно вспомнив, что он присутствует только в качестве консультанта, уточнил, — если хотите. — Перед уходом подсластил пилюлю, — Пока все нормально идет, но работать надо как ювелирам при огранке редкого камня, а Ефимов редкий камень, бриллиант от разведки. У такого как он, точности и вниманию, к мельчайшим деталям, и поучится не грех. — Уже в дверях внимательно посмотрев на мрачного, недовольного Торшина, попросил, — лейтенант сопроводите меня, — вопросительно посмотрел на Всеволодова, — если полковник вас отпустит. — Всеволодов разрешающе кивнул.

После ухода Григошина, бердянский старичок, вздохнул, — Эх, постарел, наш генерал, постарел, в войну за такие проколы, он бы вас от ведения операции отстранил, как говорится со всеми вытекающими последствиями.

— Если вы такие мастера были, что ж вы Ефимова тогда и не разоблачили? — огрызнулся Всеволодов, — хватит воспоминаний, лучше давайте, решим как вместе с Торшиным и вас на юбилей к академику, сунуть.

— Суют, один орган, в другой, а в контрразведке, подводят к объекту разработки, — ехидно заметил старичок.

* * *

А славно вот так просто вечером прогуляться, дневные заботы можно отложить на завтра. Здорово чувствовать, упругую силу в мышцах, вдыхать воздух, и просто радоваться тому, что жив.

Торшин и Григошин прогулочным шагом шли по вечерней улице, ни дать не взять, заботливый внучок с любимым дедушкой.

— Что с вами Леша? — мягко поинтересовался Григошин, — чем вы недовольны, не замечаниями же?

Заботливый ветеран-наставник учит и поддерживает, начинающего работника, вызывает его на откровенность, именно так, называется этот прием. Торшин хорошо помнил как на семинаре в Высшей школе КГБ, Григошин сам обучал, их этому методу, въедливо объяснял психологический и физиологический механизм воздействия, заставлял работать с каждой интонацией, часами отрабатывать мимику лица и модуляции голоса. На следующем семинаре обучал, как противостоять, психологической атаке собеседника, такого доброго, участливого, перед которым так и тянет раскрыться, поговорить по душам.

— Да ничего особенного, расстроился из-за ссоры с женой, а тут и вы еще соли на рану подсыпали, — с легкой грустью, задушевным тоном ответил Торшин. Это их так учили, якобы раскрывать свои чувства в ответ на участие, ставить психологическую дымовую завесу, защитить себя, от вторжения, указать ложные причины.

— Да задатки дельного работника у вас есть, — негромко засмеялся Григошин, — всегда начеку, и помните, чему вас обучали. Вот только я догадываюсь, что дело то в другом. В чем?

— В этом все дело, только в этом, — не сдавался Торшин, и неожиданно со злобой подумал: — Ну что тебе надо? Что ты ко мне в душу лезешь! Сам всю жизнь врал, нас врать выучил, а теперь подай тебе душеньку мою, на удостоверении с красной обложечкой. А вот хрен тебе!

— Мы все Леша через это проходим, я уже в конце пути, вы только на него встали, — Григошин, уже не смотрел на собеседника, шел себе неспешным прогулочным шагом немолодого человека, которому врачи рекомендовали пешеходные прогулки перед сном. — Не вы первый, не вы последний перед нравственной дилеммой встаете, когда надо лгать и использовать в темную симпатичного вам человека, человека который вам верит, который не ждет от вас удара в спину. Неприятно. Подло. Противно. Но надо. Ложь, обман, лицемерие, не только по отношению к врагу, но и по отношению к близким или просто симпатичным вам людям, это просто метод, который использует в своей работе разведка, любая разведка и, советская в том числе. И контрразведчики, используют те же приемы, только в своей стране у них возможностей больше, а разведчик всегда один, один, даже если действует в составе группы. Вы должны принять правила этой жизни, или уйти, выбрать себе другую судьбу. Только в ней вы столкнетесь с тем же нравственным выбором, только обстоятельства будут иные. Мы не можем, просто не можем действовать иначе. Если наш противник, кто бы, он не был, выбирает своим оружием ложь, лицемерие, подлость, а он не может это не выбрать иначе он просто не добьется успеха, мы должны, нет, обязаны ответить ему тем же. Заметьте Леша, я называю, вещи своими именами ложь — легенда, по которой работает разведчик, или контрразведчик, подлость — это когда доверившиеся тебе люди, делятся с тобой сокровенным, а ты предаешь их веру, используешь их, для получения необходимой информации.

— И многих вы предали за свою жизнь? — угрюмо спросил Торшин.

— Знаете, Леша, когда в восемнадцатом году большевистская Россия, подписала сепаратный мир с Германией, позорно вышла из войны отдав немцам, часть своей земли, заплатив унизительную контрибуцию, я работал в контрразведке Генштаба, и моим первым порывом было решение уйти к генералу Корнилову, он тогда на Дону формировал добровольческую армию. Хотел бить большевиков — предателей. А потом подумал, и решил уйти в сторону, не решать кто прав, кто виноват. Большевиков то в восемнадцатом году кучка была, и если бы все хотели войны до победы, их бы просто смели, значит, не только в их предательстве дело было. Для вас это просто история, а для нас тогда это был вопрос даже не жизни и смерти, вопрос чести. Достал я новые, безупречно классовые документы, замаскировался под пролетария и, уехал из Петрограда в Москву, отсиживаться, не судить, не воевать, не участвовать. Не удалось. В двадцатом году, поляки на Русь войной пошли, земель наших захотелось им нахапать, над нами русскими по пановать, старые счеты и обиды свести. Многие русские офицеры тогда, кто уцелел, конечно, пошли добровольцами в Красную армию. Я тоже решил пойти, укорот, иноземцам дать, гражданская война это одно, дело так сказать семейное, а когда на Русь с мечом и огнем чужеземцы идут, большой грех в стороне остаться, Родину не защитить. Пришел в военный комиссариат, докладываю так, мол, и так я офицер, желаю послужить, не за страх за совесть, прошу отправить на польский фронт. Отправили, только не на фронт, а в ЧК, к следователю на допрос. А тот вопросики начал задавать, почему по чужим документам жил, почему как офицер, на учет не встал, а может ты враг? Времена лютые были, красный террор, людей чекисты пачками расстреливали, многих только по классовому признаку, так сказать в порядке профилактики, ну и заложников тоже хватали и в расход пускали. Со мной долго не разбирались, не поверили, сунули в камеру, смерти ждать, у ВЧК тогда было право, осуществлять внесудебные расправы.

Там в камере я знакомого встретил, вместе до первой мировой в университете учились, поляк он был, фамилия Войцеховский, звали Янек, он на обычной облаве попался с липовыми документами, только случайно, солдат, который с ним в мировую войну на германском фронте служил, его узнал. Опознание, допрос, и камера. В камере мы по душам перед смертью говорили, детство вспоминали, юность, университет, любовь, знакомых, друзей. И спорили много о России, о Польше. Казалось нам то что, все равно впереди стенка, комендантский взвод, и приказ: «Прицел! Огонь!», и пожалуйте господа спорщики в царство небесное. Так нет же до хрипоты споры продолжались. Вот он мне в пылу спора, и говорил, что мечтает он Великой Речи Посполитой, от моря до моря, и жалел, что не может дальше мстить проклятым москалям, за поруганную Польшу. По оговоркам, недомолвкам, догадался я, что работает он в польской разведке — дефензиве. Прекрасный он был человек, честный, стойкий, убежденный, на допросах никого не выдал, хоть и знал, что его ждет, но жизнь ценой позора покупать не стал.