Гангутцы - Владимир Рудный

— Массированный налет авиации и залп линкора значат больше всех ваших рейдов…

На этом они расстались.

А за обедом в кают-компании штаба Барсуков рассказывал:

— Был я сегодня на позициях у Гранина. Совсем испортился человек. Устроил там не флотскую часть, а колхоз какой-то. Огороды разводит. С поросятами возится. Матросы шарят по городским подвалам…

— Шарят? — удивился майор Кобец, новый на полуострове человек, назначенный начальником артиллерии. Он давно знал Гранина.

— Они по приказу командира, — спокойно объяснил Расскин, — собрали на гранитном заводе и в подвалах семь тонн цемента.

— Не понимаю, к чему такое побирушество. — Барсуков поджал губы. — Имеется утвержденный план строительства, и ни к чему вся эта самодеятельность…

Расскин даже перестал есть.

— А маннергеймовцы, когда разрушали базу, так и думали: найдется же у русских один-другой бюрократ, которому лень будет перестроиться на ходу…

Барсуков побледнел.

— На семи тоннах цемента форт не построишь. Это примитив. Надо не кустарничать, а строить неприступный Гибралтар.

— Не порть мне аппетит, Игорь Петрович, — прогудел майор Кобец. — Меня тошнит от громких слов. Чем плохо — Гангут?

— Игорь Петрович сказал это для красного словца, — усмехнулся Расскин. — Мы будем строить Гангут. Красный Гангут. Игорь Петрович, вы когда-нибудь бывали в Гибралтаре?

— Не бывал, товарищ комиссар.

— Мне приходилось бывать в Гибралтаре. Я видел также Аден, Сингапур. Солидные сооружения, что и говорить. Но Кронштадт покрепче. Люди у нас другие… Цемент нам уже привезли и еще привезут. Технику мы поставим наилучшую. Но все-таки самый крепкий наш цемент — это кровная заинтересованность во всем нашего солдата и матроса. Если хотите, та самая самодеятельность, к которой вы так снисходительно относитесь!..

— Это верно, товарищ бригадный комиссар, — тихо сказал вдруг майор Кобец. — Только строим мы еще по старинке. Мой прежний начальник по Ижоре Сергей Иванович Кабанов, когда надо было создавать железнодорожные ветки для наших бронетранспортеров, — это же силища какая, линкоры на колесах, — Кабанов нам твердил: что в мирное время построишь, то в войну и пожнешь, не жалейте сил и души на строительство. Он теперь опротестовал старые проекты по Эзелю и Даго, не постеснялся наркому сказать, что финны на Бьерке умнее нас строили. Нарком поддержал…

— Кабанова я знаю, — сказал Расскин, задумываясь. — Он провожал нас сюда с аэродрома в Палдиски. А мы можем что-либо исправить в проектах, товарищ майор?

— Большой калибр на Руссарэ обязательно надо по-новому строить. А вот с утвержденными проектами разберусь и попробую доложить начальству. Времени на это много надо, успеем ли…

— Да, времени у нас в обрез. Очень мало, — сказал Расскин. — Надо бы еще года два…

— Я это и имею в виду, — сказал Барсуков. — Надо строить капитально, а не кустарно.

— А если война? Если вдруг, внезапно, начнется война?.. Знаете, как майор Губин за пять дней оседлал границу, слышали об этом? Он лучше других чувствует постоянного противника. В день выгрузки с парохода вывел весь отряд на рубеж, скрытно, костры и кухни запретил разжигать, кормил людей сухим пайком и тут же вступил в контакт с финской комиссией. На второй день прошел с финнами по сухопутью, уточнил границу, ни одного метра не простил, даже там, где они уже дзоты наставили; на третий день — протокол подписал и договорился с финским майором прорезать по перешейку просеку. Двести пятьдесят человек с пилами выставили финны, полтораста — Губин. Финский майор — в амбицию, очень мало. Губин успокоил: хоть вы и знаменитые лесорубы — мы не отстанем. Где он раздобыл бензомоторные пилы — не знаю, но когда его ребята затарахтели моторчиками — финны заняли оборону. Действительно похоже на пулеметную атаку. Губин послал на ту сторону своего переводчика Андреева — извиниться, что не предупредил. Словом, на четвертый день совместными усилиями сопредельных держав перешеек от залива до залива был расчищен. На пятый — поставили столбы, шлагбаумы и наблюдательные вышки. На шестой — Степан Зинишин, знаете, этот маленький лейтенант, начальник заставы в Лаппвике, уже получал у шлагбаума для нас молоко и мясо. А в два часа ночи его застава задержала первого лазутчика, проникшего через просеку прямиком к пограничному секрету… Вот, друзья, у кого нам стоит поучиться мобильности…

* * *

Еще недавно Расскин отправлял горстку людей в десант на враждебный, полный тайных угроз полуостров. А сейчас он стоял в зале: моряки, пограничники, пехотинцы, артиллеристы, саперы — тьма людей!

Каждый день вносил в жизнь Ханко что-либо новое. Как всегда на вновь обживаемой земле, все было открытием: первый лоцман, первый магазин, прачечная, хлебозавод, первая почта на рейсовом пароходе. Сегодня впервые собрался объединенный партийный актив.

На рейде стояли неразгруженные корабли. Семафором оттуда вызвали командиров и политруков вновь прибывших батарей. Политрук батареи с транспорта «Казахстан» догадался захватить пачку газет недели за две. На них жадно набросились, читали группами, вслух. Расскин подумал: «Надо поторопить Кронштадт, настоять, послать, наконец, специального человека за печатной машиной для ежедневной газеты».

Перед ним лежали листки с планом доклада. Фашисты рядом. Гитлер уже в Норвегии, Таннер призывает финнов к реваншу. Пока что финские фашисты печатают тоннами антисоветскую литературу и громят организации друзей Советского Союза. Народу в этих организациях состоит вдвое больше, чем в таннеровских. Финские фашисты тайно отправили в Германию десять тысяч шюцкоровцев для формирования эсэсовских батальонов. Вербовкой этой будущей антисоветской армии занимается специальная организация под вывеской «Инженерная агентура Ратае». Финская разведка ищет щели, чтобы проникнуть на Ханко. Именно в местах, где можно предположить батарею или стоянку кораблей, все чаще застревают «занесенные штормом» в безветренную погоду прогулочные яхты финнов и шведов. Советское государство делает все, чтобы предотвратить войну и укрепить оборону против фашизма. Гангуту, как вахтенному на корабле, приказано смотреть вперед!..

Расскин заговорил о первых пушках, поставленных на гранит Ханко.

— Я поддерживаю строительную активность батарейцев капитана Гранина, — говорил Расскин. — Их опыт полезен и тем товарищам, которые сейчас ждут разгрузки транспортов. Нельзя лишней минуты задерживать флот на рейде. Сейчас это наш фронт. Пусть поймут это коммунисты и в порту и во вновь прибывших частях. Но и к коммунисту Гранину мы вправе предъявить новые серьезные требования. — Расскин глянул на Гранина, который о чем-то шептался с комиссаром дивизиона Данилиным. — Сегодня я должен поругать и товарища Гранина и товарища Данилина, крепко поругать. Товарищ Данилин, правда, недавно прибыл на Ханко. Но это не снимает с него ответственности за дивизион. Я уверен, что Данилин знает одну серьезную слабость своего старого соратника по службе и по фронту и обязан товарищеской критикой вовремя ему помочь. А недостаток этот — работа рывками, взлеты и спады. Нельзя работать лихорадочно, только «по вдохновению». Вдохновение большевика никогда не гаснет. Ведь оно питается таким вечным огнем, как идея коммунизма. Мы коммунисты, и наша партия все время учит нас не останавливаться на месте, проверять себя и друг друга критикой и самокритикой…

Гранин на своем месте оцепенел. Он только что шептал Данилину: «Первыми стреляли с форта Первомайского в финскую войну. Первыми поставили пушки на Ханко. Первыми выйдем и на учениях». И вдруг — словно ушат воды на голову. Все его заслуги Расскин свел если не к нулю, то, как сгоряча подумал обиженный Гранин, к единице.

Во время перерыва Гранин посмеивался над портовиками, уверяя, что у начхоза дивизиона хозяйство богаче, чем в порту. Но на душе кошки скребли. Когда Данилин тихо сказал ему, что надо выступить и прямо признать, что прав комиссар, он проворчал:

— Подумаю. Бить себя в грудь не намерен…

Первым после перерыва взял слово Репнин. Начало его речи у многих вызвало улыбки: оседлал, мол, историк любимого конька.

— Мы часто рассуждаем о лучших традициях прошлого, — волнуясь, говорил Репнин. — Не буду сейчас перечислять эти традиции. Главная из них — мужественный характер и исконный героизм русского солдата. Тому пример — Гангут, Севастополь, Синоп, Чесма, оборона Петропавловска, а особенно героическая борьба нашей славной Красной Армии против четырнадцати держав Антанты. Но в нашем положении, по-моему, важно учитывать и хорошее и плохое, что было в истории. Как говорят, на ошибках учимся. О храброй обороне фортов Гангута знают все. А вот история сдачи крепости Бомарзунд на Аландских островах не каждому знакома. Когда мы разминировали в городе дома, нам попался под руку номер журнала «Русская старина» за тысяча восемьсот девяносто третий год. В нем есть письмо рядового солдата Ивана Загородникова о причинах падения Бомарзунда. Солдат лучше своих ученых современников объяснил, что случилось в Бомарзунде. Гарнизон готов был драться до конца. Но царские офицеры понадеялись только на стены форта, думали за ними отсидеться и дали возможность врагу беспрепятственно высадиться. Поучительный это для нас пример? Конечно, поучительный. Мы никого не допустим на полуостров — это ясно. Но, по-моему, товарищи, есть в нашей среде люди, которые слишком много рассчитывают на каменные стены будущего форта и недооценивают простую саперную лопатку…