Красная площадь - Эдуард Тополь

– Нина! Антон!

Они удивленно и недоверчиво глянули в сторону «Чайки». Я позвал снова:

– Антон!

Оба сделали рывок в мою сторону.

– Ты? – изумленно сказала Нина.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Антон. – Тебя арестовали?

– Садитесь! – приказал я.

– Фьюить! – присвистнул Антон, хлопнув Нину по плечу, оба они юркнули в лимузин, и машина плавно тронулась на глазах у иностранных туристов.

Кремлевский сопровождающий повернулся ко мне с переднего сиденья:

– Может быть, покатать ваших ребят по Москве?

– А по Кремлю нельзя? – тут же спросил у него Антон.

Тот замялся, сказал:

– Нет, пожалуй. Сейчас поздно, в другой раз… А по Москве с полчасика можно…

– Спасибо, – сказал я ему. – Я думаю, что они устали сегодня. Мы подвезем Антона домой, на Пресню, а потом мне еще нужно в Первый мединститут, в анатомичку.

– А что? Я сегодня не у тебя ночую? – спросил Антон.

Я давно ждал этого вопроса. По субботам Антон обычно ночевал у меня, но сегодня, когда у меня поселилась Нина, это было ни к чему.

– Я же тебе сказал, что у меня еще есть дела. Сегодня ты будешь ночевать у мамы…

Антон отвернулся к окну, и больше я в этот вечер не услышал от него ни слова. На Пресне, когда мы остановились у его дома, он молча вышел из машины и, не повернувшись, худой и прямой, ушел в свой подъезд. И я впервые заметил, что куртка на нем далеко не новая, а кроличья шапка вытерта. «Сын следователя по особо важным делам ходит как оборванец», – подумал я. Но на новое пальто и пыжиковую шапку его отец еще денег не заработал, а точнее – именно эти деньги прокутил в Сочи, в отпуске. Что ж, нужно срочно заработать другие. Нужно расследовать это дело, тогда и зарплата будет побольше, рублей четыреста могут назначить в месяц, а это уже и сыну на пальто хватит, и на Ниночек останется…

– Пироговская улица, – сказал я. – В Первый мединститут.

Ниночка, сияя глазками, прижалась ко мне на заднем сиденье.

– Но имей в виду, – говорил я ей, когда мы отпустили машину возле входа в анатомический театр Первого медицинского института, – анатомичка – это тебе не цирк, это попросту говоря – морг. И покойнички воняют, тебя с непривычки может стошнить.

– Я хочу быть с тобой везде! Меня не стошнит! – упрямо сказала она, спускаясь рядом со мной по лестнице мимо «холодильника» – зала, где хранятся трупы, – в анатомический зал.

Здесь, в разных концах анатомички, за сепарационными столами работали несколько человек.

Борис Градус – один из наших лучших, если не самый лучший эксперт-патологоанатом – крепкий, широкий в плечах, с большой и лысой, как бильярдный шар, головой и с роскошной иссиня-черной окладистой бородой – ну, настоящий еврейский мясник в окровавленном переднике и со скальпелем в левой руке – повернулся к нам от сепарационного стола, где лежало наполовину укрытое простыней тело.

– Ого, кто прибыл! – сказал он. – Привет! Экскурсию привел?

– Почти… – ответил я.

– А я думал, очередную жертву автокатастрофы везут. Как в Москве гололед или снегопад – так у нас тут работы невпроворот, ездить люди не умеют, аварии каждые десять минут.

– Знакомьтесь, – сказал я. – Это Нина, моя племянница.

– Понятно, – сказал со значением Градус. – Извините, барышня, руки у меня в перчатках. – И, окинув Ниночку профессиональным раздевающим взглядом, сказал мне укоризненно: – А больше ты такую девочку никуда не мог сводить? Ни в ресторан, ни в театр, в морг привел!

– Я по делу, – сказал я.

– Ну еще бы! Кто же в морг без дела ходит? Покойники разве, так и тех приносят.

Ниночка, слегка побледнев, отвела глаза от выреза в простыне, укрывавшей труп на сепарационном столе. Я и сам старался не смотреть на этот вырез – там торчали еще не зашитые в тело, вывороченные при автокатастрофе внутренности. Легкие были почерневшие, в густой никотиновой слизи – покойник был заядлым курильщиком. Но смотреть в этом зале больше было не на что – в глубине комнаты работали над двумя трупами еще два медбрата и какая-то незнакомая мне молоденькая ассистентка, скорей всего – очередная студентка или аспирантка мединститута, которую привораживает Боря Градус. Вдвоем с малознакомым мне медбратом она пришивала покойнице отрубленную часть черепа с уже отмытыми от крови волосами.

– Тоже катастрофа? – спросил я у Градуса, кивнув в ту сторону.

– Нет, топором, – сказал он. – Небольшая семейная ссора после четвертой бутылки водки. Ну как вам, Ниночка, нравится у нас?

– Интересно… – храбро сказала Нина.

– Ого! Молодец! А в мединститут не хочешь поступить? Могу устроить по блату.

– Ладно, кончай, – сказал я. – Слушай. Я веду дело о смерти Мигуна. Кто его гримировал перед похоронами? Ты?

– Нет, мне таких чинов штопать не доверяют. Я беспартийный. Да и слава Богу. На меня этих покойников хватает. А что тебе нужно?

– Поговорить с тем, кто его гримировал.

– Вскрывала его наша кошерная бригада – Туманов, Живодуев и Семенов, – сказал он.

– Вот именно, но ты же понимаешь – с ними говорить без толку.

Он кивнул. Эксперты, вскрывавшие Мигуна, – заведующий моргом Живодуев и его заместитель Семенов, которые всегда производят вскрытие отбывших в небытие членов правительства, – были проверенными в КГБ людьми и никогда не скажут ничего, кроме того, что написали вмеcте с Тумановым в акте судебно-медицинского исследования.

– А тебе как – для проформы нужно поговорить или… – спросил тем не менее Градус.

– Вот именно – «или», – сказал я, глядя ему в глаза.

– Тогда вот что, – он понизил голос. – Вон стоит Сан Саныч, он гримировал твоего Мигуна. Но без армянского коньяка разговаривать с ним не советую. Сбегай за коньячком, только хорошим, отборным, а я пока устрою твоей племяннице экскурсию по анатомичке. Ниночка, как вы насчет чистого спирта? Не брезгуете? Медицинский, – и он достал из стеклянной тумбочки с хирургическими приборами и инструментами пузатую колбу с медицинским спиртом. – Не бойтесь, это для храбрости.

– Только не спои мне ребенка, – сказал я и вышел из зала.

Вернувшись через 15 минут с бутылкой армянского коньяка, я застал Градуса и Нину с медицинскими склянками вместо рюмок в руках.

– Уже вернулся? – сказал Градус. – Быстро! Дрейфишь за племянницу? Любит он вас, значит, Ниночка. Бережет. Давай, старик, тебе тоже нальем. И вот маслинки.

– Поехали! – он поднял свою склянку: – За наших прекрасных «племянниц» с их алыми губками! – произнес он и, подняв торчком бороду, опрокинул в рот полную склянку спирта, а затем проворно забросил туда же матово-влажную маслинку. Мимо нас Сан Саныч и его ассистентка прокатили на тележке уже «готовую», укрытую простыней покойницу, жертву семейного скандала. Теперь ей лежать в «холодильнике» до похорон.

– Нина, сначала выдох, полный выдох, – предупредил я Нину, чтобы она не поперхнулась спиртом с непривычки.

– Знаю, меня Борис Львович уже научил. – Нина шумно выдохнула и быстро выпила, замахала у рта рукой.

– Маслинку, маслинку! – тут же протянул ей маслинку Градус.

В эту минуту Градус остановил возвращающегося из «холодильника» Сан Саныча.

– Саныч, – сказал он. – Я знаю, что ты брезгуешь нашим медицинским спиртом, но тут вот коньячок появился. Как ты?

– Коньячок можно, – одобрительно сказал шестидесятилетний, с крепким, как орех, лицом Сан Саныч. – Мне как покойный академик Мясников еще до войны приказал пить исключительно коньяк, так я и не отступаю.

– Тогда знакомьтесь, – сказал Градус и представил нас: – Мой старый друг «важняк» Шамраев и его племянница Ниночка.

– Богоявленский, – коротко назвал себя Сан Саныч, с аппетитом поглядывая на уже булькающий по склянкам коньяк. – А как там на улице? Метет?

– Метет, – ответил я, чокаясь с ним. – Будьте здоровы. Много работы в эти дни?

– Много? То аварии, то пьянки, то просто так кто дуба даст. У меня норма – десять православных в день, я им «туалет» делаю, навожу марафет, чтобы перед Богом было не стыдно явиться. Нельзя ж, в самом деле, с развороченными мозгами на тот свет, грешно и неприлично. – Он выпил и подставил Градусу свою склянку за новой порцией.

– А Мигуну тоже вы «туалет» наводили? – спросил я.

Богоявленский вытащил из кармана папиросы «Беломор», молча прикурил одну, затянулся, глянул на меня как-то сбоку и повернулся к Градусу:

– Коньяк – как? Весь мой или только по рюмкам?

– Весь твой, – поспешно сказал Градус, протягивая ему бутылку. – Человек принес специально.

– Угу, – хмыкнул Сан Саныч, молча загреб бутылку, сунул ее в карман халата и так же молча двинулся в глубину «анатомички».

Градус показал мне глазами, чтобы я следовал за ним. Я догнал Богоявленского. Он на ходу сказал мне хмуро:

– Нехорошо себя ведешь. Неправильно, хоть и «важняк»…