Собрание сочинений в пяти томах. Том 5. Сент-Ив. Стихи и баллады - Роберт Стивенсон

— Знатный пастух! — откликался Кэндлиш.

— Да, и был у этого Туиди пес...

Историю того пса я давно позабыл, помню только, что была это скука смертная и притом, как я подозреваю, сплошная выдумка; вообще же странствия с гуртовщиками сделали меня доверчивее, а пожалуй, и снисходительнее ко всему, что касается собак. До чего же красивые, неутомимые создания! Глядя, как в конце долгого дневного перехода они прыгают, скачут, лают, перебегают с места на место, лихо красуясь перед зрителем и явно наслаждаясь своим изяществом и картинностью, держат на отлете пушистые хвосты, я оборачивался к Симу и Кэндлишу, смотрел, как неуклюже они бредут позади, сутулые, закутанные в пледы, на носу капля от вечных понюшек, — и думал, что куда приятней было бы оказаться в родстве с этими собаками, нежели с их хозяевами! Приязнь моя не встречала взаимности: в глазах собак я был существом слишком легковесным; лишь изредка они, бывало, подбегут, чтобы я накоротке их приласкал, или второпях лизнут меня мокрым языком — и снова спешат усердно служить своим обтрепанным божествам, своим хозяевам, а хозяева чаще всего без зазрения совести клянут их за глупость.

Словом, последние часы нашего путешествия, бесспорно, были самые приятные для меня да, я думаю, и для всех нас; и к тому времени, как нам пришла пора разойтись, между нами уже возникло известное дружелюбие и взаимное уважение, отчего расстаться было несколько труднее. Расстались мы часа в четыре пополудни на голом склоне холма; оттуда видна была лента Большого северного тракта, которого с этой минуты мне надлежало придерживаться. Я спросил, сколько должен своим спутникам.

— Ничего, — ответил Сим.

— Это еще что за вздор! — воскликнул я. — Вы меня вели, кормили, давали мне виски сколько моей душе угодно, а теперь не желаете брать денег!

— На то мы и подрядились, — отвечал Сим.

— Подрядились? — переспросил я. — Что вы хотите этим сказать, приятель?

— Мистер Сент-Ив, — сказал Сим, — это дело касается только нас с Кэндлишем да старой вдовы Гилкрист. И нечего вам спорить, понятно? Вы тут ни при чем.

— Милейший, — возразил я, — я не могу позволить, чтобы меня ставили в такое нелепое положение. Миссис Гилкрист мне не родня, и я не желаю оказаться у ней в долгу.

— Уж не знаю, что вы тут можете поделать, — заметил гуртовщик.

— Да просто возьму и расплачусь с вами, — отвечал я.

— Для всякой сделки нужны две стороны, мистер Сент-Ив, — возразил Сим.

— Вы хотите сказать, что не возьмете денег? — спросил я.

— Вроде этого, — отвечал он. — Потому как будет куда лучше, ежели вы прибережете свои денежки для тех, кому должны. Вы, мистер Сент-Ив, человек молодой, в голове ветер, но, ежели станете поосторожней да поосмотрительней, я так думаю, из вас еще выйдет толк. Вот только запомните крепко-накрепко: ежели кто в долгу, тому негоже деньги тратить попусту.

Ну что я мог на это возразить? Я проглотил его упрек, пожелал им обоим доброго пути и отправился один своей дорогой — к югу.

— Мистер Сент-Ив, — сказал мне на прощание Сим, — я не больно-то верю в англичан, но по совести скажу: сдается мне, есть в вас добрый корень.

ГЛАВА XI

БОЛЬШОЙ СЕВЕРНЫЙ ТРАКТ

Спускаясь с холма, я задумался об этих последних словах моего гуртовщика, они запали мне в душу. Я ни разу не обмолвился своим спутникам ни о том, откуда я родом, ни о моем состоянии, ибо среди их правил вежливости существовало одно, едва ли не лучшее — не задавать вопросов, и, однако, они без всяких колебаний признали меня за англичанина. Именно этим они, конечно, объяснили и некоторую необычность моего произношения. И мне пришло в голову, что если в Шотландии я мог сойти за англичанина, то в Англии, напротив, вероятно, сойду за шотландца. Если понадобится, я смогу без особого труда изобразить шотландский выговор; за время пути с Симом и Кэндлишем я накопил солидный запас диковинных словечек и, уж конечно, сумею так рассказать историю Туидиева пса, что любой попадется на эту удочку. А вот имя мое — Сент-Ив — едва ли годится для такой роли. Но тут я вспомнил, что в провинции Корнуэлл есть город под таким названием, подумал, отчего бы не выдать себя за его уроженца, и решил говорить, будто родился я в городе Сент-Иве, а образование получил в Шотландии. Что же до рода моих занятий, то поскольку я во всех областях равно был профаном и, назвав даже самую невинную, в любую минуту — могу быть изобличен, то и почел за благо обойтись вовсе без профессии. Просто я молодой джентльмен с достатком, отличаюсь складом ума праздным и оригинальным. Странствую по своей надобности, здоровья ради, от пытливости ума и из любви к веселым приключениям.

В Ньюкасле, первом городе на моем пути, я завершил приготовления к избранной мною роли: прежде чем идти в гостиницу, купил заплечный мешок и пару кожаных гетр. С пледом я не расставался, ибо он был дорог моему сердцу. К тому же он был теплый: завернувшись в него, удобно спать, если вновь случится ночевать под открытым небом, да еще оказалось, что человеку с благородной осанкой он весьма к лицу. В таком виде я уже вполне мог сойти за беспечного странника. В гостинице, правда, удивились, что я выбрал для путешествия столь неподходящее время года, но я сослался на то, что меня задержали дела, и, улыбаясь, объявил себя завзятым оригиналом. Да проваляться мне на этом месте, говорил я, если не всякое время года мне по плечу. Я не сахарный, не неженка и не испугаюсь, ежели постель окажется дурно проветренной или же, напротив, меня посыплет снежком. И я стукнул кулаком по столу и потребовал еще бутылку вина, как то и приличествовало шумливому, душа нараспашку, молодому джентльмену, за какого я себя выдавал. Такова была моя линия (если можно так выразиться) — много говорить да немного сказать. За столиком в гостинице я мог разглагольствовать о провинции, по которой шел, о том, хороши ли дороги, о делах моих собутыльников, наконец, о событиях в мире и в государстве — передо мною открывалось широкое поле для всяческих рассуждении и при этом полная возможность ничего не сообщать о себе самом. Меньше всего я походил на человека скрытного; я наслаждался компанией как никто и к тому же еще рассказал какую-то длиннейшую небывальщину про свою несуществующую тетушку, после чего уже и самые недоверчивые не могли усомниться в моем простодушии.

— Как! — воскликнули бы они. — Чтобы этот молодой осел что-то скрывал! Да он совсем заговорил меня, без конца болтал про свою тетушку, прямо все уши прожужжал. Ему только дай случай, и уж он выложит вам всю свою родословную от самого Адама и все свои богатства до последнего шиллинга.

Один почтенный, солидный постоялец так был растроган моей неопытностью, что одарил меня парочкой добрых советов. Он сказал, что я, в сущности, совсем еще юнец — в ту пору у меня была крайне обманчивая наружность, и больше двадцати одного года мне не давали, а это при сложившихся обстоятельствах было весьма драгоценно, — что общество в гостиницах весьма разношерстное, и лучше бы мне вести себя поосмотрительней, ну и так далее, все в том же духе. На это я отвечал ему, что сам никому не желаю зла и, провалиться мне на этом месте, не жду худого и от других.

— А вы, видно, из того, прах их побери, опасливого племени, которое я с пеленок терпеть не мог, — говорил я далее. — Вы из тех, которые себе на уме. Весь мир так и делится, почтеннейший: на тех, которые себе да уме, и на простаков! Ну так вот, я — простак.

— Боюсь, что вас быстро обдерут как липку, — заметил он.

Я предложил ему побиться об заклад, но он только качал головою и живо от меня отошел.

С особенным восторгом разглагольствовал я о политике и о войне. Никто не клял французов беспощадней меня, никто с такой горечью не отзывался об американцах. И когда прибыла направлявшаяся на север почтовая карета, украшенная остролистом, и кучер и страж, уже осипшие, возвестили и нам о победе, я так разошелся, что выставил всей честной компании чашу пунша, который сам смешал и разлил щедрой рукою, и даже разразился небольшим, но прочувствованным тостом:

— За нашу блестящую победу на Нивеле! Да благословит бог лорда Веллингтона! И да будет его оружие победоносным на веки веков! — И еще прибавил: — Горемыка Султ![16] Пусть зададут ему еще разок перцу тем же манером!

Навряд ли когда-нибудь еще красноречие награждалось столь бурными рукоплесканиями, навряд ли кто-нибудь пользовался большим признанием, нежели я в этот час. Ну и ночку же мы провели, уж можете мне поверить! Кое-кто, поддерживая друг друга, с помощью коридорных добрался до своих номеров, остальных сон свалил тут же, на поле славы; и на другое утро, когда мы сели завтракать, взорам нашим предстала редкостная коллекция красных глаз и трясущихся рук. При дневном свете патриотизм уже не горел таким ярким пламенем. Да не обвинят меня в равнодушии к неудачам Франции! Одному богу известно, какая меня снедала ярость. Как жаждал я в разгар пьяного веселья накинуться на это стадо свиней и столкнуть их лбами! Но не забывайте, в каком я очутился положении; не забывайте также, что беспечность, столь присущая всякому галлу, составляет сущность моей натуры и, как дерзкого мальчишку, увлекает меня подчас на поступки самые необдуманные. Возможно, что временами я даю этому проказливому духу завести меня дальше, нежели дозволяют приличия, и однажды я, как и следовало ожидать, был за это наказан.