Сталин и заговор генералов - Минаков Сергей Тимофеевич

Представление «белогвардейской элиты» о лидирующей роли Тухачевского в Красной Армии просматривается и в дневниковой записи врангелевского генерала, сделанной в ноябре 1922 г.: «Врангель дискредитировал себя в глазах красных командиров производством Шатилова и др., т. е. тем, что он с собой ведет Тухачевским и иным новое начальство»1. Информация, поступавшая из Советской России, формировала в русском белом зарубежье мнение о популярности М. Тухачевского в «Совдепии», в Красной Армии, о его «разладе» с большевистской властью, с подозрением относившейся к «революционному генералу». 16 ноября 1922 г. А. фон Лампе записат в своем дневнике: «Некто Цветков, который служил в Красной академии и много мне рассказы ват... что Тухачевского Троцкий назначил началь-н и ком академии потому, что боялся его популярности на фронте, а из академии его выкурила коммунистическая ячейка. Рассказывают, что он вел себя много лучше, чем теперешний начальник академии настоящий генерал Лебедев...»141 142.

Все это производило впечатление на белую эмиграцию, стимулируя оживление ее политических надежд. Для эмиграции М. Тухачевский представлял интерес прежде всего как умный, решительный и безжалостный генерал, способный любой ценой подавить народное восстание. По мнению белых радикалов, он сумел сделать то, с чем не справились ни Л. Корнилов, ни А. Колчак, ни А. Деникин, ни П. Врангель. Тухачевский становится блуждающим, таинственным и внушающим надежды ■«призраком» русского белого зарубежья. «Мифологическое» присутствие «загадочного Тухачевского» мерещилось везде, где веяло дыханием политической тайны или тянуло «революционным дымком». Фигура М. Тухачевского заняла особое место и фактически вытеснила в сознании русской эмиграции других советских военачальников. В каждом заметном и важном военно-политическом событии виделся Тухачевский. Он превращался таким образом в своеобразный синоним, символ «революционного генерала» Красной Армии. Слухи приписывали Тухачевскому значительную часть деяний других «революционных генералов». «Если верить газетам,—отмечалось в «Руле» осенью 1922 г., — ему (М. Тухачевскому) поручили действия против приморских правителей»1. В «Русской правде», другой эмигрантской газете, читатели неоднократно информировались о том, что «по приказу Совнаркома на Юг послан командарм Тухачевский, чтобы подавить Народное движение»143 144. «У меня есть слухи, — сообщает в своем письме от 22 октября 1922 г. А. фон Лампе, — что под фамилией Скорина в Берлине Тухачевский...»145.

Оживление интереса и внимания политических деятелей русской эмиграции к политическому потенциалу Тухачевского обусловлено было и «свежей» информацией из Советской России, доставленной на «философском пароходе» осенью 1922 г. Ее источник — известный русский философ И. Ильин, который вскоре стал одним из друзей и единомышленников А. фон Лампе. Генерал познакомился с Ильиным вскоре после появления последнего в Берлине. Возможность для знакомства представилась в редакции газеты «Руль» благодаря ее редактору И. Гессену, с которым фон Лампе имел достаточно близкие, приятельские отношения. А. фон Лампе принял участие во встрече с прибывшими в Германию «пассажирами» «философского парохода»146. «После этого, — записал он в своем дневнике 14 октября

1922 г., — я несколько часов говорил с профессором Московского университета Иваном Александровичем Ильиным, одним из 50 высланных из Совдепии»1. А. фон Лампе живо интересовался у Ильина всем, что происходило в Советской России, и, конечно же, Красной Армией.

31 октября 1923 г. И.А. Ильин вместе с личным письмом генерала А. фон Лампе передал для барона И. Врангеля специальную записку с очерком политического положения в СССР. Оценивая политическую ситуацию в СССР к концу 1922—началу

1923 г., известный русский философ Ильин рассуждал о возможностях и перспективах «бонапартизма» в Советской России. Отражая сложившиеся к этому времени в общественном мнении представления о советских военно-политических лидерах, он назвал несколько фамилий и дал им краткие и емкие характеристики. «Такая фигура, — размышлял И. Ильин по поводу кандидата в «русские Наполеоны», — может попытаться «вынырнуть» из революции, поставив ее силу к своим услугам и не напрягая ее против себя. На этом покоятся, конечно, расчеты Брусилова, Зайончковского, Слащова, может быть Троцкого (вряд ли), полковника Каменева и Буденного»147 148. Ильин не сомневался в том, что «Буденный будет еще служить царю»149. В своем дневнике фон Лампе отразил мнения и слухи, циркулировавшие в белом зарубежье о Буденном. Поговаривали, что «Буденный... белых вождей не ругает, а считает себе равными»150. «Необходимо внушить не только старым офицерам Красной Армии, — рассуждали в белоэмигрантских кругах в начале

1924 г., — но и таким, как Буденный, что против них ничего нет и с ними будут работать... Буденному надо дать Анну первой степени и генеральство — почему нет: ведь Павличенко — генерал»151. Однако продолжу текст записки Ильина, адресованной Врангелю.

«Брусилова и Зайончковского я знаю: оба старчески хитры и трусливо-расчетливы, — комментирует их политические возможности русский философ. — Поэтому сами ничего не сделают, если их не сделают события. Слащова — не знаю... Полковник Каменев —- просто штабной спец из радикалов. ...Троцкий — умен, выдержан, прекрасный актер, глубоко беспринципен, тактически большой ловкач; думаю, что он давнишний сотрудник немцев. Тухачевский очень честолюбив, фаталистичен, молчалив; кажется, не умен1; может стать центром заговора; вряд ли справится»152 153.

Статистика и фразеология записки позволяют считать ее ответом И. Ильина на запрос П. Врангеля, вероятно инициированный А. фон Лампе, а не собственной инициативой философа. На это указывает характер оценок «красных генералов». Ильин как бы отвечает по персональному списку, не им составленному. Если бы это было иначе, то вряд ли он упомянул бы Я. Слащова, которого «не знает». Складывается впечатление, что именно из штаба П. Врангеля через А. фон Лампе был пред-стаатен список «красных'генералов», которых в русском зарубежье и врангелевском руководстве рассматривали как кандидатов в «потенциальные Бонапарты». Косвенным образом это мнение подтверждается характером пометок, сделанных в тексте записки генералом Врангелем. Он никак не отреагировал на указанные в ней фамилии, но лишь на определенные размышления и выводы Ильина. Это вполне естественно, если список «генеральских» фамилий был представлен самим Врангелем или с его ведома. То, что это был запрос, поступивший из штаба П. Врангеля, а не от А. фон Лампе, становится ясным хотя бы из наличия в списке фамилии А. Брусилова. Дневниковые записи А. фон Лампе свидетельствуют, что берлинский резидент Врангеля совершенно исключал Брусилова из «кандидатов в Бонапарты». Во всяком случае, этот список интересен тем, что ориентирует в представлениях врангелевцев о военно-политических лидерах Красной Армии, обладающих «бонапартистским потенциалом». Осенью 1923 г. это были А. Брусилов, А. Зайонч-ковский, С. Каменев, Л. Троцкий, С. Буденный, Я. Слащов и М. Тухачевский.

Философ признается, что знает лишь Брусилова и Зайонч-ковского, но наибольший интерес представляет его замечание о Тухачевском: «Тухачевский очень честолюбив, фаталистичен, молчалив; кажется, не умен; может стать центром заговора; вряд ли справится»1. Текстуальный анализ данной фразы позволяет определить источники этой характеристики-оценки.

Отчасти она является результатом личных впечатлений от общения с «красным Бонапартом» (скорее всего, случайного): «...Молчалив. Кажется, не умен». Отчасти сложилась на основе информации о Тухачевском, полученной от людей, достаточно близко и долго знавших «красного маршала»154 155.